Бекэ отродясь не видывал такого чуда. "Не иначе, чей-то глаз", - подумал он. По разгоряченной спине пробежал холодок: "Не губите Бекэ всемогущие духи, сжальтесь над бедным Бекэ!" Но прошла минута, другая, воды не разверзлись и не поглотили рыбака. Бекэ немного успокоился. Он все-таки был не робкого десятка, бедный якут Бекэ. Не отрывая глаз от радужного кольца, он начал осторожно двигаться вперед. По мере приближения сияние становилось ярче, лучи его, расходившиеся от центра в стороны, напоминали ресницы. Так и есть, из воды, около песчаной отмели, выглядывал чей-то глаз.
Бекэ в раздумье поскреб затылок. "Пока этот глазастый не провалится сквозь землю, пожалуй, не стоит ставить заездки, а то улова и снастей лишишься". Он повернул назад.
Жене не стал рассказывать о виденном. Попробуй расскажи, потом от ее болтовни места себе не найдешь. А Бекэ любит молча, посасывая искусно вырезанную из лиственницы трубку, посидеть у очага, поразмышлять в тишине.
На обед Прасковья подала поджаренную рыбу вчерашнего улова. Рыба вкусно, словно горячие сухарики, хрустела на зубах, но Бекэ ел без аппетита. Радужный глаз занимал все его мысли. Так и тянуло еще разок взглянуть на него. Под вечер, сказав жене, что еще не закончил заездку, Бекэ опять отправился к устью Пир эля ха.
Круглая радуга была на месте и сияла еще ярче, чем утром. Словно кусочек солнца упал в реку и разбился на голубые, оранжевые, красные лучики. Бекэ причалил к берегу и оттуда стал наблюдать за сиянием. В случае каких-нибудь непредвиденных действий со стороны обладателя радужного глаза он мог спрятаться в тайге. Солнце было на закате. Когда последний его луч скрылся за частым гребнем тайги, сияние погасло. "Заснул", - подумал Бекэ. Подождав еще немного, он отправился домой.
- Ну, закончил заездку? - спросила его жена.
- Поруха вышла, - хмуро ответил Бекэ.
У Прасковьи захолонуло сердце, мелькнула мысль: "Неужели заболел?" Страшная это беда, если заболел глава семейства. Некому тогда запасти рыбы на зиму, нечего готовить на обед. Голодная смерть грозит такой семье.
- Что с тобой?
- Да говорю тебе, поруха вышла, - вздохнул Бекэ.
- Заболел, что ли?
- Нет, зачем болеть? Здоровый я.
У Прасковьи отлегло от сердца. Слава богу, муж здоров, а все остальное не страшно. Она успокоилась и, уже по привычке повысив голос, повела наступление на мужа.
- Какая же поруха, если ты не заболел?! Совсем напугал меня, старый черт, своими загадками! Да кончишь ли ты сосать эту паршивую трубку! Рассказывай, или у тебя язык отсох?..
Бекэ молча попыхивал дымом. Пусть эта женщина не думает, что он боится ее ругани. Она может сколько угодно надрывать глотку, а он будет молчать и покуривать трубку. Костер недолго горит, если в него не подкладывать хворосту.
Действительно, красноречие Прасковьи вскоре иссякло. Бекэ помолчал еще минуту-другую - может быть, жена еще что-нибудь желает сказать, так пусть уж выкладывает сразу, - и, убедившись, что она выговорилась, неторопливо рассказал о виденном сегодня диковинном радужном глазе.
Выслушав его рассказ, Прасковья в испуге прижала к груди маленького сына. Неужели опять поблизости появился дух Ого Абагыта и своим большим глазом высматривает их стойбище?
- Ну ее, эту рыбу, ты туда больше не ходи, - тихо сказала она и боязливо оглянулась.
- А что мы будем есть зимой, если я не сделаю заездок на Иирэляхе? Пусть он там лежит и смотрит, а я завтра же…
- Я тебе говорю, не ходи! - повысила голос Прасковья, и, увидев, что муж ее собирается спорить, тихо добавила: - Это, верно, опять Ого Абагыта. Мало ему наших пятерых деток… О, господи, помоги нам!..
