Ранней весной из камышовой чащи у соляных полей доносились гулкие и басистые, причудливые крики выпи. Услышав их, я сразу загорелся, так как еще ни разу не видел этих птиц, а тут появилась надежда, что они устроят себе гнездо. Правда, точно определить место их обитания было трудно - камыши занимали большую площадь, и все же, подежурив достаточно долго на верхушке оливкового дерева на господствующей высоте, я смог ограничить район поиска примерно двумя сотнями квадратных метров. Вскоре крики прекратились, из чего я заключил, что выпи занялись гнездом. Выйдя рано утром без собак, я быстро добрался до соляных полей и углубился в камыши, где принялся рыскать, словно охотничий пес, не отвлекаясь на внезапный всплеск от прыжка лягушки, рябь на воде от плывущей змеи или первый балет юной бабочки. Очутившись в самом сердце прохладных шуршащих зарослей, я вскоре понял, что заблудился среди высоких стеблей. Вот некстати! Со всех сторон меня окружала камышовая ограда, а вверху колышущиеся листья образовали зеленый полог, сквозь который проглядывало ярко-синее небо. Я не испугался, так как знал, что, идя напрямик в любую сторону, неизбежно выйду либо к морю, либо на дорогу. Меня тревожило другое - там ли я ищу гнездо. Достав из кармана горсть миндаля, я сел, чтобы подкрепиться и обдумать положение.
Только я управился с миндалем и заключил, что лучше всего - вернуться к оливковому дереву и взять новый азимут, как обнаружил, что последние пять минут, сам того не подозревая, сидел в двух с половиной метрах от выпи. Птица застыла на месте, будто часовой, вытянув вверх шею и устремив к небу длинный зеленовато-коричневый клюв; выпуклые темные глаза по бокам узкой головы смотрели на меня с враждебной настороженностью. Рыже-бурое оперение в темно-коричневую крапинку совершенно сливалось с исчерченными узором летучих теней стеблями камыша. Сходство с переливающимся фоном усиливалось тем, что птица сама покачивалась из стороны в сторону. Я смотрел на выпь как завороженный, боясь вздохнуть. Внезапно послышался шум, выпь, перестав уподобляться камышам, тяжело взлетела в воздух, и из-за стеблей с треском выскочил Роджер - язык висит, глаза лучатся добродушием.
Я колебался - то ли отчитать его, что спугнул выпь, то ли похвалить, что в не простой местности сумел выследить меня по запаху за два с лишним километра. Однако Роджер так явно радовался своему подвигу, что у меня не хватило духа ругать его. Найдя в кармане две уцелевшие миндалины, я выдал ему награду. После чего мы принялись искать гнездо и вскоре нашли аккуратную подстилку из стеблей камыша с лежащими в ямке первыми зеленоватыми яйцами. Довольный таким успехом, я решил внимательно наблюдать за гнездом и проследить развитие птенцов.
Обламывая камыши, чтобы пометить путь, я последовал за куцым хвостом Роджера, который явно ориентировался лучше меня, потому что уже через сотню метров мы вышли на дорогу, пес вытряхнул воду из своей косматой шубы и покатался в мелкой, сухой, белой пыли.
Свернув с дороги и поднимаясь вверх через пестрящие сотнями диких цветов, переливающиеся светом и тенями оливковые рощи, я решил порадовать маму букетиком ветрениц. Собирая бордовые цветы, я размышлял, как разрешить проблему выпи. Мне очень хотелось, когда родители выкормят своих отпрысков и те оперятся, похитить парочку птенцов и пополнить ими свой довольно внушительный зверинец. Но вот помеха: рыба для моих питомцев - озерной чайки, двадцати четырех пресноводных черепах и восьми ужей - обходилась достаточно дорого, и я подозревал, что мама, мягко выражаясь, отнесется со смешанными чувствами к появлению двух голодных юных выпей. Я так крепко задумался, что не сразу обратил внимание на настойчивые призывные звуки свирели.
