- Бранился бы ты поменьше, - заметила мама. - И при чем тут это?
- Нет, ты представляешь себе - взять его с собой на крестины? - спросил Ларри. - Ни за что, пусть сам в это время где-нибудь побродит.
- Мне кажется, не следует отпускать его, чтобы он бродил один, - сказала мама так, будто речь шла об опасном звере. - Вдруг встретит кого-нибудь из наших друзей?
Мы сели, дружно обдумывая эту проблему.
- А почему бы Джерри не сводить его куда-нибудь? - внезапно произнес Лесли. - Все равно ведь он не захочет идти с нами на какие-то скучные крестины.
- Прекрасная идея! - обрадовалась мама. - Это выход!
Во мне полным голосом заговорил инстинкт самосохранения. Я заявил, что непременно пойду на крестины, давно мечтал об этом, мне представится единственный в жизни случай увидеть Ларри в роли крестного отца, он может уронить младенца или сотворить еще что-нибудь в этом роде, и я должен быть при этом. И вообще - граф не любит змей, ящериц, птиц и прочую живность, чем же я могу его занять? Наступила тишина, пока вся семья, уподобившись суду присяжных, взвешивала убедительность моих доводов.
- Придумала: прокати его на своей лодке, - сообразила Марго.
- Отлично! - воскликнул Ларри. - Уверен, в его гардеробе найдется соломенная шляпа и легкий пиджак в полоску. А мы раздобудем для него банджо.
- Очень хорошая мысль, - подтвердила мама. - И ведь это всего на два-три часа, милый. Я уверена, что ты ничего не имеешь против.
Я решительно возразил, что имею очень много против.
- Послушай меня, - сказал Ларри. - В понедельник на озере будут ловить рыбу неводом. Если я договорюсь, чтобы тебе разрешили участвовать, возьмешь с собой графа?
Я заколебался. Мне давно хотелось посмотреть на такой лов, и я понимал, что все равно мне сбагрят графа; теперь следовало извлечь из этого побольше выгоды.
- А еще мы подумаем насчет новой коллекции бабочек, про которую ты говорил, - добавила мама.
- А мы с Марго подкинем тебе денег на книги, - сказал Ларри, великодушно предвосхищая участие сестры в подкупе.
- А от меня ты получишь складной нож, о котором мечтал, - посулил Лесли.
Я согласился. Пусть мне придется несколько часов терпеть общество графа, зато хоть получу справедливое вознаграждение. Вечером, за обедом, мама рассказала графу о предстоящем мероприятии, причем расписала лов с неводом в таких превосходных степенях, что можно было подумать - она самолично изобрела этот способ.
- Будет жарить? - справился граф.
- Да-да, - заверила мама. - Эта рыба называется кефаль, очень вкусная.
- Нет, на озере будет жарить? - спросил граф. - Солнце жарит?
- А… а, поняла, - ответила мама. - Да, там очень жарко. Непременно наденьте шляпу.
- Мы пойдем на яхте мальчика? - Граф стремился к полной ясности.
- Да, - подтвердила мама.
Для экспедиции граф облачился в голубые полотняные брюки, изящные полуботинки каштанового цвета, белую шелковую рубашку и элегантную спортивную фуражку; шею облекал небрежно повязанный, синий с золотом галстук. Меня "Бутл Толстогузый" устраивал как нельзя лучше, но я первым готов был признать, что по комфортабельности он предельно далек от океанской яхты, в чем и граф мгновенно убедился, когда я привел его к протоку в окружении старых соляных полей, где было причалено мое суденышко.
- Это… есть яхта? - Удивление сочеталось в его голосе с легким испугом.