Почти вся ночь прошла в разговорах. Утром Бекэ не знал, чем заняться. Безделье угнетало. Он клял про себя радужный глаз и думал о том, что если не сделать заездок на богатом рыбой Иирэляхе, то зимой в его юрте поселится нужда. Наконец Бекэ не выдержал.
- Пойду посмотрю места, где ставить корчаги, - сказал он жене, а сам прямехонько направился к устью Иирэляха.
Солнце стояло в зените, яркие лучи его пронизали, казалось, весь мир. Теплым сиреневым воздухом окутались далекие сопки, прозрачное марево дрожало и струилось над песчаными плесами. Первобытная тишина кругом. Ни единой морщинки не видно было на поверхности реки, и опрокинутые в зеркальную гладь крутые зеленые склоны сопок застыли в полуденном сне.
Вчерашний глаз блистал радужными огнями на прежнем месте. Бекэ попробовал спугнуть духа и стал бить веслом по воде. Но глаз оставался неподвижным. Лишь когда волна докатывалась до него, он начинал моргать. "Ему больно, - думал Бекэ, - но он упрямый и не хочет уходить. Ну ладно, посмотрю, что он мне сделает".
Бекэ направил лодку в устье Иирэляха, прижимаясь к берегу, объехал радужный глаз. Тот не шелохнулся. "Однако дух спокойный", - с уважением подумал якут.
Он причалил к берегу в том месте, где ставили заездки раньше. Радужный глаз был виден отсюда, но эго не смутило Бекэ, и он начал рубить тальник, чтобы из прутьев связать плетенки и перегородить ими речку. Домой он вернулся поздно вечером и, желая избавиться от бесчисленных вопросов жены, тут же лег спать.
На следующее утро Бекэ встал вместе с солнцем и, не мешкая, поспешил к заездке. Проезжая мимо радужного глаза, он поздоровался с ним, но тот даже не моргнул в ответ.
B заездке накопилось очень много рыбы. Все новые косяки ее надвигались сверху и после безуспешных попыток: вырваться на простор начинали сновать туда-сюда вдоль плетеной стенки. Сквозь прозрачную воду видно было, как серебрилась морда, до отказа набитая рыбой. Бекэ с трудом поднял морду, до краев наполнил объемистый берестяной чумак, остальную рыбу вывалил прямо в лодку.
Она упруго забилась под ногами, холодно поблескивая. Больше всего было жирного тугуна, попадались елец и ленок. Бекэ посмотрел из-под ладони в ту сторону, где на краю отмели сияла маленькая радуга, и подумал: "Хороший глаз". Он поставил морду на прежнее место и направил лодку к берегу решил подождать следующего улова.
После недавнего спада полой воды выступили песчаные отмели и плесы. На них зазеленела редкая травка. Настало время комаров. Лишь только Бекэ сошел на берег, как они тучей набросились на него, словно поджидали в засаде. Пришлось зажечь дымокур из прошлогодних листьев тальника. Над рекой широкой голубой лентой потянулся дым. Рыбак поудобнее устроился около дымокура, настрогал деревянных шпилек из прутьев, нанизал на них тугунов и, пожарив на огне, стал не спеша есть. Ом чувствовал полное удовлетворение, и ему казалось, что нет человека счастливее и сильнее его. Насытившись, он спустился к реке напиться. Медленно, со вкусом пил пригоршнями прохладную воду. От рук остро пахло рыбой и дымом. Напившись, вытер ладони о редкие усы, долго смотрел на радугу в устье Иирэляха. Встал и быстро зашагал к лодке, бормоча на ходу:
- Посмотрю-ка я сейчас, как этот Ого Абагыта съест меня, Бекэ, - лучшего рыбака и охотника в этих местах. Посмотрю, посмотрю…
Оттолкнул лодку от берега, течение подхватило со, понесло к устью.
- Посмотрю, посмотрю… - настойчиво твердил Бекэ, чтобы как-то подбодрить себя, не растерять запас решимости.
По мере приближения радужный глаз разгорался все ярче и ярче, словно всплески весла пробуждали его от дремоты.
"Ух, как это чудесно!" - подумал Бекэ. Отродясь, он не видел на земле такого чистого, яркого, красивого света. С радужным глазом могло соперничать только солнце.
