После утреннего чая Бекэ выложил на середину юрты связки шкурок, и начался осмотр товара.
Торговец разложил пушнину по сортам и сказал:
- За шкурки лисиц даю по шесть рублей за каждую, за колонков - тридцать копеек, за горностаев - по четвертаку, за белок - по пятиалтынному.
Цены с прошлого года не изменились, и Бекэ, не вынимая изо рта трубки, молча кивнул головой. Немного подумал и выдернул из связки шкурку колонка, за которым пять дней мотался по тайге.
- Забирай все шкурки, кроме этой.
- А эта тебе зачем? - удивился Кокорев.
- Пусть полежит еще, - уклончиво ответил Бекэ и отбросил шкурку в сторону.
Но тут вмешалась Прасковья.
- Что ты выдумал, отец? Или у тебя вчерашний хмель из головы не вышел?! Или, может, ты богат, как Павлов, и боишься, что лишние деньги карманы оттянут?! Пускай гость забирает все!
Она подняла шкурку колонка и бросила к ногам Кокорева.
Бекэ промолчал. Бесполезно спорить с глупой женщиной. Разве она может понять охотника, для которого шкурка тем и ценнее, чем больше труда затрачено на ее добычу!
- Так что же, брать мне шкурку или нет? - обратился торговец к Бекэ, хозяину юрты.
- Ладно, бери, - наконец вымолвил Бекэ. - Однако заплати мне за нее шесть рублей. Зато вот эту лисицу я тебе уступлю за тридцать копеек.
Бекэ наклонился, выдернул из связки золотистую шкурку. Она досталась ему на редкость легко. Вчера поставил самострел, а сегодня пришел - на снегу лежит мертвая лисица.
- Идет, - сказал Кокорев. - За колонка даю шесть рублей, за лисицу - тридцать копеек.
Бекэ удовлетворенно улыбнулся: он любил справедливость.
Торговец подсчитал общую цену пушнины, и на эту сумму отпустил товару. Цены на свой товар он назначил, какие ему заблагорассудилось. Откуда знать неграмотным якутам, сколько стоят в действительности мануфактура или сахар? Кокорев подсчитал и остался доволен: сделка с Бекэ обещала порядочный барыш.
Замерзшее окно юрты из ультрамариновой сини перекрасилось в цвет голубого кобальта. На улице совсем рассвело.
Кокорев собрался в дорогу. Пушнина была сложена в нарту, крепко приторочена веревками. Уехать, ни о чем напоследок не поговорив с хозяином, считалось невежливым, и торговец спросил:
- У тебя, может, еще что-нибудь есть для продажи?
- Э-э, откуда? - усмехнулся Бекэ. - Всю пушнину тебе продал, себе ничего не оставил…
Но тут снова подала голос Прасковья.
- Ты, видать, совсем из ума выжил, коли стал такой забывчивый! Что же ты не покажешь гостю радужный камень?
- Э-э, правду говорит жена. Вот, посмотри, что я нашел летом.
Бекэ достал с божницы прозрачный камешек, рукавом смахнул с него толстый слой пыли.
В юрте было темню, и Кокорев, чтобы лучше рассмотреть камешек, поднес его к камельку. Бекэ длинной обгоревшей палкой помешал угли, подбросил сухих дров. Красными, синими, желтыми лучиками заискрился камешек в руках гостя.
- Красивая штука, - сказал Кокорев, - да только зачем она мне?
Бекэ вздохнул. Конечно, торговцу этот камешек ни к чему. Ведь на поиски его вовсе не затрачено труда, а коли так, значит, он ничего и не стоит. Только мало понимающая в жизни женщина, вроде Прасковьи, может вообразить, что если камешек красиво сверкает на свету, то кому-то нужен. Нет, совсем, совсем, бесполезный камешек. Что же теперь с ним делать? Положить опять на божницу? Но зачем хранить, если цена ему - ломаный грош? Пусть лучше им Алексашка позабавится.
Бекэ хотел бросить камешек сыну, но Кокорев, уже взявшийся за дверную скобу, сказал:
- Ну ладно, табаку у меня много, пожалуй, я дам тебе три фунта за твой камешек. Может, он на что-нибудь и сгодится.
