- У меня будет много друзей, сударыня. Когда за мной гнались, я вспомнил мою мать - она была католичка; мне чудилось, что она летит передо мной, указывая мне путь к Лувру и держа в руке крест; тогда я дал обет принять вероисповедание моей матери, если Господь сохранит мне жизнь. Господь сделал больше, чем спас мне жизнь: Он послал мне ангела, чтобы я полюбил жизнь.
- Но вы не можете ходить; вы не пройдете и ста шагов, как упадете в обморок.
- Сегодня я пробовал ходить по кабинету; правда, хожу я медленно и ходить мне трудно, но мне нужно дойти только до Луврской площади, а там - будь что будет!
Маргарита, подперев голову рукой, глубоко задумалась.
- А почему вы больше не упоминаете о короле Наваррском?
Маргарита умышленно задала этот вопрос.
- Что же, когда вы пожелали принять католичество, у вас пропало желание служить королю Наваррскому?
- Ваше величество, - побледнев, отвечал Ла Моль, - вы угадали истинную причину, по которой я хочу уйти… Я знаю, что королю Наваррскому грозит величайшая опасность и что даже вы, ваше величество, принцесса крови, едва ли сможете спасти ему жизнь.
- Что это значит? - спросила Маргарита. - Что вы хотите сказать? И о какой опасности вы говорите?
- В том кабинете, где меня поместили, слышно все, - нерешительно отвечал Ла Моль.
"А ведь верно, - подумала Маргарита, - то же самое говорил мне и герцог де Гиз".
- Так что же вы слышали? - спросила она.
- Во-первых, утром я слышал разговор вашего величества с братом.
- С Франсуа? - покраснев, воскликнула Маргарита.
- Да, с герцогом Алансонским. Затем, когда вас не было, я слышал разговор мадмуазель Жийоны с госпожой де Сов.
- Так эти два разговора…
- Да, ваше величество! Вы замужем всего неделю, вы любите своего супруга. И ваш супруг придет сюда вслед за герцогом Алансонским и госпожой де Сов. Он поведает вам свои тайны. А я не должен их слышать; я был бы нескромен… я не могу, не должен… прежде всего, я не хочу быть нескромным!
Тон, каким Ла Моль произнес эти слова, дрожь в его голосе и смущенный вид юноши внезапно объяснили Маргарите все.
- Так! Значит, лежа в кабинете, вы слышали все, что говорилось в этой комнате? - спросила она.
- Да, ваше величество.
- И чтобы ничего больше не слышать, вы хотите уйти сегодня вечером или сегодня ночью?
- Сию же секунду, если вы, ваше величество, милостиво дозволите мне уйти.
- Бедный ребенок! - сказала Маргарита с нежностью и жалостью в голосе.
Удивленный таким ласковым ответом вместо ожидаемой суровой отповеди, Ла Моль робко поднял голову; глаза его встретились с глазами Маргариты, и, словно притягиваемый некоей магической силой, он был уже не в состоянии оторваться от ясных, проницательных глаз королевы.
- Значит, вы считаете, что неспособны сохранить тайну? - мягко спросила Маргарита, откинувшись на спинку кресла и наслаждаясь тем, что, сидя в полумраке за спущенной ковровой занавеской, может, не выдавая себя, свободно читать в душе Ла Моля.
- Я человек жалкий, - ответил Ла Моль, - я не уверен в себе самом и не выношу чужого счастья.
- Но чьего же счастья? - с улыбкой спросила Маргарита. - Ах да! Счастья короля Наваррского! Бедный Генрих!
- Вот видите, он счастлив! - воскликнул Ла Моль.
- Счастлив?..
- Да, потому что вы, ваше величество, жалеете его. Маргарита теребила в руках шелковый кошелек и выдергивала из него золотые нити шнурка.
- Итак, вы твердо решили не встречаться с королем Наваррским? - спросила она.
- Боюсь, что теперь я буду в тягость его величеству…
- А с моим братом, герцогом Алансонским?
- С герцогом Алансонским?! - воскликнул Ла Моль. - О нет! Нет, сударыня! С ним еще меньше, чем с королем Наваррским!
- Но почему же? - дрожа от волнения, спросила Маргарита.
- Потому, что я стал слишком плохим гугенотом, чтобы преданно служить его величеству королю Наваррскому, и еще недостаточно хорошим католиком, чтобы войти в число друзей герцога Алансонского и герцога де Гиза.
На этот раз потупила глаза Маргарита, чувствуя, что удар попал ей прямо в сердце; она сама не могла понять, радость или боль причинили ей слова Ла Моля.
В эту минуту вошла Жийона. Маргарита бросила на нее вопросительный взгляд. Жийона ответила утвердительным взглядом, давая понять, что ей удалось передать ключ королю Наваррскому.