Бекэ объехал вокруг отмели, огляделся - все было спокойно. Он осмелел и приблизился к радужному сиянию настолько, что мог дотянуться до него веслом. И тут он увидел, что сияние исходит от маленького прозрачного камешка, лежащего на самой кромке отмели. Бекэ вывернул его лопастью весла вместе с песком, рассмотрел поближе. Камешек имел правильную многогранную форму. "Может быть, он горяч, как пылающий уголь", - подумал рыбак и коснулся камешка кончиком пальца, готовый отдернуть руку. Но камешек был холодный. Тогда Бекэ положил его на ладонь. На камешек упала тень, и он погас. "На берегу рассмотрю хорошенько", - решил якут и сунул находку в карман. Отъехав немного от устья реки, оглянулся - сияния на отмели не было. "Храбрый Бекэ испугался маленького безобидного камешка, - посмеивался он над собой. - Ух, какой глупый Бекэ!.."
Морда опять оказалась набитой тугунами. Лодка заметно осела под тяжестью улова, рыбу уже некуда было класть, и, снова поставив морду, Бекэ решил отвезти добычу домой.
Прасковья встретила его на берегу. Увидев полную лодку рыбы, обрадованно всплеснула руками.
- Где это ты столько наловил?!
- В Иирэляхе, - спокойно ответил Бекэ.
- Да ведь ты говорил… Ведь там глаз Ого Абагыта!
- Его там больше нет, - сказал Бекэ, вытаскивая из лодки чумак, - он у меня в кармане.
- Что?! - Прасковья отшатнулась от мужа, глаза ее округлились.
Бекэ засмеялся, достал камешек.
- Не бойся, жена. Вот что я принимал за глаз. Он умеет играть с солнечными лучами, как ребенок со щенком, и от этого получается радуга.
Прасковья облегченно заулыбалась. Слава богу, ничто не грозит ее Алексашке! Она взяла камешек, посмотрела на свет.
- Э-э, да какой он прозрачный, как вода в роднике. Отдай его сынишке, Бекэ, пусть играет.
- А может быть, это ценный камень, - рассудил Бекэ. - Пожалуй, я положу его на божницу. Может быть, зимой что-нибудь получу за него от торговца Кокорева… Однако давай, жена, выгружать рыбу. До вечера думаю еще разок съездить на Иирэлях.
4. Бекэ и справедливость
Миновало сытое лето. Пожелтели красавицы березы, ярко вспыхнула разными оттенками красного цвета беспокойная, трепещущая листва осин - осыпалась нежная хвоя задумчивых лиственниц, устлав тайгу золотым ковром. Побелели хвостики у зайцев, гуси и утки улетели в теплые края. Заморозки, начавшиеся со второй половины лета, случались все чаще, чуть ли не до полудня иней серебрил деревья и травы. Убыла вода в Малой Ботуобии, и рыба, поднявшаяся весной на нерестилища, ушла зимовать в глубокие омуты.
Бекэ занялся осенним промыслом: ловил петлями зайцев и глухарей. Прасковья целыми днями мяла заячьи шкурки, из которых собиралась сшить сыну теплое одеяло, накладывала заплаты на сильно поношенную зимнюю шубейку мужа, тачала ему меховые чулки-кэнчи, чинила обувь-торбаса. Один Алексашка беззаботно встречал надвигающуюся зиму, играл себе с утра до вечера высохшими, похожими на щепки заячьими лапками. То они у него изображали оленей, бегали и прыгали с громким хорканием, то превращались в собак и заливались веселым лаем. Бекэ радовался: помощник растет, хороший охотник будет.
Неотвратимо надвигалась холодная пора. Задули северные ветры. Низко, задевая вершины сопок, мчались серые клочкастые тучи, окатывали землю шквалами холодного дождя, посыпали белой леденистой крупой. Недаром говорят об этом времени люди, что погода на дню три раза меняется.
Однажды утром выглянул Бекэ из юрты: все кругом покрыто толстым слоем снега. Наступило время зимнего промысла. Теперь Бекэ целыми днями колесил по бесчисленным притокам Малой Ботуобии, осматривал распадки, ущелья, подножия сопок, разыскивая следы лисиц, горностаев, белок и колонков.
Начало зимы было раздольем для охотника. Неглубокий снежок, слабые морозы веселили зверя, он резвился на снегу, так и лез на глаза охотнику.