Сердце Бекэ дрогнуло от радости. Три фунта табаку! Как за беличью шкурку! Да не шутит ли торговец? Или, может быть, духи затмили ему разум? Тогда Бекэ не собирается обманывать человека, пользуясь его болезнью. Бекэ любит справедливость.
- Три фунта табаку за камешек? Ты хорошо подумал?
- Я хорошо подумал, Бекэ. Три фунта - больше не могу.
Бекэ недоуменно поднял брови. Больше! Да кто же с него спрашивает больше! Чудной, однако, человек.
- Отдаешь? - Кокорев толкнул дверь.
- Бери.
Торговец отвесил три фунта табаку, забрал камешек и уехал. Где-то на берегах других рек и речек его с нетерпением ждали голодные якуты-охотники.
А Бекэ в раздумье закурил трубку и уютно устроился у камелька. "Чудеса, да и только, - размышлял он. - Совсем не похоже, чтобы в торговца вселились злые духи, а поступил он все же неразумно. Он дал мне три фунта табаку за камешек, словно это беличья шкурка. А ведь я не бегал за ним, не выслеживал, не ставил на него черкан, я просто нагнулся и поднял его с отмели. И за это три фунта табаку… Удивительно!"
5. Кокорев, ювелир и справедливость
Василий Васильевич Кокорев и сам не знал, что за камешек он купил у охотника Бекэ. Купил он его так, на всякий случай, повинуясь коммерческому чутью: "Трем фунтам табаку где не пропадать, а там, кто его знает, может, камень и впрямь ценный". Да и не стоило теперь особенно скупиться. Случись это года четыре назад - пожалуй, так легко не расстался бы с тремя фунтами табаку! Когда он отправился впервые скупать пушнину, у него была всего одна нарта товара, да и тот взят в долг у богатых торговцев из села Мачи. А сейчас у него своя лавка и весь товар свой. Ни заварки чаю, ни щепотки табаку, ни аршина ткани не занял он в этом году у людей, собираясь торговать по якутским стойбищам. Пушнины привез много, и она обещала дать изрядный барыш.
Раньше Кокорев продавал пушнину мачинским купцам, а они сбывали ее в Иркутске. Теперь он почувствовал силу и сам решил везти пушнину в Иркутск.
Камешек, купленный у Бекэ, держал при себе в потайном кармане и никому не показывал.
Может, он ничего и не стоит, но осторожность в таких делах не мешает…
Однажды, когда не было дома жены, Василий Васильевич достал шкатулку с ее безделушками, нашел кольцо с бриллиантом, купленное за пятьсот рублей в прошлом году в Иркутске, и начал сравнивать бриллиант с камешком Бекэ. Странно! Камешек играл на солнце гораздо ярче, чище бриллианта и к тому же был во много раз крупнее.
- Что-то непонятное получается, - держа камешек и бриллиант рядом, бормотал Кокорев. - Не знаю, что у них там в городе ценится, только до моего камня, хоть и плачено за него всего-навсего три фунта скверного табаку, этому бриллиантишке далеко. Господи, за что пятьсот рублев слупили с человека!
Он в сердцах бросил кольцо с бриллиантом в шкатулку, вспомнил, как покупал его в ювелирном магазине Гершфельда.
- Нет ли у вас хорошего кольца? - спросил он, подходя к прилавку. - За ценой не постою, только чтобы без обману.
Гершфельд мельком оглядел его. На Кокореве была розовая рубашка-косоворотка, поверх нее несколько жилеток и новая суконная поддевка, плисовые штаны заправлены в смазанные дегтем сапоги бутылками. Гершфельд достал кольцо с маленьким, похожим на стеклышко камешком.
- Чистый бриллиант, - сказал он и взглянул на кольцо, потом на покупателя, потом опять на кольцо и снова на покупателя, как бы ожидая увидеть на его лице знаки восхищения.
Но Кокорев не спешил восхищаться, камень показался ему довольно невзрачным.
На витрине лежали камни куда более крупные и красивые: и желтые, и синие, и черные, и розовые с зелеными крапинками.
- Бриллиант? - Кокорев взял кольцо, повертел так и этак. - В чем же его особенная красота-то? Больно уж он не того… Тут, я вижу, у вас есть получше.
