Откуда-то появились две небольшие стрекозы и стали носиться в воздухе, выделывая сложные пируэты. Потом раздался низкий дребезжащий звук крыльев таинственных аскалафов. Но не странные сумеречные стрекозы, не аскалафы, жизнь которых так плохо изучена, завладели моим вниманием. Низко над землей, так низко, что приходилось ложиться, чтобы увидеть, металось какое-то странное насекомое. Его толстое кургузое тело, размером со шмеля, спереди было увенчано длинными, тонкими и разведенными в стороны усиками, а широкие крылья в быстром полете неудержимо трепетали, издавая нежный, удивительно приятный шепот. Когда загадочное насекомое пролетало вблизи, что-то странное происходило с моими ушами: барабанная перепонка глухо вибрировала, будто по ней чем-то беспрерывно били.
Напряженное внимание, неудачные и резкие броски за насекомыми с маленьким походным сачком, страстное желание завладеть незнакомым "пилотом", все это передалось спаниелю Зорьке. Она видела в сумерках значительно лучше меня, но, не обращая внимания на странное насекомое, принялась гоняться за аскалафом, подпрыгивая и лязгая зубами.
Когда же совсем стемнело и в наступившей тишине оглушительно громко запели сверчки, а в слаженный хор множества голосов начала вплетаться нежная трель горного кузнечика-колокольчика, стало бессмысленно продолжать охоту. Загадочное насекомое, а оно было, наверное, очень редким, я никогда ранее его не встречал, осталось недосягаемым. Кто знает, удастся ли с ним когда-нибудь встретиться и сколько пройдет лет, пока оно кому-нибудь попадется.
Быстро натянув полог и расстелив спальный мешок, я улегся спать. Громко всю ночь напролет кричали сверчки, и за их непрерывным пением не было слышно нежного шепота крыльев незнакомца. Впрочем, один раз сквозь сои мне почудилось, будто он раздался над самым пологом.
Рано утром сквозь марлю полога я увидел полосы ярких солнечных лучей на высоких скалах и решил, что тучи ушли и будет как всегда изнуряющий зной и беспощадное жаркое солнце. Но лучи солнца быстро погасли, небо закрыли облака, в скалах зашумел ветер, раскачивая борец и мяту.
Собрав вещи и уложив их в коляску мотоцикла, я присел на походный стульчик, чтобы привести в порядок путевые заметки. Но писать не пришлось: что-то большое и неприятное поползло по моей ноге и больно укололо. Осторожно, стараясь не придавить к телу неприятного посетителя, я захватил его рукой вместе с материалом брюк и сильно сдавил пальцами. Послышался легкий хруст. В складках одежды я увидал полураздавленного скорпиона. Он еще судорожно размахивал хвостом с ядоносным оружием, шевелил клешнями. На месте укола виднелось маленькое красное пятнышко. Боль, неприятная, жгучая, пронизывающая, становилась сильнее с каждой минутой.
Когда-то я изучал жизнь скорпионов, ставил на морских свинках множество опытов с их ядом. И вот теперь пришлось испытать самому. Чтобы отвлечься от боли, пришлось сесть на мотоцикл и ехать по трудной дороге, усыпанной камнями.
Сварливый и мрачный скорпион трогательно заботится о своем потомстве.
Сколько неудач пришлось испытать в этом месте. Чудесная оса-эвмена все еще стояла перед глазами во всем великолепии изящного костюма с бордовым фонариком. Таинственный пилот так и остался загадкой, и нельзя было даже назвать отряда насекомых, к которому он принадлежал. И, наконец, этот скорпион.
Несколько часов жгучая боль не стихала, но мне казалось, что было бы легче перенести еще несколько укусов этих мрачных и неприятных обладателей яда, если бы в моей морилке лежали восхитительная оса-эвмена и таинственное ночное насекомое.
Чужие края
Мы оживились, когда среди бесконечных голых холмов, покрытых черным, загоревшим на солнце щебнем, показались красные скалы с расщелиной между ними. На дне расщелины сияла яркая и чистая зелень. Может быть, она казалась такой необычно цветастой в обрамлении красного?
Мимо такого места нельзя проехать, надо его осмотреть.
Остановив машину, я спускаюсь вниз и обхожу стороной заросли могучего тростника. Что там, за ними на крошечной полянке? Она так красива, заросла курчавкой, перевита цветущими вьюнками и по краям обрамлена высокими яркими цветками кипрея. Там гудят пчелы, и мне приятно слышать эту симфонию беспрерывно работающих крыльев крошечного оазиса среди почти мертвой пустыни.
