Однако злости на Валентину у него не было.
Глава двадцать вторая
Основная работа по переселению ондатры была закончена в полмесяца. Около тысячи зверьков были переброшены по воде за восемь-двенадцать километров и рассортированы по плёсам и озёрам, которых здесь было так много. Если смотреть на озёра с воздуха, то кажется, будто серебряные полтинники кем-то щедро раскиданы по Карагольским займищам.
Прокопьев, приняв дела промхоза, не забывал и о Быстринском участке. По его заданию было закуплено десять тонн турнепса и моркови и доставлено к Караголу. Охотники быстро развезли корнеплоды по новым водоёмам, раскладывая их по берегам и опуская в воду в камышовых корзиночках, сплетённых дедом Нестером. Не будь этого, голодали бы "переселенцы" и едва ли бы они задержались на водоёмах, где хотя и были в минувшем году подсеяны травы, но ещё недостаточно.
Оставалось посеять кормовые травы, однако Вениамин Петрович порекомендовал подождать недельку, чтобы прогрелась прибрежная почва и семена быстрее пошли в рост. В эти дни промысловики отдыхали, проводя время в ремонте охотничьего снаряжения, в беседах, греясь на солнце, которое начало припекать уже по-летнему. В один из таких дней Вениамин Петрович попросил Благинина свезти его на Карагол.
- Хочется посмотреть, чем дышит ваш Карагол, сказал профессор Ивану. - Нельзя ли использовать его воды более целесообразно. Катит и катит свои волны в берегах, а на отходящих от него рукавах, отногах по-вашему, режимчик мне не совсем нравится.
В полдень, наскоро пообедав, Благинин с Вениамином Петровичем пришли с вёслами к пристани, столкнули лодку на воду и поплыли по спокойным в это время волнам. Иван сильными взмахами гнал долблёнку вперёд, направляя её туда, где покоился в берегах полноводный Карагол. Профессор, вдыхая полной грудью свежий воздух, любовался оживающей под весенним солнцем природой.
- Красота-то какая! - проговорил Лаврушин. - Нравится мне Сибирь. Какой простор здесь, какие богатства! Есть куда руки приложить человеку. Вы не задумывались, Иван Петрович, что здесь будет через десяток лет? Я вот представляю…
- А как же? Она и сейчас стала неузнаваема. Для меня Сибирь - это всё. Многие я во время войны страны прошёл, а о своём крае всегда тосковал. Эх, как выйдешь в степь, да как оглянешься кругом и думаешь: где лучше нашей земли искать, да и зачем. Всё у нас есть, всем богаты.
- Да-да! Верно. Мне думается, вы, Иван Петрович, вдвойне счастливы. Завидую вам…
- Почему, профессор?
- Разве это не счастье: вас такая замечательная девушка любит.
- Какая?
- Ишь, хитрец, будто и не знает. Валентина Михайловна.