Маргарита перевела взгляд на Ла Моля, пребывавшего в нерешительности; он опустил голову на грудь и побледнел, страдая от ран телесных и душевных.
- Господин де Ла Моль горд, - сказала Маргарита, - и я не решаюсь сделать ему одно предложение, которое он, без сомнения, отвергнет.
Ла Моль встал, сделал шаг к Маргарите и хотел склониться перед вей в знак готовности повиноваться, но от сильной, острой, жгучей боли у него выступили слезы, и, чувствуя, что вот-вот упадет, он ухватился за стенной ковер, чтобы удержаться на ногах.
- Вот видите, - воскликнула Маргарита, подбегая к нему и поддерживая его, - вот видите, я еще нужна вам!
- О да! Как воздух, которым я дышу, как свет, который вижу! - едва заметно шевеля губами, прошептал Ла Моль.
В это мгновение послышались три удара в дверь.
- Вы слышите? - испуганно спросила Жийона.
- Уже! - прошептала Маргарита.
- Отпереть?
- Подожди. Это может быть король Наваррский.
- Ваше величество! - воскликнул Ла Моль, которому эти слова придали силы, хотя королева произнесла их шепотом, в полной уверенности, что ее услышит одна Жийона:
- Молю вас на коленях: удалите меня из Лувра, живого или мертвого! Сжальтесь надо мной! Ах, вы не хотите отвечать! Хорошо! Тогда говорить буду я! А когда я заговорю, то, надеюсь, вы сами меня выгоните.
- Замолчите, несчастный! - сказала Маргарита, ощущавшая неизъяснимое очарование в этих упреках молодого человека. - Замолчите сейчас же!
- Ваше величество, повторяю: из этого кабинета слышно все, - продолжал Ла Моль, не услыхав в тоне королевы той строгости, какой он ожидал. - Не дайте мне умереть такой смертью, какой не выдумать самым жестоким палачам!
- Молчите! Молчите! - приказала Маргарита.
- О, вы безжалостны! Вы ничего не хотите слушать, ничего не хотите понять! Поймите, что я люблю вас!..
- Да замолчите же, говорят вам! - перебила Маргарита и зажала ему рот своей теплой душистой ладонью.
Молодой человек взял ее в руки и прижался к ней губами.
- Все-таки… - прошептал он.
- Все-таки замолчите, ребенок! Что это за бунтовщик, который не повинуется своей королеве?
Маргарита выбежала из кабинета, заперла дверь и прислонилась к стене, стараясь трепетной рукою унять сердцебиение.
- Жийона, отвори! - приказала она.
Жийона вышла, и мгновение спустя из-за портьеры показалось лукавое, умное и немного встревоженное лицо короля Наваррского.
- Вы звали меня, ваше величество? - спросил король Наваррский Маргариту.
- Да, ваше величество. Вы получили мое письмо?
- Получил, и, должен признаться, не без удивления, - ответил Генрих, оглядываясь с некоторым недоверием, рассеявшимся, впрочем, очень быстро.
- И не без тревоги, не правда ли? - прибавила Маргарита.
- Не отрицаю. Однако, несмотря на то, что я окружен беспощадными врагами и еще более опасными друзьями, я вспомнил, как однажды в ваших глазах светилось великодушие - это было в вечер нашей свадьбы - и как в другой раз в них засияла звезда мужества: это было вчера, в день, предназначенный для моей смерти.
- Итак? - с улыбкой спросила Маргарита мужа, видимо старавшегося проникнуть к ней в душу - Итак, я вспомнил это и, прочитав вашу записку с предложением явиться к вам, тотчас сказал себе: у короля Наваррского, безоружного узника, оставшегося без друзей, есть только одна возможность погибнуть с блеском, смертью, которую занесут на скрижали истории, - это смерть от предательства жены, и вот я пришел.
- Государь, - ответила Маргарита, - вы заговорите по-иному, когда узнаете, что все происходящее в данную минуту - дело рук женщины, которая вас любит и… которую любите вы.
Услышав это, Генрих чуть не попятился, и его проницательные серые глаза глянули на Маргариту из-под черных бровей вопросительно и с любопытством.
- Успокойтесь, государь! - с улыбкой сказала королева. - Я вовсе не собираюсь утверждать, что эта женщина - я.
- Однако ведь это вы велели передать мне ключ? Ведь это же ваш почерк?
- Да, я признаю, что это почерк мой, не отрицаю и того, что записка от меня. А ключ - это уже другие дело. Достаточно вам знать, что, прежде чем вы его получили, он побывал в руках четырех женщин.
- Четырех?! - с изумлением воскликнул Генрих.
- Да, четырех, - подтвердила Маргарита. - В руках королевы-матери, госпожи де Сов, Жийоны и моих. Генрих Наваррский задумался над этой загадкой.