Гершфельд был человек неглупый. В покупателе он сразу распознал таежного скупщика пушнины, а у таких деньги водятся. И он стал терпеливо объяснять.
- Бриллиантом, господин… простите, не имею чести знать вашего имени…
- Кокорев.
- Бриллиантом, господин Кокорев, называется ограненный отшлифованный алмаз. Это самый драгоценный из всех драгоценных камней, встречающихся в природе, хотя внешне многие из них красивее алмаза. Их, как видите, много…
Он достал с витрины золотое кольцо с желтым самоцветом и, поворачивая на свету, сказал:
- Вот раухтопаз. На вид он красив, но получают его просто: нагревают до четырехсот градусов обыкновенный, весьма распространенный дымчатый кварц. А вот этот малиновый камень называется аметистом.
Он поднял кольцо на свет, и камень вспыхнул кровавым огнем.
- Красиво, не правда ли? И все же ему далеко до алмаза. Алмаз ценится за свою исключительную, я бы сказал, феноменальную твердость. Им можно резать и сверлить любой твердый материал, даже камень, даже сталь. Недаром древние греки называли его "адамас", что значит "непобедимый", "стойкий". Гранят, шлифуют алмазы только с помощью других алмазов, иначе их ничем не возьмешь. Вот почему, господин Кокорев, я настоятельно советую вам купить этот камень.
Бриллиант, предложенный Гершфельдом, был хотя и настоящим, однако не первосортным, не очень чистым. Но что Кокорев понимал в камнях? С детства он привык думать, что камни годятся лишь на то, чтобы швырять их для забавы в Лену, состязаясь с мальчишками, кто больше "блинов" на воде испечет.
И он уплатил за кольцо пятьсот рублей, хотя красная цена ему была двести.
"Кому же мне в Иркутске показать свой камень? - задумался Кокорев, уложив на место женину шкатулку. - Гершфельду? Да ведь жулик… А с другой стороны, какой он жулик? Не обманешь, не продашь - коммерция известная. Самому надо умнее быть. Покажу ему, он в таких делах, видать, понимает"…
Наступила весна. Мощный, снежный покров, еще два-три дня назад казавшийся вечным, вдруг потемнел, стал похож, на старое, свалявшееся заячье одеяло и растаял. Размытый вешними водами лед на Лене поголубел, словно окошко на рассвете, поднялся под напором воды. Вскоре река взломала его и унесла к Ледовитому океану. Открылась навигация. Вверх и вниз пошли пароходы, баржи, по безграничным просторам великой сибирской реки разнеслись гудки, сирены, зычные голоса матросов.
Кокорев сел на пароход "Соболь", идущий из Нюи вверх по Лене. В Верхоленске перегрузил товар на подводы, нанятые у местных крестьян, и к лету добрался до Иркутска. Пушнину продал с большой выгодой: лисьи шкурки - по двадцать пять рублей, колонки - по три рубля, горностаи - по два с полтиной, белки - по полтора рубля. Набив карманы хрустящими банкнотами, поспешил в магазин Гершфельда.
Ювелир сразу узнал прошлогоднего покупателя.
- А, господин Кокорев! Что-нибудь желаете купить? У меня для вас найдутся чудесные серьги с бриллиантами!
Не дожидаясь, когда Кокорев попросит показать, Гершфельд выложил на прилавок маленький черный футляр.
"Знаем мы ваши бриллианты", - про себя усмехнулся Кокорев, однако приличия ради осмотрел серьги.
- Товар хороший, господин Гершфельд, только я зашел к вам по другому делу. Не посмотрите ли вот это?
Он протянул ювелиру камешек, завернутый в грязный обрывок бумаги. Гершфельд отошел к окну, повертел камешек, перед носом, через плечо бросил на посетителя долгий изучающий взгляд. Будь Кокорев повнимательнее, он бы заметил румянец, выступивший на бледном, сухом лице ювелира, лихорадочный блеск, вспыхнувший в его глазах.
- Если не ошибаюсь, господин Кокорев, вы желаете, чтобы я определил, что это за камень, и оценил его?
- Верно.
- В таком случае попрошу вас пройти во внутренние комнаты.
Он впустил Кокорева за прилавок, крикнул в дверь: "Роза, побудь за меня!" - и через минуту Василий Васильевич сидел в просторном кабинете, обставленном мебелью красного дерева.