Я подтвердил: да, это и есть наше судно, крепкое и надежное. И - обратите внимание! - с плоским дном, так что на нем удобно ходить. Не знаю, понял ли меня наш гость; возможно, он принял "Бутла Толстогузого" за шлюпку, призванную доставить его на яхту. Так или иначе он осторожно забрался в лодку, тщательно расстелил на баке носовой платок и опасливо сел на него. Я прыгнул на борт и шестом привел в движение лодку вдоль протока, ширина которого в этом месте достигала шести-семи метров, а глубина - полуметра. Хорошо, подумалось мне, что накануне я обратил внимание, что "Бутл Толстогузый" источает почти такой же резкий аромат, как наш гость… Под настилом копились дохлые креветки, гниющие водоросли и прочий мусор, а потому я затопил лодку на мелководье и основательно почистил днище, так что теперь "Бутл" блистал чистотой и радовал меня чудесным запахом нагретого солнцем дегтя, краски и соленой воды.
Старые соляные поля располагались по краям солоноватого озера, образуя нечто вроде огромной шахматной доски со штрихами тихих перекрестных протоков шириной от нескольких десятков сантиметров до десяти метров. Глубина каналов, как правило, не превышала полуметра, но под водой скрывалась никем не мерянная толща черного ила. Обводы и плоское дно "Бутла Толстогузого" позволяли без особого труда ходить на нем по этим внутренним водам - здесь не надо было опасаться порывистого ветра и внезапных ударов волн, чего моя лодка как-то не любила. А недостатком протоков являлись высящиеся по обе стороны шуршащие заросли бамбука. Тень от них была благом, но они совсем не пропускали ветра, и в застоявшемся над водой жарком сумрачном воздухе пахло навозной кучей. Некоторое время искусственные благовония графа состязались с природными ароматами, но в конце концов природа взяла верх.
- Это запах, - подметил граф. - Во Франции вода гигиеничная.
Я ответил, что скоро мы выйдем из протока на озеро и там не будет никаких запахов.
- Это жарить, - сделал граф новое открытие, вытирая лоб и усы надушенным платком. - Это очень жарить.
Бледное лицо его и впрямь приобрело оттенок гелиотропа. Только я хотел сказать, что и эта проблема отпадет после выхода на озеро, как с тревогой заметил, что с "Бутлом" что-то неладно. Лодка тяжело осела в бурую воду и почти не двигалась с места, сколько я ни налегал на шест. В первую минуту я не мог понять, в чем дело: мы ведь не сели на мель, да и в этом протоке вообще не было песчаных отмелей. Вдруг я увидел бегущие поверх настила струйки воды. Неужели открылась течь?
Будто завороженный, смотрел я, как вода поднимается до полуботинок ничего не подозревающего графа. И тут до меня дошло, что случилось. Приступая к чистке днища, я, естественно, вытащил пробку, чтобы напустить в лодку свежей морской воды, а потом, должно быть, небрежно закупорил отверстие, и теперь к нам просачивалась вода. Моей первой мыслью было поднять настил, отыскать пробку и воткнуть на место, но ступни графа уже погрузились в воду сантиметров на пять, и я заключил, что сейчас важнее подогнать "Бутла" к берегу, пока еще можно как-то маневрировать, и высадить моего изысканного пассажира на сушу. Сам я не боялся, что "Бутл" погрузит меня в проток: как-никак, я постоянно, точно водяная крыса, бултыхался в каналах, охотясь за змеями, черепахами, лягушками и прочей мелкой живностью, но мне было ясно, что вряд ли граф жаждет резвиться по пояс в воде, смешанной с илом. Я прилагал нечеловеческие усилия, чтобы направить отяжелевшего "Бутла" к берегу. Мало-помалу лодка, словно налитая свинцом, повиновалась, и нос ее стал медленно поворачиваться к суше. Сантиметр за сантиметром я толкал ее к бамбуковым зарослям, и каких-нибудь три метра отделяли нас от берега, когда до графа дошло, что происходит.
- Mon dieu! - взвизгнул он. - Мы погрузились. Мои ботинки погрузились. Эта лодка - она утонула.
Я на минуту перестал работать шестом и попытался успокоить графа. Объяснил, что нет никакой опасности, ему следует только тихо сидеть, пока я не высажу его на берег.
- Мои ботинки! Регарде мои ботинки! - вскричал он, указывая на свою потерявшую вид мокрую обувь с таким негодованием на лице, что я с великим трудом удержался от смеха.