Весной по расщелине тек родничок. Но теперь он высох и вода ушла под камни. Но едва я вступаю в густое переплетение стеблей вьюнка, как со всех сторон из тенистых укрытий, заглушая жужжание пчел, с нудным звоном вылетает целая куча комаров и облепляет меня со всех сторон. Вслед за ними, шурша крыльями, в воздух поднимается эскадрилья стрекоз-симпетриум и набрасывается на алчных кровопийц.
Воздушные пираты свирепствуют, дождавшись пира.
Стрекозы и их добыча, спрятавшаяся на весь день от своих врагов, от жары и сухости в зарослях трав, прилетели сюда с попутным ветром по меньшей мере за двадцать километров с реки Или. Отсюда она виднеется едва заметной полоской.
Пока над крошечным оазисом происходит ожесточенный воздушный бой я, побежденный атакой кровососов, позорно бегу наверх в пустыню, к машине. Нет, уж лучше издали, с безопасного расстояния полюбоваться скалами и узкой ленточкой зелени.
Но скоро комары, сопровождаемые стрекозами, добираются и до машины, и мы, спешно хлопая дверками, удираем, ползем к скалистым вершинам, ныряя с холма на холм по едва заметной дороге, усыпанной камнями.
Вот на нашем пути распадок между горами, поросший саксаулом, караганой и боялышом. Но хотя бы на него взглянуть. Мы бредем по редким зарослям кустарников, присматриваемся.
Из-под ног во все стороны прыгают кобылки-пруссы. Много их здесь собралось с выгоревшей от летнего солнца пустыни. Благо, есть сочная зелень кустарников. Мчатся муравьи-бегунки. Проковыляла чернотелка. И будто больше нет ничего стоящего внимания. Но в стороне на большом камне колышется что-то темное. Надо подойти. Большая, в шикарном одеянии из черного бархата, украшенного сверкающими бриллиантами пятнышек, лежит, распластав крылья, бабочка. Ее наряды чисты, свежи и говорят о молодости, и все тело ее цело.
Я осторожно наклоняюсь над прелестной незнакомкой. Это бабочка-сатир. Но она вяла, равнодушна, меня не видит, едва жива. Легкий ветерок колышет ее распростертые в стороны крылья, и она не в силах ему сопротивляться. Эта бабочка - обитательница гор, горных лугов, сочных трав, скалистых склонов, заросших густой растительностью. Она, неудачная путешественница, попала сюда издалека или с севера, с гор Джунгарского Алатау, или с юга - с хребта Кетмень. До них добрая сотня километров. И оказалась в суровой выгоревшей каменистой пустыне без единой травки, цветка, на котором можно было бы подкрепиться нектаром, восстановить силы, истраченные на далекий перелет.
Может быть, неудачницу еще можно возвратить к жизни?
Мы готовим капельку сладкой воды и опускаем в нее головку бабочки. Сейчас спираль пружины хоботка развернется, бабочка жадно примется утолять жажду, и мы станем свидетелями чудодейственного исцеления. Но капля сладкой жидкости - запоздалое лекарство, наша пациентка к ней безучастна, а попытки лечения ни к чему. Тогда я вспоминаю, что органы вкуса бабочек находятся на лапках передних ног. На цветках с помощью ног насекомое узнает пищу прежде, чем приняться за трапезу. Я осторожно смачиваю лапки сладким сиропом. Но и эта мера слишком поздна. На наших глазах бабочка замерла, уснула.
Жаль неудачную путешественницу.
Она не долетела до маленького зеленого рая с цветками кипрея и вьюнка всего каких-нибудь полкилометра.
Песни сверчковые
Капчагай - изумительное по красоте ущелье. Скалы красные, черные, желтые громоздятся одна за другой, и там, далеко и глубоко внизу, в пропасти, между ними спокойно катит свои мутные желтые воды река пустыни - Или. В природе сейчас царит ликование. Землю, исстрадавшуюся за прошлые засушливые годы, пыльную и голую - не узнать. За две недели весны с нею произошло чудо. После весенних дождей и нескольких теплых дней она преобразилась, покрылась зеленой травой, украсилась желтыми и синими пятнами цветов. Всюду бродят медлительные черепахи. В небе неумолчно славят весну жаворонки. Воздух свеж, ароматен, чист, и далеко на горизонте виднеются снежные вершины Тянь-Шаня.
Короткая и счастливая пора пустыни!