- Каков будет куртаж? - спросил Гершфельд, останавливаясь перед Кокоревым.
- Э-э… а что это за штука? - не понял тот.
- Я, видите ли, в данном случае выступаю в роли посредника между вами и вашим камнем, Куртаж есть плата за посредничество.
Кокорев хитровато улыбнулся.
- А зачем вам выступать-то? Купите сами, да и вся недолга.
- Об этом мы еще поговорим. Пока я только оценщик, посредник. Обычно за подобные операции я удерживаю в свою пользу двадцатую часть стоимости камня. Устраивает вас такой куртаж?
Кокорев ответил не сразу. "Видать, камень непростой, ежели эта бестия крутит, - соображал он. - Чем черт не шутит, может, самый алмаз и есть. Сколько же за него тогда запрашивать? Коли он за свой бриллиантишко с меня пятьсот содрал, так мой-то камень потянет тыщ на пять, никак не меньше. Стало быть, двести пятьдесят отдай куртажу? Ну что ж, с пяти-то тыщ - по-божески. Ему, чай, тоже жить надо…"
- Согласен, - сказал Кокорев.
Гершфельд кивнул, положил перед ним лист почтовой бумаги.
- Извольте написать расписку, что обязуетесь уплатить мне куртаж в размере двадцатой части стоимости камня.
- Да зачем? Неужто попросту нельзя? - возразил Кокорев. Не любил он писанины, так как был глубоко убежден, что в торговых делах всякая писанина - жульничество. То ли дело - из полы в полу, все на глазах, без обману.
- Невозможно-с, господин Кокорев, - мягко, но настойчиво сказал Гершфельд. - Я деловой человек и обязан иметь гарантии.
"Ну, бес с тобой, имей", - подумал Василий Васильевич и принялся сочинять расписку.
Тем временем ювелир взял камень, отошел в угол кабинета, из небольшого ящика достал пузырек, осторожно откупорил притертую пробку со стеклянным стерженьком, оставил на камне каплю прозрачной жидкости и с минуту наблюдал за ней. Потом тщательно стер капельку шелковой тряпицей, вынул из того же ящика четвертинку оконного стекла, в нескольких местах провел по нему камешком и по начерченным линиям легко разделил стекло на полоски. Убрав обрезки в ящик, положил камешек на аптекарские весы, довольно хмыкнул.
Сзади подошел Кокорев, протянул расписку.
- Получите, господин Гершфельд. Ну, что скажете о камне?
- Позвольте поздравить вас, господин Кокорев. Это чистейшей воды алмаз. Где вы достали его?
- Э… Купил у одного охотника, - тоном человека, еще не вполне поверившего в свое счастье, ответил Василий Васильевич.
- Так он найден в ваших краях?
- Д… да, в наших.
- Простите, у меня еще один, не совсем, может быть, скромный вопрос: за сколько вы его купили?
- За… э-э… - Кокорев хотел сказать: "За три фунта табаку", но вовремя спохватился.
- Да я пока не купил, он меня просил оценить. Сколько вы за него даете?
- Нисколько.
Кокорев от удивления заморгал ресницами.
"Ишь, прах его побери! За гроши хочет взять. Нет, шалишь!.."
- Как же так, помилуйте… Вы же сами сказали - алмаз… да и расписка…
- Вы меня не так поняли, господин Кокорев, - с тонкой улыбкой сказал Гершфельд. - Я не могу купить ваш алмаз, потому что всех ценностей моего магазина со мной самим в придачу не хватит, чтобы заплатить за него.
Кокорев засмеялся: шутки шутит старик!
- Не смейтесь, - спокойно продолжал Гершфельд. - Ваш алмаз весит сорок пять каратов. Это значит, что он стоит более ста тысяч рублей золотом.
На лбу у Василия Васильевича выступила испарина. Ювелир поглядывал на него со снисходительной благожелательностью, в глазах его легко можно было прочесть: "Выпадает же дуракам счастье!" Кокорев опять засмеялся. На него напала какая-то дурацкая смешливость.
- Так это вы, стало быть, не шутите?
- Нисколько-с.