Я объяснил, что сию минуту доставлю его на сушу. И все было бы в порядке, послушай он меня, ведь благодаря моим усилиям меньше двух метров отделяло "Бутла Толстогузого" от бамбука. Однако граф был до того озабочен состоянием своей обуви, что совершил глупейший поступок. Не слушая мой предостерегающий возглас, он, оглянувшись через плечо и увидев приближающийся берег, встал и одним прыжком вскочил на крохотную носовую палубу "Бутла". Граф намеревался оттуда прыгнуть на сушу, как только мы подойдем еще ближе, однако он не учел нрава моей лодки. У "Бутла", при всей его кротости, были свои причуды; в частности, он не любил, когда люди становились на носовую палубу. В таких случаях "Бутл" взбрыкивал, наподобие укрощаемого жеребчика в ковбойском фильме, и сбрасывал вас через борт. Так он теперь поступил и с нашим гостем.
Граф с воплем шлепнулся в воду, раскорячившись по-лягушачьи. Его роскошная спортивная фуражка поплыла к бамбуковым корням, а сам он отчаянно барахтался в илистой кашице. В моей душе смешались радость и тревога. Меня радовало, что граф шлепнулся в воду (хотя я знал - родные ни за что не поверят, что это не было подстроено мной нарочно), но меня беспокоило то, как он барахтается. Попытаться встать на ноги - естественная реакция человека, упавшего за борт на мелководье, однако в данном случае все усилия такого рода приводили лишь к тому, что пострадавший зарывался глубже в вязкий ил. Однажды Ларри, охотясь, упал в такой проток, и понадобились соединенные усилия Марго, Лесли и мои, чтобы извлечь его. Увязни граф основательно, и в одиночку мне его не вытащить, а пока я побегу за людьми, ил может засосать его целиком. И я прыгнул в воду, чтобы помочь графу. Я знал, как следует ходить по такому дну, да и весил раза в четыре меньше нашего гостя, так что меня ил вполне выдерживал. Я крикнул графу, чтобы он не шевелился, подождал меня.
- Merde! - услышал я в ответ; стало быть, рот графа еще находился над водой.
Он повторил попытку вырваться из устрашающей алчной хватки ила, но не преуспел и замер, издав безнадежный крик, подобно тоскующей чайке. Он был напуган до такой степени, что, когда я подошел и начал тянуть его к берегу, он с громкими воплями стал обвинять меня в том, что я-де хочу затолкать его глубже в ил. В поведении графа было столько нелепо ребяческого, что я не мог удержаться от смеха; естественно, он только еще больше раскипятился и с пулеметной скоростью затараторил что-то по-французски. Скудно владея этим языком, я ничего не понимал, но, справившись наконец с неуместным смехом, опять ухватил его под мышки и потащил к берегу. Внезапно мне представилось, какой потешной показалась бы эта картина - двенадцатилетний мальчуган силится спасти крупного мужчину - стороннему зрителю, и на меня снова накатило. Сидя в грязной воде, я буквально визжал от смеха.
- Почему ты смеяться? - закричал граф, пытаясь повернуть голову в мою сторону. - Почему ты смеяться? Ты не смеяться, ты тащить меня, vite, vite!
В конце концов, продолжая давиться смехом, я снова ухватил его под мышки и сумел подтащить почти к самому берегу. Здесь я оставил его и выбрался на сушу, чем и вызвал новый взрыв истерии.
- Не уходить! Не уходить! - в панике завопил граф. - Я погрузился. Не уходить!
Не обращая внимания на его крики, я высмотрел вблизи несколько самых высоких стеблей бамбука и пригнул их к земле один за другим. Они потрескивали, но не ломались, и я развернул их к графу так, что получилось нечто вроде зеленого мостика между ним и сушей. Следуя моим указаниям, он повернулся на живот и стал подтягиваться за стебли, пока не добрался до берега. Когда он наконец выпрямился на дрожащих ногах, вид у него был такой, точно его от пояса вниз облили жидким шоколадом. Зная, что вязкий ил мгновенно высыхает, я предложил графу почистить его бамбуковой щепочкой. Он вонзил в меня убийственный взгляд и яростно выпалил:
- Espece de con!
