Так мы и занимаемся. У нас государственная звероферма. Речь-то идёт о колхозных. Ты вот подумай, какой от этого доход будете иметь, - Прокопьев достал из внутреннего кармана гимнастёрки блокнот, где у него были выписаны расчёты, и подошёл вплотную к Столешникову. - Посмотри-ка, Фёдор Петрович, на эти цифры. При правильно поставленном деле колхоз будет ежегодно получать от зверофермы десятки тысяч рублей прибыли.
Столешников долго разбирался в расчётах, заведующего участком, что-то вписывал в свою записную книжку и, наконец, сделал заключение.
- Да, пожалуй, тут есть о чём подумать.
- То-то же! Не понимают у нас многие этого. Привыкли так: пока сами не пощупают - не поверят. У вас будет показательная ферма. Другие увидят, что она прибыльна, у себя заведут. А мы поможем… Так, значит, порукам, Фёдор Петрович?
- Ишь ты какой быстрый, - улыбнулся Столешников. - Сам-то ведь я не могу решать. Средства на этот год да и на новый уже распределены. Решили электростанцию строить, клуб новый, ещё один типовой телятник, машины кой-какие приобрести. На всё деньги нужны…
- Так как же теперь?
- А так. На этой неделе у нас заседание правления колхоза, посоветуемся. Решим создавать, так позвоним.
- А ты-то сам как?
- Я?.. Я за звероферму.
- Так ты уж разъясни правлению. Так мол и так…
- Постараюсь.
Уезжая из колхоза, Прокопьев не был уверен, что его разговор принесёт свои плоды, однако на четвёртый день Столешников позвонил по телефону.
- Решили, Селивёрстыч. Давай своих чёрно-серебристых…
- Вот это правильно! - воскликнул довольный Прокопьев. На днях поеду в промхоз, привезу, а вы готовьте помещение.
- Давай-давай! - донёсся из телефонной трубки голос председателя. - А деньги переведём, не беспокойся.
* * *
Однако в промхозе Прокопьева ждало разочарование. Тихон Антонович Кубриков сразу же вспомнил совещание накануне открытия охотничьего сезона. Всплыло в памяти выступление на нём Прокопьева, и он тут же подумал: "Ишь ты до чего додумался. А потом при удобном случае скажешь: вот, мол, Кубриков не смог, не захотел организовать зверофермы в колхозах, а я сделал. Нет уж, такого повода для критики у тебя, уважаемый Сергей Селивёрстович; не будет". И наотрез отказал Прокопьеву.
- Не можем продать, товарищ Прокопьев, не можем. У нас план. Сам посуди: в этом году государству должны сдать 259 шкурок, а если начнём распродавать лисиц - с планом не вытянем. Уж как-нибудь потом, может на будущий год.
- Надо же выкроить для колхоза. Разведут лисиц, шкурки же в счёт нашего плана пойдут.
- Так когда ещё разведут, а нам нынче сдавать надо. Не выполнишь план, что Лозовников скажет? Он человек принципиальный. Не вам, мне придётся перед руководством отвечать. А план для того и даётся, чтобы его выполнять.
Прокопьев смотрел на коричневые пятна веснушек, густо усеявшие вечно беспокойно двигающиеся руки Кубрикова, и у него снова, как и при первом знакомстве, появилось чувство неприязни и отчуждённости к директору промхоза.
Захотелось сказать Тихону Антоновичу что-нибудь едкое, сердитое. Однако, Сергей Селивёрстович сказал спокойно.
- Да поймите же вы, Тихон Антонович, я ведь сам уговорил председателя организовать звероферму в колхозе. Обещал помочь…
Ни один мускул не дрогнул на лице Кубрикова. Придвигая к себе пухлую папку с бумагами, он ответил наставительно:
- А это вам наука, товарищ Прокопьев. Прежде чем что-нибудь решать, надо спросить. Вы смотрите на всё с узкой позиции заведующего участком. А на моих плечах всё хозяйство лежит и, чтобы оно было в ажуре, я должен предвидеть за всех.
- Значит?..
- Значит, отказываю в продаже.
Прокопьев поднялся и, не глядя на директора, произнёс:
- Хо-ро-шо. Я пойду к парторгу, в райком партии, а от своего не отступлюсь.