Мы носимся по ровному зеленому и цветущему плоскогорью Карой вдоль обрывов, ведущих в Капчагай, ищем съезда к реке. Но все съезды заброшены, опасны, непроходимы. Вот, наконец, хороший спуск - и мы у воды, среди буйства зелени. Противоположная левая сторона реки пологая, холмистая, покрыта ярко-красными пятнами. То расцвели маки. На нашей стороне они только начинают появляться.
У высоких красных скал живописное место для бивака. Незаметно проходит день. Наступает вечер. Смолкают визгливые пустельги. Не слышно нежного переговора галок. Закончили свои монотонные песни удоды. Лишь прошуршала крыльями стайка розовых скворцов. На лету крикнула выпь и все смолкло. Затих легкий ветер. Померкла заря. Наступила удивительная тишина пустыни. И тогда с противоположного левого берега до нас донеслись неясные звуки. То дружным хором запели сверчки, самые первые музыканты среди насекомых. Это была массовая спевка, музыкальный разговор, сущность и значение которого до сих пор остаются неясными. А когда небо совсем потемнело, расцветилось звездами и потянуло холодком, сверчки замолкли.
- Странно! Почему сверчки пели только на левом берегу Или? - задаю я утром вопрос своим спутникам. - Ведь на нашей правой стороне ни один из них не откликнулся!
- Что тут странного? - возразили мне. - На левом берегу реки другие растения, другая природа.
- Почему другая? - не соглашаюсь я. - Все те же маки, полынь, карагана, камень да глина.
- Там освещение другое!
- При чем тут освещение, если поют сверчки в полной темноте.
"Наверное, - думается мне, - левый берег смотрит на юго-восток, сильнее прогревается солнцем, там на несколько дней весна шагает раньше, чем на нашем северо-западном берегу. Пройдет несколько дней и правый берег тоже зазвенит голосами неутомимых музыкантов пустыни".
Поднимаясь обратно на плоскогорье, из ущелья мы видим, как и на нашем правом берегу зарделись красные пятна маков. Жаль, что мы уезжаем. Сегодня здесь тоже запоют ночные музыканты.
Равнодушные комары
Мы проехали мимо такыров, поросших редкими саксаульничками, пересекли два крохотных ключика, окруженных развесистыми ивами, и выбрались на каменистую пустыню, покрытую плотным черным щебнем да редкими куртинками серой полыни и боялыша. Дорога шла мимо мрачных гор Кату-Тау. Пора было выбирать бивак, и мы свернули к горам. Места было вдоволь для стоянки: безлюдная пустыня раскинулась на десятки километров. Но всюду ровные вершинки холмов были заняты колониями большой песчанки, земля изрешечена и вокруг оголена. Иногда машина проваливалась в подземные галереи этого грызуна и, поднимая пыль, с трудом выбиралась из неожиданной западни. Ночевать вблизи поселения этого жителя пустыни не хотелось. Большая песчанка иногда болеет туляремией, чумой. На ней могут быть блохи.
С трудом мы нашли чистую площадку, вблизи которой не было ничьих нор, быстро попили чай, приготовили постель и легли спать. Пологов решили не растягивать: место было уж очень безжизненное и вряд ли здесь обитали скорпионы, каракурты и комары, из-за которых путешественнику приходится предпринимать меры предосторожности на ночлеге.
С бивака открывалась чудесная панорама пустыни. Вдали к югу простиралась далекая долина реки Или и зеленая полоска тугаев окаймляла едва различимую белую ленточку воды; за нею высился хребет Кунгей Алатау с заснеженными вершинами.
Стало темнеть. Ветер затих, лишь чувствовалась едва уловимая тяга воздуха. И тогда появились комары. С легким звоном один за другим они плавно проносились над нашими головами, не задерживаясь и не обращая на нас никакого внимания, не предпринимая попыток полакомиться нашей кровью. Лишь кое-когда некоторых из них привлекала компания из трех человек, устроившихся на ночлег на земле возле машины.
Поведение комаров было настолько необычным, что мы все сразу обратили внимание на них. Чем объяснить отсутствие интереса комаров к человеку в местности, где на многие десятки километров вокруг не было ни поселений, ни домашних, ни крупных диких животных?
Оставались одни предположения.
Ближайшее место выплода комаров - река Или - от нас находилась в километрах пятнадцати. Там было настоящее комариное царство и в нем мало удачников, которым доставалась порция теплой крови, столь необходимой для созревания яичек. Поэтому отсюда тысячелетиями с попутными ветрами и привыкли комары отправляться за добычей, с ветрами же и возвращаться обратно. Сухие пустыни вблизи Или кишели комарами и в этом мы не раз убеждались во время многочисленных путешествий.