- Нет, профессор, не любит она меня. Это вам показалось. Уж очень разные мы с ней…
- У нас, учёных, Иван Петрович, исследовательский глаз. Мы не только в явлениях природы разбираемся, а и ещё кое в чём. Она не каждого смогла бы полюбить, - продолжал Лаврушин. - Я Покровскую очень хорошо знаю. В моей группе училась. Старательно и настойчиво, хотя и трудное время было: война. И вдруг как-то перестала посещать занятия. День нет, другой, неделю. Спрашиваю у её подруг-студенток: в чём дело, почему Покровская на занятия не ходит? Они молчат. По глазам вижу, что знают, а молчат. Потом одна набралась храбрости и говорит: "Не сердитесь на неё, профессор, у ней несчастье, друг на фронте погиб. Переживает". "А вы как посмели подругу в беде оставить! - шумлю на них. - Почему не успокоите?" "Не пускает никого к себе, слушать не хочет", - отвечают. Ну, думаю, надо, видно, мне итти. И сам-то ещё горе не успел пережить: незадолго до этого получил известие о смерти сына. Прихожу в общежитие. Она сидит над письмами, которые писала тому, который погиб, - вся в слезах. Тяжело? - спрашиваю. "Тяжело". Хороший парень? "Лучше его нет". Ну, что думаешь делать? "Плакать", - отвечает. Глупая, говорю, слезами беде не поможешь. Пройдёт… Кончится война, прекрасная жизнь будет, вернётся с фронта молодёжь, найдёшь себе по сердцу, полюбишь… А она как разозлится. "Уйдите, - кричит, - профессор, отсюда. Не надо мне вашей жалости. Лучше его не было и не будет. Уйдите!.." Тут и я рассердился. Как ты смеешь кричать на меня? - спрашиваю. - Я тебе в отцы гожусь… Сам только что сына похоронил. Мне легче?.. Растерялась, стыдно ей стало. "Простите, - говорит, - Вениамин Петрович. А только я никого больше не полюблю". До полночи мы с ней проговорили. С тех пор мы стали друзьями. Это по моему настоянию её послали работать на Кавказ. Не хотел, чтобы вернулась в родные края и снова пережила свою утрату, - Лаврушин с минуту просидел в задумчивости и затем добавил - Уж если она вас полюбила, Иван Петрович, то видно, вы для неё лучше, чем тот, которого она на войне потеряла. А может есть в вас что-то такое, что напоминает его…
- Вениамин Петрович, - не мог удержаться Благинин, - так я и есть тот, которого она тогда хоронила. Я не погиб, я был тяжело ранен и засыпан землёй при взрыве. Врачи отходили.
- Да ну! - удивился профессор. - Вот не думал. Оказывается, мы давно с вами знакомы. Рад, рад за неё. Тем более… Берегите же, Иван Петрович, её, как она берегла свою любовь. Это большое счастье…
Благинин почувствовал, как кровь прилила к лицу. В этот момент ему было так тяжело, как никогда после разрыва с Валентиной. Своими откровениями профессор перевернул ему душу. Он задумался. Молчал и Лаврушин.
Мимо проплывают берега ещё в жёлтом уборе. Солнце играет бронзовыми бликами на воде. В воздухе звенят переливчатыми голосами жаворонки, где-то, забившись в камыши, всхлипывают гагары-огнёвки.
На одном плёсе Иван увидел пару уток. Селезень в красивом весеннем наряде прихорашивался около утки, то и дело распуская крылья и ощипывая сизовато-коричневую грудь. Заметив вынырнувшую из камышей лодку, птицы медленно двинулись к куреню чахлого рогозника. Они плыли дружно, бок о бок, переговариваясь на своём, птичьем языке.
"Ишь ты, какая дружба! - подумал Благинин и опять мысленно перенёсся к Валентине. - Вот бы и нам так жить, а всё я… Зря погорячился. Зря! Вот и профессор, хотел он этого или нет, а ещё раз подтвердил мою глупость". И у него появилось чувство обиды на себя и горечь утраты, и где-то, глубоко в сердце, жалость к ней. Пойти бы сейчас к Валентине, сказать, что он раскаивается в необдуманном поступке, да она не захочет его слушать. Она гордая! Гордая, но хорошая…
Чтобы отогнать от себя набежавшие вдруг мысли, Благинин повернулся к профессору и хотел продолжить с ним разговор о Сибири, но заметил, что тот пристально смотрит куда-то в сторону, а на лицо легла тень не то тревоги, не то испуга.
- Смотри-ка, Иван Петрович, - проговорил Лавру-шин, указывая рукой в ту сторону, где уступом входил в озеро редкий камыш.
- Что? - не понял Иван.
- Да смотри же, смотри. На валежниковом островке…
На крохотном островке из переплетённого рогозового валежника, покачивающемся посредине озера, скопилось до полтора десятка ондатр. Зверьки то и дело соскальзывали в воду, снова взбирались на островок, хищно оскалив зубы, кидались друг на друга, вступая в борьбу за обладание местом на валежнике.
- А вон ещё!..
На тальниковом кусте шла такая же жестокая борьба между зверьками.
- Вода поднялась. Не иначе Карагол тронулся, - тяжело проговорил Иван, хватаясь за вёсла. - Все наши труды могут прахом пойти.