- Давайте поговорим серьезно, а главное - откровенно, - сказала Маргарита. - Сегодня возникли слухи о том, что вы, ваше величество, дали согласие отречься от протестантского вероисповедания. Это правда?
- Неправда, сударыня; я еще не дал согласия.
- Но вы уже решились поступить таким образом?
- То есть я обдумываю это. Что делать, если тебе двадцать лет и ты почти король? Клянусь, есть вещи, которые стоят католической обедни!
- И в том числе - жизнь, не правда ли? Генрих не удержался от улыбки.
- Государь, вы недоговариваете! - продолжала Маргарита.
- Я не могу говорить всего своим союзникам, а мы с вами, как вам известно, пока только союзники; вот если бы вы были не только союзницей… но и…
- И женой, хотите вы сказать, так ведь?
- Да… и женой…
- Что тогда?..
- Тогда, пожалуй, было бы другое дело; я, может быть, стремился бы остаться королем гугенотов, как они меня называют… Ну, а теперь я должен быть счастлив, если останусь в живых.
Маргарита посмотрела на него так странно, что возбудила бы подозрения в человеке не такого тонкого ума, как Генрих Наваррский.
- Вы уверены, что этого достигнете? - спросила она.
- Более или менее уверен, - отвечал Генрих. - Ведь вы знаете, что в здешнем мире никогда нельзя быть уверенным в чем бы то ни было.
- Но верно то, - подхватила Маргарита, - что вы, ваше величество, обнаруживаете такую скромность и такое бескорыстие, что, отказавшись от короны, отказавшись от религии, вы, вероятно, откажетесь, как надеются некоторые, и от союза с французской принцессой.
Эти слова были полны такого глубокого значения, что Генрих невольно вздрогнул. Но он тут же взял себя в руки.
- Соблаговолите припомнить, что в настоящее время я не волен располагать собой. Следовательно, я сделаю то, что мне прикажет французский король. А если бы в этих обстоятельствах, когда речь идет, ни много ни мало, о моем престоле, о моей чести и о моей жизни, удосужились бы посоветоваться со мной, я предпочел бы не строить мое будущее на правах нашего насильственного брака, а укрыться в каком-нибудь замке и охотиться или в каком-нибудь монастыре и каяться в грехах.
Эта покорность судьбе, этот смиренный отказ от всего на свете испугали Маргариту. Она подумала, что расторжение их брака уже согласовано между Карлом IX, Екатериной и королем Наваррским. Почему бы им не обмануть ее и не принести в жертву? Потому только, что она сестра одного и дочь другой? Опыт научил ее, что основывать на этом свое благополучие она не может. Честолюбие ужалило в сердце молодую женщину, или, вернее, молодую королеву, которая стояла настолько выше обыкновенных человеческих слабостей, что не могла поддаться им и поступиться чувством собственного достоинства; да и у каждой женщины, даже заурядной, но искренне любящей, любовь несовместима с унижением, ибо истинная любовь тоже честолюбива.
- Вы, ваше величество, - сказала Маргарита с презрительной усмешкой, - как видно, не очень-то верите в звезду, горящую над головой каждого монарха.
- Я напрасно стал бы разыскивать мою звезду в такое время; ее закрыла грозовая туча, которая сейчас грохочет надо мной, - отвечал Генрих.
- А если дыхание женщины разгонит эту тучу, и ваша звезда засияет ярче прежнего?
- Это очень трудно, - заметил Генрих.
- Вы не верите в существование такой женщины?
- Я не верю в ее могущество.
- Вы хотите сказать - в ее желание?
- Я сказал - в ее могущество и повторяю это слово. Женщина сильна по-настоящему только тогда, когда любовь и личные интересы в ней одинаково сильны; когда же ею движет что-нибудь одно, женщина так же уязвима, как Ахилл. А если я не ошибаюсь, то на любовь женщины, о которой идет речь, я рассчитывать не могу.
Маргарита промолчала.
- Послушайте, - продолжал Генрих, - когда раздался последний удар колокола на Сен-Жермен-Л'Осеруа, - вы, вероятно, стали думать о том, как отвоевать свою свободу, которой другие воспользовались, чтобы истребить моих сторонников. Ну, а мне пришлось думать о том, как спасти свою жизнь. Это было важнее всего… Я прекрасно понимаю, что Наварра для нас потеряна, но Наварра - пустяки в сравнении со свободой, вернувшей вам возможность громко говорить в вашей же комнате, а ведь вы не осмеливались так говорить, когда кто-то подслушивал вас, сидя в кабинете.
Маргарита, сколь ни была она озабочена, не смогла не улыбнуться. Король Наваррский встал с места, собираясь идти к себе, так как уже пробило одиннадцать часов и в Лувре все или спали, или, во всяком случае, делали вид, что спят.