Посмотрев на дорогу внизу, я увидел Человека с Золотистыми Бронзовками. Этот чудаковатый немой коробейник частенько встречался мне во время моих экспедиций в оливковых рощах. Щуплый и узколицый, он был облачен в удивительнейший наряд: огромная шляпа с обвислыми полями, к которым на ниточках были привязаны блестящие, золотисто-зеленые бронзовки, платье с множеством разноцветных заплат, словно пошитое из лоскутного одеяла, и широкий ярко-синий галстук. На спине у него висели клетки с голубями, разные мешки и ящички, а в карманах хранилась всякая всячина, от деревянных свирелей, резных фигурок и гребешков до кусков от мантии святого Спиридиона.
Меня в этом человеке особенно привлекал замечательный талант имитатора. Вынужденный из-за немоты искать другие средства выражения, он пользовался свирелью. Увидя, что привлек мое внимание, он опустил свирель и поманил меня пальцем. Я спустился бегом, так как знал, что у Человека с Бронзовками бывают интереснейшие вещи. Это от него я получил самую большую в моей коллекции раковину двустворчатого моллюска, к тому же с двумя крохотными паразитирующими крабами-горошинами внутри.
Подбежав к нему, я вежливо поздоровался. Он обнажил в улыбке темные зубы и с нарочито глубоким поклоном приветственно взмахнул шляпой, отчего привязанные на нитках жуки лениво зажужжали, словно ожившие изумруды. Справившись о моем здоровье, для чего он наклонился вперед и вопросительно уставился на мое лицо широко раскрытыми пытливыми глазами. Человек с Бронзовками дал понять, что у него все в порядке, исполнив на свирели веселую быструю трель и несколько раз жадно вдохнув теплый воздух с блаженно закрытыми глазами. Обменявшись таким образом любезностями, мы приступили к делу.
Я справился, зачем он меня позвал. Человек с Бронзовками поднес к губам свирель и извлек из нее глухой протяжный, тоскующий звук, после чего широко открыл глаза и зашипел, качаясь из стороны в сторону и пощелкивая зубами. Его имитация рассерженной совы была настолько верной, что я не удивился бы, если бы он взлетел. Сердце мое взволнованно забилось, я давно мечтал о паре для моей сплюшки Улисса, который днем сидел над окном спальни, точно резной тотем из оливкового дерева, а по ночам истреблял мышей вокруг дома. Однако Человек с Золотистыми Бронзовками ответил на мой вопрос презрительной усмешкой - подумаешь, сплюшка!.. Отделив от множества висевших на нем предметов большой мешок, он развязал его и осторожно вытряхнул к моим ногам содержимое.
Сказать, что я сам онемел, значит ничего не сказать, ибо в белой пыли у моих ступней, шипя, покачиваясь и щелкая клювами, словно пародируя Человека с Бронзовками, барахтались три крупных совенка. Огромные оранжевые глазищи выражали ярость и испуг; это были птенцы филина - такая редкость, что я почти не смел мечтать о них. Во что бы то ни стало я должен был заполучить их. Тот факт, что приобретение трех пухлых и прожорливых совят увеличит расходы на мясо в такой же степени, в какой возросли бы затраты на рыбу, пополнись моя коллекция выпями, не играл никакой роли. Выпи были где-то в будущем, еще неизвестно, увижу ли я их, тогда как пушистые серовато-белые мячики, которые топтали пыль, щелкая клювами, являли собой осязаемую действительность.
Присев на корточки и поглаживая птенцов, отчего она погрузились в дремоту, я приступил к торговле с коробейником. Человек с Бронзовками был мастер торговаться, что придавало особую увлекательность этому процессу; вместе с тем торг носил вполне миролюбивый характер, так как происходил в полной тишине. Мы сидели друг против друга, точно какие-нибудь знатоки искусства, обсуждающие цену трех полотен Рембрандта. Жест подбородком, покачивание или легкий наклон головы чередовались с долгими паузами, во время которых Человек с Золотистыми Бронзовками пытался подмаслить меня при помощи музыки или извлеченной из кармана малоудобоваримой нуги. Однако преимущество было на стороне покупателя, и продавец отлично понимал это: где еще на всем острове найдет он безумца, готового купить не одного, а целых трех совят?! И в конце концов сделка состоялась.