- Можете. Привыкли бегать… Чуть что, так и к парторгу.
Прокопьев застал Жаворонкова в его небольшой комнате, в которой стоял стол, накрытый красным сатином, десяток стульев да простенький шкаф с книгами. На стене - в красивых рамках - портреты вождей. В этой скромно обставленной комнатке Прокопьев всегда чувствовал себя свободнее, чем в просторном кабинете директора.
Афанасий Васильевич удивился, увидев всегда спокойного Сергея Селивёрстовича в таком состоянии.
Прокопьев напоминал сейчас человека, приготовившегося броситься на врага: длинная, сухая фигура его неестественно полусогнулась, отчего ещё более ссутулились остренькие плечи; на раскрасневшемся лице выдались узкие скулы; серые, всегда выражающие любопытство глаза теперь горели лихорадочным огнём, а стриженые под бобрик чёрные жёсткие волосы походили на ощетинившиеся плавники только что вытащенного из воды ерша.
Парторг по-приятельски пожал руку Сергею Селивёрстовичу, участливо спросил:
- Чем-то расстроен, Селивёрстыч, что-нибудь случилось?
- Ты ещё спрашиваешь: расстроен ли я? - загорячился Прокопьев. - Это не человек, а чёрствый ломоть..
- Да ты о ком речь-то ведёшь?
- О ком? Конечно, о директоре. Я ему одно, а он план в нос тычет… Не могу, у нас план, по плану предусмотрено, согласно плана рассчитано… - Прокопьев соскочил со стула, забегал по комнате, затем остановился перед Жаворонковым и опёрся обеими руками на стол. - Я тебя спрашиваю: когда он не будет зажимать инициативу?
Жаворонков спокойно наблюдал за сухощавой фигурой заведующего участком и улыбнулся.
- Ну ёрш и только, - проговорил он, наконец. - И ты думаешь, что я что-нибудь понимаю?
- И ты меня не понимаешь?!. Тогда в райком пойду, там-то уж меня, наверняка, поймут…
Парторг, не обращая внимания на угрожающий тон Прокопьева, вытащил из кармана портсигар и предложил:
- Закури, Сергей Селивёрстович. "Беломорканал", ленинградский…
Прокопьев машинально взял из портсигара папироску, прикурил от зажжённой Жаворонковым спички и глубоко затянулся дымом.
Замолчали. Сергей Селивёрстович сел на краешек стула и задумался. Жаворонков углубился в чтение раскрытой ещё до прихода заведующего участком книги, изредка бросая косой взгляд на Прокопьева. Когда заметил, что тот успокоился, сказал:
- А теперь рассказывай…
- А чего рассказывать-то. Решил колхоз "Новая заря" звероферму организовать, я по их просьбе приехал к директору, а он не хочет лисиц на потомство отпустить. Говорит, что не хватает с планом рассчитаться. А того не поймёт, что наладит колхоз звероводство, нашему же промхозу от этого польза.
- Верно! Так чего же тут волноваться, продать колхозу лисиц, да и только.
- В том-то и дело, что Кубриков не хочет продать.
- Не может быть? Нет, тут что-то не то. - заметил парторг и закрыл книгу, на обложке которой был оттиснут позолотой заголовок: "Избранные стихи". - Ну, что ж, пойдём к нему, проведём, так сказать, разъяснительную работу. - И уже выходя из кабинета, добавил. - А ты, Сергей, кипяток! Не думал…
Прокопьев промолчал. Увидя за спиной входящего парторга раскрасневшегося Прокопьева, Кубриков неприязненно подумал: "Сходил всё-таки. А всё равно не разрешу продать".
Жаворонков сел в кресло напротив директора, Прокопьев - поодаль, на стул, решив не вмешиваться в разговор, чтобы снова не разгорячиться.
- Тихон Антонович, вы отказали продать колхозу лисиц для потомства… - начал парторг.
- Отказал. И правильно сделал, - перебил его Кубриков. - Сейчас можно продать лисиц лишь в ущерб выполнению нынешнего плана сдачи пушнины.