Но какая добыча могла привлекать комаров и этой безжизненной пустыне? Очевидно, одна-единственная - большая песчанка, городки которой виднелись едва ли не на каждом шагу. В норе комар находил безошибочно того, кого искал, и, добившись своего, счастливый и опьяненный от крови, отправлялся в обратный путь. Песчанкам же деваться некуда. Они привыкли к тому, что их подземные жилища кишели блохами, клещами, москитами, комарами.
Так постепенно и развился в местном комарином племени инстинкт охоты за обитателями пустыни, и те, у кого он был особенно силен, равнодушно миновали мимо другой добычи.
Тайное убежище
Не спится. Быть может, виновата луна. Светила она особенно ярко и медленно-медленно двигалась по небу от одного края ущелья к другому, освещая застывшие горы, темные камни, кустики таволги, терескена и караганы. Сейчас весной желтая ферула рассеченная заняла все ущелье и горит на лунном свете свечками. Беспокойно и уныло кричит филин. Осторожная птица ни разу не приблизилась к нам, спящим на земле возле машины. Наверное, многим обитателям ущелья Иргизень, в котором мы заночевали, стало известно о появлении человека.
Временами запевает козодой. Нежная барабанная трель доносится издалека, то совсем близко, то усиливаясь, то затихая.
Пролетают жуки с низким и внушительно грозным гудением крыльев. Их два вида. Одни большие, по-видимому, гигантские навозники - гамалокопры, стремительно проносятся с запада на восток. Другие меньше - с юга на север. И это переселение имеет какую-то скрытую цель, наверное, очень сложную, унаследованную от далеких предков с таких давних времен, когда на земле еще не было человека. Ко второй половине ночи жуки смолкли, пролетели.
Иногда раздавался тонкий и нудный звон крыльев комара. Он летел снизу ущелья, со стороны реки. А до нее было не менее двадцати километров. Сколько времени путешествовал бедняга-кровопийца? Он и не примеряется куда сесть, а, видимо, усталый, сразу плюхается на лицо. Когда комару везло, он, отяжелевший от крови, гудел уже по-другому, улетая в сторону далекой реки.
Один раз со склона горы звонко, как металл, зазвенели мелкие камни под чьими-то ногами. Но в глубокой черной тени ущелья ничего не было видно. Только потом на горе показались неясные силуэты горных козлов. Застыли на мгновение и растаяли в темноте.
Совсем рядом в сухом русле зашумел кто-то очень громко. Луч карманного электрического фонарика выхватил из темноты пустынного ежика, маленького, добродушного, веселого, с бусинками черных сверкающих глаз. Он был очень занят, кого-то выискивал среди растений.
Наступило время, когда все звуки замерли, и изумительная тишина завладела пустынными горами. Тогда стало слышно тихое неясное гудение. Этот гул был где-то рядом во мне. Быть может, так звучала кровь, переливающаяся по сосудам, то, что мы не в силах услышать даже в ночной тишине спящего города.
А ночь все шла. Большая Медведица уходила влево, постепенно поднимая кверху хвост. Луна наконец переползла над ущельем, приблизилась к вершинам гор, скользнула по черным зазубренным скалам и скрылась. В ущелье легла тень и потухли ферулы-свечки. Но небо оставалось все таким же чистым и прозрачным с редкими звездами и серебристыми небрежными росчерками редких перистых облаков. Потом, когда едва заалел восток, как-то сразу проснулись все жаворонки, и их дружные крики показались нестерпимо громкими. Наступил рассвет. Долгая бессонная ночь кончилась.
О чем только не передумаешь, когда не спится. Ферулы напомнили, что у каждой из них основание отходящего от стволика листочка покрыто глубокой продольно вытянутой чашечкой, тесно смыкающейся своими краями, в этой чашечке, в отличном и темном убежище, на день затаиваются разные насекомые. Интересно бы сейчас на них взглянуть.
Едва позавтракав, я перехожу от ферулы к феруле. Вот паучок-скакунчик забрался в чашечку и сидит в ожидании добычи. Другой завил себя со всех сторон нежной тканью, линяет. Кое-кто из пауков закончил эту трудную операцию и покинул убежище, оставив шелковый домик. Но больше всех здесь уховерток. Они всегда путешествуют компаниями и уж если займут ферулу, то всю, и битком набьются в ее пазухи: в них и безопасно, и солнце не печет, и, главное, влажно, не сушит воздух пустыни.