Слабое знание языка не позволяло мне уразуметь смысл сего речения, но, судя по жару, с каким оно было произнесено, его стоило сохранить в памяти.
Мы зашагали домой. Граф кипел от ядовитой злобы. Как я и предполагал, ил на его брюках высох со сказочной быстротой; казалось, ноги графа обтянуты светло-коричневой мозаикой. Если глядеть со спины, сходство с бронированной кормой индийского носорога было так велико, что я чуть снова не расхохотался.
Пожалуй, на беду мы с графом подошли к дверям нашего дома как раз в ту минуту, когда подкатил вместительный "додж", за рулем которого восседал наш самозваный ангел-хранитель, хмурый толстяк Спиро Хакиопулос, а на сиденьях сзади - все мои родичи, разрумянившиеся от вина. Машина остановилась, и пассажиры уставились на графа, не веря своим глазам. Первым опомнился Спиро.
- Ей-богу! - воскликнул он с улыбкой, поворачивая к маме свою массивную голову. - Мастеры Джерри разделались с этим ублюдками.
Мои родные явно разделяли его мнение, однако мама поспешила прийти мне на выручку.
- Боже мой, граф, - сказала она, искусно изображая ужас, - что вы такое сделали с моим сыном?
Граф только разинул рот, пораженный дерзостью ее заявления.
- Джерри, милый, - продолжала мама. - Будь хорошим мальчиком - ступай и переоденься, пока ты не простудился.
- Хороший мальчик! - вскричал граф, не веря своим ушам. - Да он душегуб! C'est une espece de…
- Ну-ну, дружище, - вмешался Ларри, обнимая грязные плечи графа. - Я уверен, что это недоразумение. Пойдем, выпьешь бренди и переоденешься. Да-да, не сомневайся - мой брат будет наказан. Его непременно строго накажут.
Ларри увел в дом негодующего гостя, а остальные члены семьи окружили меня.
- Что ты с ним сделал? - спросила мама.
Я ответил, что ничего с ним не делал, граф сам всецело повинен в случившемся.
- Не верю я тебе, - сказала Марго. - Ты всегда так говоришь.
Я возразил, что был бы горд признать свою вину, будь я и впрямь виноват. Логика этих слов произвела должное впечатление.
- Не все ли равно, приложил тут руку Джерри или нет, - вмешался Лесли. - Важен результат.
- Ладно, милый, - заключила мама, - ступай и переоденься. А потом придешь и расскажешь все, как было.
Однако случай с "Бутлом" не произвел эффекта, на который все надеялись - граф упорно продолжал гостить в нашем доме, словно решив покарать всех нас, причем вел себя еще более беспардонно. Правда, я уже не испытывал к нему мстительного чувства; стоило мне вспомнить, как он барахтался в протоке, и меня одолевал неудержимый смех, ранивший нашего гостя почище любых оскорбительных действий. К тому же граф, сам того не ведая, пополнил новым выражением мой французский лексикон. Я испытал это выражение при первом же случае, когда допустил какую-то ошибку во французском сочинении, и убедился, что оно очень гладко выговаривается. Однако мой наставник, мистер Кралевский, реагировал отнюдь не одобрительно. Заложив руки за спину, он расхаживал по комнате, похожий на погруженного в транс горбатого гнома. Услышав мой возглас, Кралевский застыл на месте с широко раскрытыми глазами; теперь он смахивал на гнома, которого ударило током от прикосновения к поганке.
- Что ты сказал? - глухо произнес он.
Я повторил смутившие его слова. Мистер Кралевский содрогнулся, зажмурившись и сморщив нос.
- Где ты это слышал? - последовал новый вопрос. Я объяснил, что так говорит граф, который гостит у нас.
- Вот как… Понятно. Больше никогда не повторяй эти слова, ясно? Никогда! Запомни… да, что на этом свете даже аристократы в минуты сильных потрясений иногда способны выразиться неудачно. Это вовсе не значит, что им следует подражать.
Я вполне понимал Кралевского. Падение в канал для графа несомненно должно было явиться сильным потрясением…
Но сага о графе на этом не кончается. Приблизительно через неделю после его отъезда Ларри за завтраком пожаловался на недомогание. Мама надела очки и пристально посмотрела на него.