Кокорев вдруг широко взмахнул руками, хлопнул себя по ляжкам и, запрокинув голову, захохотал. Гершфельд подумал было, что торговец рехнулся от радости, но Кокорев немного успокоился и, вытирая платком выступившие на глазах слезы, заговорил:
- Вот так надули вы меня, господин Гершфельд! С куртажом-то! Хо-хо-хо… Это ведь мне, стало быть, тысчонок пять выложить придется!.. Ха-ха!.. И правильно, нас, дураков деревенских, учить да учить надо…
Веселость Кокорева, видно, пришлась Гершфельду не по душе.
- Я не сержусь на ваши необдуманные слова, вы в таком состоянии, что это понятно, - сухо сказал он. - Но когда вы обдумаете все спокойно, вы оцените мое великодушие и поймете, что я поступил весьма справедливо и честно. Скажите, если бы я предложил за ваш кристалл, скажем, пять тысяч, отдали бы вы его?
- Отдал бы, - все еще глуповато посмеиваясь, сказал Кокорев.
- И, смею вас уверить, остались бы довольны. А я бы в одну минуту стал богат. Но я не желаю наживаться нечестно. Я порядочный человек, я имею понятие о честности. Честность, как и любая другая услуга, должна оплачиваться. Ведь если вы находите на улице деньги и возвращаете их владельцу, вы за ваш честный поступок по закону имеете право получить какую-то часть этих денег. Точно так же вы обязаны оплатить мою честность с вами. Я только справедлив.
Кокорев вдруг побледнел. До него наконец дошло, что пять минут назад он сам, своими руками мог отдать Гершфельду огромное состояние. Он прижал руки к груди, заговорил испуганно, со слезой в голосе:
- Господин Гершфельд, простите великодушно за глупые слова… По необразованности нашей… Век буду бога за вас молить, только не держите сердца на меня, на дурака окаянного!..
Он хотел бухнуться в ноги, но ювелир удержал его; брезгливо поморщившись, сказал:
- Оставьте, я не сержусь. Скажите лучше, что вы намерены делать с алмазом?
- Не знаю, ей-богу, не знаю… Будьте благодетелем, господин Гершфельд, научите, в долгу не останусь.
- Я вам посоветую вот что. Нынешним летом в Париже открывается Всемирная выставка. Ее проспект был напечатан в газетах. На выставке будут оцениваться и продаваться, с разрешения владельца, конечно, присланные драгоценные камни. Советую вам послать туда ваш алмаз. Да что откладывать, давайте сейчас и отправим!
…На следующий день Василий Васильевич уехал в Нюю. Все лето он не находил себе места, ждал вестей из Иркутска. В лавчонке своей почти не появлялся, мелочную торговлю возложил на жену - тошно было считать медяки нюйских обывателей, когда впереди в золотом ореоле маячили сто тысяч. Осенью, когда ночи над Леной стали чернее сажи, Кокорев получил наконец вызов из Иркутского банка.
По прибытии в Иркутск он сразу, не заглянув даже к Гершфельду, отправился в банк. Строгий служащий в золотом пенсне и с генеральскими бакенбардами долго выяснял его личность, проверял документы. Удостоверившись, что перед ним Кокорев, спросил:
- Вы посылали на Всемирную Парижскую выставку алмаз?
- Как же, посылал. Вот при мне и квитанция, извольте взглянуть.
- Тэк-с… - Служащий возвратил квитанцию. - На ваше имя, в счет оплаты стоимости вашего алмаза, поступило двести тысяч рублей.
Кокорев осторожно кашлянул и робко огляделся по сторонам, словно желая удостовериться, что происходящее не сон.
- Что-с?
- Двести тысяч рублей, на ваше имя, за алмаз… Понятно вам? - старался вразумить его служащий.
- Хе-хе-хе, понятно, как же-с… Я к тому: не было бы ошибки. За три фунта табаку… Хо-хо… Да и табак-то дрянь!.. Может, сто тысяч?
Служащий пожал плечами, но не удивился. За долгое время работы в банке он нагляделся на всяких клиентов. Обыкновенно, внезапно разбогатевший человек на первых порах теряет голову.
- Вы сейчас все деньги возьмете, или, может быть, часть оставите? Мы даем два процента годовых.
- Все заберу. Нет, пожалуй, часть оставлю… Э, нет, все так все!..