Но недолго стояла благодатная пора. Задула пурга, намела сугробы по пояс, ударили лютые морозы, день стал короче воробьиного носа: только доберется охотник до звериных лежбищ - начинает смеркаться. Все чаще возвращался Бекэ в свою юрту промерзший, и, что хуже всего, с пустыми руками.
Однажды в верховьях Иирэляха Бекэ наткнулся на след колонка. Осторожно снял снег, припорошивший отпечаток лапы, и ему стало ясно, что след свежий и принадлежит крупному самцу. След привел охотника на пойму, сплошь покрытую холмиками кочек. Стало темно, след затерялся между кочками, и, не поставив черкана, Бекэ вернулся домой.
На следующий день он разыскал на пойме место, где ночевал колонок. Чуткий зверек, заметив погоню, выгнул спину, распушил хвост и бросился наутек. Он пересек несколько междуречий, попал на гарь и ужом прополз под беспорядочно наваленными деревьями, прыжками пронесся через густую чащобу тонкомера и к ночи, видно изрядно утомившись, скрылся в валежнике у безымянной речки. Проклиная быстроногого зверька, Бекэ опять ни с чем вернулся домой.
Но, как всякий настоящий охотник, Бекэ был упрям и терпелив. Едва забрезжило утро, он отправился в тайгу и убедился, что колонок ночевал под кучей валежника. Снова началось преследование. Только на пятый день удалось загнать выносливого и быстрого зверька в дупло дерева и тут убить. Никогда еще не приходилось Бекэ целых пять дней возиться с одним колонком. Добившись своего, он уселся на ствол лиственницы и с облегчением закурил трубку. Колонок, вытянувшись, как обрубок веревки, лежал рядом на снегу, пламенел огненно-рыжим мехом.
"Даст или не даст больше тридцати копеек за исто торговец Кокорев? - гадал Бекэ. - Неужели не даст? Ведь сколько из-за одного этого колонка порвано одежды, истрепано обуви, сколько потрачено сил! Попробуй-ка кто-нибудь предложи мне: "Побегай пять дней по тайге - получишь тридцать копеек", - в глаза бы рассмеялся такому благодетелю. А я за тридцатикопеечным колонком бегал".
Бекэ выбил трубку о ствол, поднялся и только сейчас почувствовал, как сильно устал. Казалось, мыла каждая косточка, каждый мускул. "Пусть сейчас встретится след любого, даже самого ценного зверя, - думал Бекэ, - я и не посмотрю на него, Скорей бы добраться до дому и - спать".
Он прошел несколько шагов и увидел след горностая. "Эге, - усмехнулся охотник, - видно, лесной дух Баянай нарочно искушает меня". Все же он пощупал указательным пальцем ямку следа. Зверек пробежал давно - след его простыл и загрубел. "Теперь его все равно не догонишь… Однако, интересно, куда он побежал…" Бекэ постоял в раздумье и пошел по следу. Вскоре вышел к пойме. Здесь следы зверька запетляли в разных направлениях. Горностай нашел мышиные норы и, видно, хозяйничал в них всю ночь. Вот на снегу, рядом со следом, борозда. Значит, горностай на спине тащил мышь. "Эге, - смекнул охотник, - если этот дьявол нес добычу, то далеко уйти он не мог".
И верно. След показывал, что со своей ношей горностай вернулся на опушку леса и юркнул в дупло старой сухой колодины. Бекэ обошел вокруг нее - выходного следа не было. Обрадовался: значит, он здесь и притаился.
Зарядил черкан, поставил у отверстия колодины и постучал по ней обушком топорика. Черкан щелкнул. Бекэ подскочил к нему - в черкане бился горностай.