- Что ты хочешь этим сказать? - спросила она.
- Не чувствую обычной энергии и бодрости.
- У тебя что-нибудь болит?
- Нет, - признался Ларри, - не то, чтобы болит, просто вялость какая-то, тоска и сильная слабость, словно из меня всю ночь сосал кровь Дракула. Но ведь наш последний гость, при всех его пороках, не был вампиром.
- Выглядишь ты вполне нормально, - сказала мама. - Но все же лучше показать тебя врачу. Доктор Андрочелли уехал в отпуск, так мы попросим Спиро привезти Теодора.
- Ладно, - апатично согласился Ларри. - И скажи уж сразу Спиро, чтобы заказал для меня место на английском кладбище.
- Не говори таких вещей, Ларри, - встревожилась мама. - А теперь ложись-ка ты в постель и никуда не ходи, ради бога.
Если Спиро оправдывал звание ангела-хранителя, готового выполнить любое наше пожелание, то доктор Теодор Стефанидес был нашим оракулом и советчиком по всем вопросам. Он прибыл, степенно восседая на заднем сиденье "доджа" Спиро, в строгом твидовом костюме, в чуть сдвинутой набок фетровой шляпе, и борода его золотилась на солнце.
- Н-да, право же… гм… это весьма удивительно, - сказал Теодор, поздоровавшись с нами. - Я как раз подумывал о том, что хорошо бы проветриться… э… на редкость чудесный день… гм… в меру жарко и все такое прочее, знаете ли… э… и вдруг в моей лаборатории появляется Спиро. Такое совпадение.
- Очень рад, что от моих страданий хоть кому-то радость, - заявил Ларри.
- Да-да! Так что же… э… словом… стряслось? - с интересом осведомился Теодор, созерцая Ларри.
- Ничего конкретного, - ответил Ларри. - Просто такое ощущение, что я вот-вот преставлюсь. Полный упадок сил. Не иначе, я, как это у меня заведено, перетрудился, заботясь о благе своих родных.
- Думаю, причина вовсе не в этом, - решительно возразила мама.
- А по-моему, - вступила Марго, - ты слишком много ешь. Строгая диета - вот что тебе надо.
- Ему нужны свежий воздух и движение, - заявил Лесли. - Взял бы лодку да поразмялся на ней…
- Я думаю, Теодор скажет нам, в чем дело, - подытожила мама.
Теодор уединился с Ларри, чтобы осмотреть его, и через полчаса вернулся к нам.
- Ну, я не нахожу никаких… э… словом… органических дефектов, - рассудительно произнес он, покачиваясь с пятки на носок. - Разве что небольшой излишек веса…
- Вот видите! - торжествующе произнесла Марго. - Я говорила, что ему нужно сесть на диету.
- Помолчи, милая, - остановила ее мама. - И что же вы порекомендуете, Теодор?
- Я подержал бы его день-два в постели, - предложил Теодор. - Легкая диета, понимаете, поменьше жирного, и я пришлю лекарство… э… что-нибудь тонизирующее. Послезавтра приеду и посмотрю его снова.
Спиро отвез Теодора в город и вернулся оттуда с лекарством.
- Не буду пить, - заявил Ларри, подозрительно глядя на бутылочку. - Прислал какой-то экстракт яичников летучей мыши…
- Не говори глупостей, милый, - возразила мама, наливая лекарство в ложку. - Оно поможет тебе.
- Как бы не так. Именно такую дрянь пил мой приятель, доктор Джекил - и что с ним случилось?
- Что? - простодушно спросила мама.
- Его нашли на люстре. Он висел вниз головой, почесывался и говорил всем, что его зовут мистер Хайд.
- Полно, Ларри, перестань дурачиться, - твердо сказала мама.
Понадобились долгие уговоры, прежде чем Ларри наконец принял лекарство и лег в постель.
На другое утро нас ни свет ни заря разбудили негодующие вопли, доносившиеся из его комнаты.
- Мать! Мать! - орал он. - Иди сюда, посмотри, что ты натворила!