- Скорее на "Степенный"!.. Надо спасать! - крикнул Вениамин Петрович, словно боясь, что Иван его не услышит.
Благинин сильными взмахами завернул лодку против течения и погнал её к охотничьей базе, расположенной на острове "Степенном". Профессор помогал грести, судорожно уцепившись за поручни вёсел.
* * *
На пристани сидели Шнурков и Ермолаич. Тимофей рыбачил. Поплевав на червя, он далеко закидывал леску в воду, приговаривая: "Ловись, рыбка, маленькая и большая, уха будет!" Поплавок дёргало, и Тимофей, предварительно подсекая, выхватывал леску из воды. На крючке трепыхался маленький гальян. Иногда попадалась рыбёшка покрупнее. Ермолаич, примостившись на чубатой кочке, читал, искоса кидая взгляд на поплавок.
Тимофею надоело сидеть молча, и он, обращаясь к Фирсову, проговорил:
- Знаешь, Ермолаич, я новый способ добычи зайцев открыл. Занимательно получается…
- Ну да!.. - Фирсов удивлённо вскинул глаза на Тимофея и отложил книгу в сторону.
- Верно. Без капканов и прочих ловушек.
- Это как же так?
- Очень просто. Как ты знаешь, зайцы по натуре своей уж больно любопытные. Заиграй в колке на гармошке - все к тебе сбегутся, а если хочешь - вприсядку пойдут. Вот я и решил использовать ихнюю слабость. Ещё по снегу расставил у заячьих троп камни, а на них нюхательного табаку насыпал. Бежит косой по своему старому следу, кругом бело, а тут вдруг новый предмет появился, интересно ведь. Понюхает его из любопытства, табачок ему в нос и набьётся. Он: "апчхи!" - и об камень головой. Тут ему и конец. А вот глухаря можно взять на клюкву. Набросаешь её на снежок, а сам в кустах притаишься. Подлетит этакий петух и начинает клюкву за обе щёки укладывать. Ягода кислая, аж дух захватывает. Глухарь зажмурится, а ты не теряйся, выходи из куста, бери прямо живёхоньким, да и в сумку. Вот…
- Проблема! Ха-ха-ха, - проговорил Фирсов, захлебываясь от смеха. - Я думал, что серьёзное скажешь. А ты верен себе. И откуда только берётся?..
- Откуда?.. - улыбнулся Тимофей. - А как же! Целыми днями в степи пропадаешь, кругом ни души. Идёшь на лыжах по следу, поговорить не с кем, вот и начинаешь придумывать, что поскладнее да посмешнее.
- Но ведь не все так могут.
- Нет. У каждого своё. Вот ты, Фирсов, например, книгочей. Прямо-таки запоем читаешь.
- Люблю книги, - ответил Ермолаич. - Много в них интересного написано. Читаешь - и вся жизнь как на ладони раскрывается.
- Да-а… - тянет Тимофей. - Тьфу, стрекулист, сорвался!.. А ты о чём читаешь-то?
- Сейчас?.. О самолётах.
- О самолётах? - Тимофей даже присвистнул. Да ты что, в лётчики, что ли, метишь! Из болота да в небеса. Здорово получается.
- Летать я не собираюсь, Никанорыч. Сынишка у меня, Колька, планёры с бензиновыми моторчиками строит, да ничего у него не выходит. Всё ко мне пристаёт: помоги, папа, да помоги. Вот и изучаю. Кончим работу, домой поеду, займёмся с ним изобретательством.
- Вон оно что!..
Вдалеке на протоке показалась чёрная точка. Она быстро приближается, увеличивается в размере, и вскоре вырисовывается контур лодки.
- Кто же это? - замечает лодку Ермолаич.
- Благинин, наверное. Он с учёным уезжал к Караголу.
- А ты смотри, Никанорыч, как жмёт. Будто на катере. Уж не случилось ли что?
- Может быть, - беспокоится и Тимофей, наблюдая, как быстро приближается лодка. - Зачем бы так-то, зазря, торопиться. Ведь по делу уезжали. На самый Карагол. Да и недавно, я вон ещё и полведёрка рыбёшки не наловил. Нет, тут что-то не так.