Испытывая временные финансовые затруднения, я объяснил Человеку с Бронзовками, что ему придется подождать уплаты до начала следующего месяца, когда мне выдадут карманные деньги. Сам хорошо знакомый с осложнениями такого рода, он отнесся с полным пониманием к моим словам. Мы условились, что я оставлю деньги у нашего друга Яни, в кафе на перекрестке, и там он сможет их забрать во время очередного странствия в этих краях. Покончив с деловой, корыстной процедурой, мы распили флягу имбирного пива, которую Человек с Золотистыми Бронзовками извлек из своей объемистой ноши. После чего я осторожно посадил драгоценных совят обратно в их мешок и продолжил путь домой, оставив коробейника в придорожной канаве, где он возлежал на спине в окружении своего товара и весенних цветочков, играя на свирели.
Пока я шел к дому, энергичные крики совят вдруг; напомнили мне о кулинарных проблемах, проистекающих из моего нового приобретения. Было очевидно, что Человек с Бронзовками не кормил своих подопечных. Я не знал, как долго они находились в его владении, но, судя по крикам, они здорово проголодались. Жаль, говорил я себе, что мои отношения с Лесли малость осложнены, не то я упросил бы его подстрелить для моих младенцев несколько воробьев или крысу-другую. Теперь же оставалось только положиться на мамино неизменное добросердечие.
Маму я застал на кухне; одной рукой она лихорадочно размешивала бурлящее содержимое огромного котла, в другой держала поваренную книгу, которую сосредоточенно изучала сквозь запотевшие очки, безмолвно шевеля зубами. Я извлек из мешка совят с видом человека, принесшего бесценный дар. Мама поправила очки и поглядела на троицу шипящих и покачивающихся пуховых мячиков.
- Очень милые, дорогой, - рассеянно произнесла она. - Очень милые. Ты уж придумай для них надежное место, хорошо?
Я ответил, что они будут заточены в моей комнате и никто даже не узнает об их существовании.
- Правильно, - сказала мама, беспокойно глядя на совят. - Ты ведь знаешь, как Ларри смотрит на то, чтобы у нас появились еще домашние животные.
Мне это было отлично известно, и я был твердо намерен хранить появление совят в тайне от него. Вот только одна небольшая закавыка, сообщил я маме, - птенцы голодны, по правде говоря, они умирают с голоду.
- Бедняжки, - сказала мама, немедленно проникаясь сочувствием к совятам. - Дай им хлеба с молоком.
Я объяснил, что совы питаются мясом, а мои запасы уже кончились. Может быть, у мамы найдется маленький кусок, который она может одолжить мне, чтобы птенцы не погибли?
- Понимаешь, у меня сейчас с мясом туговато, - ответила мама. - Только и есть, что несколько отбивных на ленч. Сходи посмотри сам в холодильнике.
Я отправился в кладовку, где стоял большой холодильник для скоропортящихся продуктов, и заглянул в его нутро, наполненное морозной дымкой. Кроме десятка отбивных, никакого мяса не было, да и те вряд ли могли насытить тройку прожорливых юных филинов. Я вернулся с этим известием к маме на кухню.
- Боже мой! - воскликнула мама. - Ты уверен, что они не станут есть хлеб с молоком?
Я был непреклонен. Совы едят только мясо.
В эту минуту один птенец качнулся так сильно, что упал, и я не замедлил обратить на это мамино внимание - вот, мол, до чего они ослабли.
- Что ж, бери тогда отбивные, что ли, - встревоженно сказала мама. - Обойдемся овощным рагу.
Торжествуя, я отнес совят и отбивные в свою комнату и скормил птенцам все мясо.
В связи с прибытием совят ленч в этот день задержался.
- Извините, что так поздно, - сказала мама, открывая супницу, над которой поднялось облачко пряного пара, - но что-то сегодня картошка долго варилась.
- Я полагал, что сегодня будут отбивные, - разочарованно заметил Ларри.
- Целое утро слюнки глотал, предвкушая отбивные. Куда они делись?
- Боюсь, это совы виноваты, милый, - сказала мама извиняющимся тоном. - У них такой страшный аппетит.
Ларри замер, не донеся до рта ложку с овощным рагу.