"Вот она, охота, - размышлял Бекэ, шагая к дому. - На горностая мне потребовалось не больше часа, на колонка - пять дней! А разве торговец понимает это? Разве ему есть дело до того, сколько сил и труда я затратил на добычу колонка и сколько на горностая? Он знай себе твердит: "Шкурка колонка - тридцать копеек, горностая - двадцать пять копеек". А ведь если по справедливости, то за этого колонка я должен получить раз в десять больше, чем за горностая…"
Наступил декабрь. Крепчали морозы. Стало невозможно промышлять горностая, колонка, белку. Не выйдешь надолго в тайгу, с якутским морозом шутки плохи! Но сидеть дома у теплого очага - тоже не резон, шкурки сами не прибегут в юрту. А ведь это не просто шкурки, это сахар, табак, чай…
В такое время охотники-якуты настораживают самострелы на самого ценного промыслового зверя - на лисиц. Поставит охотник на лисьей тропе самострел - и домой. Отогреется - идет проверять. Но лиса - хитрый и осторожный зверь. Она может на большом расстоянии почуять самострел и свернуть с тропы. Если даже и разрядит снасть, то может уйти подранком - нет зверя более живучего, чем лиса. Можно истыкать самострелами всю округу, но за целую зиму так и не увидеть ни одной лисьей шкурки. Тут требуются терпение и настоящее охотничье мастерство. Бекэ не был обделен ни тем, ни другим. С помощью трех имевшихся у него самострелов он в течение декабря и января добыл пять лисиц-огневок. От всей души он благодарил лесного духа Баяная. Он почитал себя счастливчиком, богачом и с нетерпением ожидал приезда торговца, Прасковья и Алексаш совсем обносились, наступит лето - не в шкурах же им ходить. Теперь есть на что купить легкую полотняную одежду. Будет теперь и табак, и чай, и мука для оладий к весенним праздникам. И все потому, что Бекэ - неутомимый охотник и не берут его ни морозы, ни болезни.
Как-то на исходе февраля сынишка вбежал в юрту, часто дыша и возбуждено вытаращив глазенки, крикнул:
- Бубенчик звенит! Торговец едет!
Бекэ накинул на плечи шубу, подбитую подранным и свалявшимся за зиму заячьим мехом, вышел во двор, прислушался. Издалека, со стороны заречных сопок, доносился звон бубенцов. "Он, Ко-ко-реи", - подумал радостно Бекэ.
До того, как этот торговец из Нюи впервые появился в здешних краях, охотники продавали пушнину местному старшине, тойону Алексею Павлову. Но Павлов не мог обеспечить охотников чаем, табаком, мануфактурой и поэтому не выдержал конкуренции с нюйским купцом. И вот уже года четыре Кокорев один торговал в округе. С нетерпением поджидали его приезда охотники Ухтуи, Салына, Чоны, Вилючана, Малой и Большой Богуобий. Для него всю зиму запасали шкурки.
…Ближе, ближе звук бубенчиков. Из-за поворота реки показалась оленья упряжка, за ней - другая, третья… Всего восемь нарт, нагруженных разными товарами.
В ожидании гостя Прасковья подмела пол, подбросила дров в камелек, вскипятила медный, празднично сияющий чайник.
Вскоре в юрту в клубах морозного пара ввалился Кокорев, небольшого роста, быстроглазый человек, с подвижным, веселым лицом. Как все русские жители Якутии, Кокорев хорошо говорил по-якутски.
- Доробо, догор Бекэ! - закричал он, широко улыбаясь, размашисто сбросил шубу, дружески хлопнул хозяина по плечу. - Как охота была в эту зиму? Кэпсэ! .
- Э, да что рассказывать, так себе, помаленьку, - согласно обычаю, начал скромничать Бекэ.
- Как прожил год? Как здоровье жены, сына?
- Все пока хорошо, слава богу…
На этом разговор закончился. Гостя усадили на шкуры, налили чаю, попотчевали вяленой рыбой, сушеными тугунами и голяками. Другой еды у них не было, и хозяин страдал от того, что не мог предложить гостю хороший кусок вкусного жареного мяса.
Отведав для приличия хозяйского угощения, Кокорев вышел к нартам, принес хлеба и пряников, оделил малыша, Прасковью, а трубку Бекэ зарядил свежим душистым табаком. Вечером достал из дорожной сумы мясо, а когда Прасковья сварила его, на свет появилась бутылка водки. Бекэ выпил стакан и совсем развеселился. Он попробовал было запеть о том, какой он хороший охотник, и как много шкурок он добыл, о том, какой хороший человек его гость, настоящий догор, и ему, Бекэ, для догора ничего не жалко, но Прасковья охладила его пыл несколькими резкими словами. Для ночлега гостю предоставили самые удобные нары, постелили лучшие шкуры. Бекэ на ночь свел оленей в соседний бор, где еще летом приметил богатые ягельники. Утром он поднялся раньше всех, выловил в бору оленей, пригнал к юрте.