Генрих сделал три шага к входной двери, но вдруг остановился, как будто лишь сейчас вспомнил о том, что привело его сюда.
- Да! Может быть, вы хотели что-то сказать мне? - спросил Генрих. - Или вы только желали предоставить мне возможность поблагодарить вас за отсрочку, которую вчера дало мне ваше мужественное появление в Оружейной палате короля? Должен признать, что это было более чем своевременно и что вы, как некая античная богиня, спустились на сцену в самый подходящий момент для того, чтобы спасти мне жизнь.
- Несчастный! - схватив мужа за руку, глухо вскрикнула Маргарита. - Неужели вы не понимаете, что ничто не спасено - ни ваша свобода, ни ваша корона, ни ваша жизнь! Слепец! Безумец! Жалкий безумец! Неужели в моем письме вы не увидели ничего, кроме назначения свидания? Неужели вы вообразили, что оскорбленная вашей холодностью Маргарита желает получить удовлетворение?
- Да, признаюсь, что… - начал изумленный Генрих.
Маргарита пожала плечами с непередаваемым выражением лица.
В эту самую минуту послышался странный звук, точно потайную дверь царапали чем-то острым.
Маргарита подвела к ней короля.
- Слушайте, - сказала она.
- Королева-мать выходит из своих покоев, - пролепетал чей-то прерывающийся от страха голос, в котором Генрих тотчас узнал голос г-жи де Сов.
- Куда она идет? - спросила Маргарита.
- К вашему величеству.
По быстро удаляющемуся шороху шелкового платья они поняли, что г-жа де Сов убежала.
- Ого! - произнес Генрих.
- Так я и знала! - заметила Маргарита.
- Я тоже опасался этого, - сказал Генрих, - и вот доказательство, смотрите.
Быстрым движением руки он расстегнул черный бархатный камзол, и Маргарита увидала тонкую стальную кольчугу и длинный миланский кинжал, который тотчас же сверкнул в руке Генриха, как змея на солнце.
- Очень вам тут помогут сталь и панцирь! - воскликнула Маргарита. - Спрячьте, спрячьте ваш кинжал, государь: да, это королева-мать! Но королева-мать - одна.
- Однако…
- Молчите! Я слышу - вот она!
Приблизив губы к уху Генриха, она прошептала несколько слов, и юный король выслушал ее внимательно, хотя и с удивлением.
В ту же минуту Генрих исчез за пологом кровати.
Маргарита с легкостью пантеры метнулась к кабинету, где, весь дрожа, сидел Ла Моль, отперла дверь, в темноте нашла молодого человека и сжала ему руку.
- Тихо! - шепнула Маргарита, наклоняясь к нему так близко, что Ла Моль почувствовал на своем лице влажное веяние ее теплого, душистого дыхания. - Тихо!
Выйдя из кабинета и затворив за собой дверь, она распустила волосы, разрезала кинжальчиком шнурки на платье и бросилась в постель.
И вовремя: в замке уже поворачивали ключ.
У Екатерины Медичи были ключи от всех дверей в Лувре.
- Кто там? - крикнула Маргарита, услыхав, как Екатерина приказывала четверым сопровождавшим ее дворянам сторожить за дверью.
Словно испуганная неожиданным вторжением в ее спальню, она, уже одетая в белый пеньюар, выскочила из-за полога, встала на приступок кровати и сделала такое изумленное лицо при виде Екатерины, что обманула даже флорентийку, затем подошла к матери и поцеловала ей руку.
Глава 4
ВТОРАЯ БРАЧНАЯ НОЧЬ
Екатерина мгновенно оглядела комнату. Бархатные ночные туфельки на приступке кровати, разбросанные по стульям предметы туалета Маргариты, протиравшей глаза, чтобы прогнать сон, - все убедило Екатерину, что ее дочь только что проснулась.
Она улыбнулась улыбкой женщины, чьи намерения увенчались успехом, придвинула к себе кресло и сказала:
- Садитесь, Маргарита, давайте побеседуем.
- Я слушаю.
- Пора, дочь моя, вам понять, - произнесла Екатерина, тихо закрывая глаза, по примеру людей, которые что-то обдумывают или скрывают, - как мы жаждем, ваш брат и я, сделать вас счастливой.
Такое вступление звучало страшно для тех, кто знал Екатерину.
"Что-то она скажет?" - подумала Маргарита.
- Конечно, - продолжала флорентийка, - выдавая вас замуж, мы совершали одно из тех политических деяний, какие диктуются властителям государственными интересами. Но должна признаться, бедное дитя, мы не думали, что отвращение короля Наваррского к вам, молодой, прекрасной, обворожительной женщине, окажется совершенно непреодолимым.
Маргарита встала и, запахнув пеньюар, сделала церемонный реверанс.