- Совы? - вымолвил он наконец, уставившись на маму. - Совы? Как тебя понимать? Какие еще совы?
- О! - смутилась мама, сознавая, что допустила тактическую ошибку. - Просто совы… ну, птицы такие… ничего особенного.
- Мы подверглись нашествию сов? - допытывался Ларри. - Они ворвались в кладовку и улетели, унося в когтях кучи отбивных?
- Нет-нет, милый, они еще совсем маленькие. Они не способны на такое. У них совершенно очаровательные глаза, и они буквально умирали с голоду, бедные крошки.
- Держу пари, речь идет о каком-нибудь новом приобретении Джерри, - мрачно произнес Лесли. - Я слышал, как он с кем-то ворковал перед ленчем.
- В таком случае пусть выпустит их на волю! - рявкнул Ларри.
Я сказал, что это невозможно, они еще птенцы.
- Совсем крошки, - увещевающе подхватила мама. - Они не виноваты.
- Как это понимать - не виноваты? - возмущался Ларри. - Эти проклятые твари набили брюхо моими отбивными…
- Нашими отбивными, - перебила его Марго. - Откуда у тебя такой эгоизм?
- Пора прекратить это, - продолжал Ларри, не обращая внимания на слова Марго. - Ты слишком потакаешь мальчишке.
- Эти отбивные столько же наши, сколько твои, - настаивала Марго.
- Чепуха, милый, - сказала мама. - Ты чересчур преувеличиваешь. Это же всего-навсего птенцы.
- Всего-навсего! - язвительно повторил Ларри. - У него уже есть одна сова, с которой мы знакомы по горькому опыту.
- Улисс - очень славная птица, он никому не докучает, - защищалась мама.
- Для тебя, может быть, и славная, - сказал Ларри. - Потому что он не срыгивал на твою постель еду, которую не в силах был переварить.
- Это было давным-давно, милый, и после не повторялось.
- И вообще, при чем тут наши отбивные? - спросила Марго.
- Дело не только в совах, - возразил Ларри, - хотя, видит бог, если так будет продолжаться, мы скоро уподобимся совоокой Афине. Да он у тебя совершенно отбился от рук. Взять хотя бы историю с черепахой на прошлой неделе.
- Это была оплошность, милый. Он никому не хотел зла.
- Оплошность! - саркастически произнес Ларри. - Распластал проклятую тварь по всей веранде. В моей комнате пахло, как от сапог капитана Ахава. Да я потратил целую неделю плюс пятьсот галлонов одеколона, освежая атмосферу, чтобы можно было входить в комнату, не боясь задохнуться.
- Мы ощущали этот запах столько же, сколько ты - негодующе сказала Марго.
- Можно подумать, ты единственный его слышал.
- Вот именно! - воскликнул Лесли. - Хуже всего пахло в моей комнате. Мне пришлось спать на задней веранде. С какой стати ты всегда считаешь себя единственным страдальцем!
- Ничего подобного, - презрительно ответил Ларри. - Просто меня не интересуют страдания всякой мелкоты.
- Твоя беда в том, что ты эгоист, - повторила Марго, цепляясь за свой исходный диагноз.
- Хорошо, - отрезал Ларри. - Делайте что хотите. Вы еще взвоете очень скоро, когда все ваши постели будут в совиной блевоте. А я пока поселюсь в гостинице.
- Ну вот что, хватит говорить о совах, - твердо произнесла мама. - Кто будет пить чай?
Выяснилось, что чай будут пить все.
- Я испеку лепешки, - сказала мама, вызвав волну радостных вздохов, потому что мы все обожали мамины лепешки с кремом, маслом и домашним земляничным вареньем.
- Я пригласила на чай миссис Вадрудакис, так вы уж ведите себя прилично, - добавила мама.
Ларри застонал.
- Что это еще за миссис Вадрудакис, черт побери? Какая-нибудь старая зануда?
- Опять ты за свое, - строго сказала мама. - Она производит очень славное впечатление. Я получила от нее такое милое письмо, она просит у меня совета.
- Это по какому же поводу? - осведомился Ларри.