- Да. Но что же могло случиться?
К ним подходят другие охотники и, переговариваясь, также смотрят на протоку. Из палатки вышла Валентина Михайловна и, увидев собравшихся у пристани промысловиков, спешит туда же. Беспокойство Шнуркова с Ермолаичем передаётся другим. Каждый старается высказать своё предположение.
- Может силу решил испытать. Хвастнуть перед Вениамином Петровичем.
- Да нет, он не из хвастливых.
- Может что забыли или лодка прохудилась, - говорит Тимофей. - Это бывает. Вот, к примеру, у меня однажды случилось…
- У тебя вечно примеры, - Ермолаич даже рассердился. - Может на самом деле беда стряслась, а тебе смешки.
- Так я же и говорю.
Лодка быстро приближается. Когда на ней стали ясно различимы фигуры, Филька Гахов отметил:
- Смотрите, и Вениамин Петрович помогает грести.
- Так и есть, что-то случилось, - уже явно забеспокоился Ермолаич.
На пристани устанавливается тишина. Охотники сопровождают взглядом каждое движение лодки. Наконец, она подходит к острову, и Иван, без фуражки, с растрёпанными волосами, выскакивает на берег.
- Беда случилась, - тяжело говорит он, смахивая рукавом пот со лба. - Карагол поднялся, водоёмы затопляет. Гибнет ондатра…
- Вот тебе и переселили! - выдохнул Ермолаич.
- На тот свет…
- То-то я замечаю: и здесь воды будто прибавилось…
- Салимка думает, делать чего-то надо. Помогать мало-мало ондатре.
- Спасать надо! - сердито заметил Вениамин Петрович. - Расставлять островки спасения. Увлеклись переселением, а об этом забыли. Нельзя ни минуты терять. Делать плотики из тальника, расставлять снопы тростника!
- Одним-то скоро не управиться. Водоёмов много. Немало ондатры погибнет, - заметил Ермолаич и задумался. - А что, если позвонить на Николаевский участок. Они ведь с нами соревнуются, пусть помогут. Через пару часов здесь будут.
Предложение дельное, - поддержал охотника Лаврушин.
- И то верно! Поеду звонить по телефону, - обрадовался Благинин.
- Ну да, жди их! - заявил Тимофей. - Какой им интерес нам помогать. Чтобы и в следующий сезон мы их обставили.
- Конечно, не поедут.
- Это как же так, - возмутился Благинин. - По-вашему, соревнование для того существует, чтобы только о своём участке заботиться. Не-ет!.. Сейчас же еду! - Иван схватил вёсла и кинулся к лодке.
- Подожди! - остановила его Валентина. - Дай сюда вёсла. Ты здесь нужен. Я поеду.
- Правильно, Валентина Михайловна, - поддержал её Лаврушин и, обращаясь к Благинину, добавил: - Командуйте!..
Валентина вскочила в лодку и сильно, по-мужски, погнала её в сторону избушки.
Иван быстро разделил охотников на две бригады.
- Ермолаич, эту бригаду в твоё подчинение, - сказал он Фирсову. - Быстро жать камыш и вязать в снопы. С остальными я буду расставлять их по водоёмам. Николаевцы приедут, будут готовить тальниковые плоты. Салим, тебя назначаю старшим. Подберёшь группу из их охотников, развозить плоты по водоёмам будете.
Через несколько минут остров опустел. У пристани остались лишь профессор Лаврушин и Тимофей.
- И всегда так, - ворчал Тимофей, наблюдая, как лодки выстраиваются в цепочку, - весной воды дополна, к осени пересыхает так, что кулику негде нос замочить. Где же тут жизнь будет для ондатры.
- Бери, Тимофей Никанорыч, продуктов на неделю! - распорядился Лаврушин. - Будем изучать ваш Карагол. Мы его буйный норов укротим… А жизнь здесь у ондатры станет хорошая. Каналы пророем, плотину поставим со шлюзами…
- Ну да? - удивлённо щурится Шнурков.