- Дело в том, что ее очень огорчает, как крестьяне обращаются со своими животными. Сам знаешь, какие у них тощие кошки и собаки, а бедные ослики все в болячках. Ну вот, она и задумала учредить здесь на Корфу общество защиты животных от жестокого обращения, вроде Королевского общества у нас в Англии. И хочет, чтобы мы ей помогли.
- От меня помощи ей не будет, - решительно заявил Ларри. - Я не собираюсь помогать кому-либо защищать животных, скорее буду за жестокое обращение с ними.
- Полно, Ларри, не говори таких вещей, - сурово заметила мама. - Я ведь знаю, ты это не всерьез.
- Вот именно, что всерьез, - возразил Ларри. - И поживи эта Вадрудакис с неделю в этом доме, она поняла бы меня. Своими руками стала бы душить всех сов на своем пути ради спасения собственной жизни.
- Словом, я прошу вас всех вести себя вежливо, - твердо сказала мама. И добавила: - И пожалуйста, Ларри, оставь в покое сов. Она может посчитать нас ненормальными.
- Так оно и есть, - с чувством заключил Ларри.
После ленча я обнаружил, что Ларри, как это с ним часто случалось, ухитрился восстановить против себя двух возможных союзников в его антисовиной кампании - Марго и Лесли. Марго, увидев совят, пришла в неописуемый восторг. Она только что овладела искусством вязания и теперь с непомерным великодушием вызвалась вязать для них все, что я пожелаю. Я попытался представить себе совят одетыми в одинаковые полосатые свитеры, однако непрактичность этой идеи вынудила меня с сожалением отказаться от любезного предложения сестры.
Зато помощь, предложенная Лесли, была более практичного свойства: он сказал, что готов настрелять для меня воробьев. Я спросил, может ли он делать это каждый день.
- Ну, каждый день вряд ли, - ответил Лесли. - Я ведь не всегда дома. Могу уехать в город или еще куда-нибудь. Но когда я дома - пожалуйста.
Так может быть, он настреляет побольше впрок, скажем, чтобы совам был корм на неделю?
- Хорошая мысль! - сказал Лесли. - Ты посчитай, сколько воробьев тебе надо на неделю, и я их заготовлю.
С большим трудом (математика никогда не была моей сильной стороной) я вычислил, сколько воробьев, с учетом другого мяса, понадобится мне на неделю, после чего отнес результат своих подсчетов в комнату Лесли, где он был занят чисткой последнего пополнения своей коллекции - великолепного старинного турецкого мушкета.
- Так… Ясно, - заключил он, глядя на мой листик. - Будет сделано. Лучше я возьму духовое ружье, а то ведь этот чертов Ларри поднимет крик из-за шума.
Вооружившись духовым ружьем и большим бумажным мешком, мы зашли за дом, Лесли приготовил пульки, прислонился к стволу оливы и открыл огонь. Это было все равно, что стрелять в мишень, ибо в тот год мы подверглись нашествию воробьев и крыша дома была усеяна ими. Пораженные рукой меткого стрелка воробьи один за другим скатывались на землю; здесь я подбирал их и клал в свой мешок.
Вскоре воробьи насторожились и начали отступать вверх по крыше, пока не пристроились на самом коньке.
Выстрелы Лесли и здесь настигали их, но его жертвы падали с конька на другую сторону и скатывались прямо на веранду.
- Погоди, я подстрелю еще несколько штук, потом пойдешь и соберешь, - сказал Лесли, и я послушался его совета.
Он продолжал стрелять почти без промаха, и вслед за каждым щелканьем ружья на коньке крыши становилось одним воробьем меньше.
- Черт, - внезапно произнес Лесли. - Я сбился со счета. Сколько всего получилось?
Я ответил, что не считал.
- Ладно, иди подбери тех, что упали на веранду, и жди там. Я подстрелю еще штук шесть и будет с тебя.
Прижимая к себе бумажный мешок, я обошел вокруг дома и с легким ужасом увидел, что явилась совсем забытая нами миссис Вадрудакис. Она и мама сидели в напряженных позах на веранде, держа в руках чашки с чаем, а кругом в большом количестве валялись окровавленные воробьиные трупики.