- А правильно ли?.. Вы вот подумайте: кто бы, например, отказался остановить на месяц станок для переоборудования, чтобы он через два месяца не только компенсировал дни простоя, но и дал продукции значительно больше. Думаю, что таких близоруких людей не найдётся. Тем более, что другие станки могли перекрыть недовыпущенную продукцию остановленной для переоборудования машины. Для этого надо лишь перестроить работу агрегата.
- А как же мы… чем будем компенсировать?
- Перевыполнить план за счёт других пород зверей.
- Эт-то, пожалуй, верно, но как бы от Лозовникова не попало. В плане-то прямо указано: сдать двести пятьдесят девять шкурок платиновых и чёрно-серебристых лисиц. Двести пятьдесят девять!..
- Лозовников никогда против полезного возражать не будет. А развивать колхозное звероводство мы обязаны. Так ведь?..
Кубриков знал, что не прав, так как его отказ был вызван не мотивами здравого рассуждения, а эгоистическими соображениями, тем не менее перешёл в наступление.
- А вы, Афанасий Васильевич, ведь тоже за план? Зачем же вы меня толкаете на то, что не следует делать, зачем?..
- Да, за план! Но не за мёртвую цифру сто. Если мы продадим колхозам лисиц, то через два-три года получим этой ценной пушнины вдесятеро больше и тогда план будет во столько же раз перекрыт. Надо смотреть в будущее…
- Хорошо, я дам команду, а всё-таки… - недовольным тоном проговорил Кубриков.
- Вот это правильно. Получай, Селивёрстыч! Да скажи председателю колхоза, чтобы послал того, кого назначит звероводом, на недельку к Валентине Михайловне, пусть она его подучит, - заметил Жаворонков, направляясь к двери. - И ко мне загляни, увезёшь охотникам литературу.
Глава пятая
Распродав на базаре в Вагино дичь и рыбу, Андронников заехал в контору ондатрового хозяйства: надо было получить боеприпасы и отоварить квитанции за сданную пушнину.
На складе он встретился с Кубриковым.
- А вот ты-то мне и нужен. Получишь боеприпасы - заходи. Хотел уж вызывать тебя, - сказал директор и так недружелюбно посмотрел на Андронникова, что тот почувствовал что-то недоброе.
- Зайду, Тихон Антонович, обязательно зайду Я и сам собирался… - ответил Андронников, соображая, зачем же его приглашает директор: "Разве оговорил кто-нибудь?.. Благинин, наверное, тому больше всех надо. Да этим не возьмёшь, не впервой, выкрутимся, - думал он, складывая банки с порохом в рюкзак. - Нашего директора можно дважды два вокруг пальца обвести. Ему бы только план…"
Андронников зашёл в кабинет директора, когда тот разговаривал с кем-то по телефону.
- Как с планом?.. - кричал в трубку Кубриков, - С планом у нас всегда в ажуре. Да-да!.. Как можно, Аркадий Петрович, как можно, спим и то план во сне видим. Перловский обгоняет?.. Нет, не поддадимся. Народ у нас хороший, боевой…
"Чёрта с два, знаешь ты народ, - подумал про себя Андронников, слушая ответ директора. По складским квитанциям: кто столько пушнины сдал… На участке-то ещё ни разу не был".
- До свиданья, Аркадий Петрович, до свиданья. Уж постараемся!.. - Кубриков тихонько, словно боясь кого-то потревожить, положил телефонную трубку на рычаг и, вытирая вспотевший лоб, обратился к Андронникову.
- Слыхал, брат, начальство беспокоится о плане. Перловцы, говорит, обгоняют…
- Где уж им обогнать, поддакнул Илья, мы ведь тоже не лыком шиты. А добыча ондатры сейчас хорошо пошла.
- Хорошо, говоришь, пошла?.. Ну и жмите на полную гайку! - воскликнул Кубриков, самодовольно потирая руки, забыв, зачем пригласил охотника.
- Жмём, Тихон Антонович, жмём! - таким же тоном проговорил Илья, каким только что говорил по телефону Кубриков с управляющим областной конторой.
Директор вдруг вспомнил, зачем пригласил Андронникова. Лицо у него стало серьёзным.
- А ты что же это, братец?.. Жалоба на тебя поступила. В частника превратился…
"Так я и знал", - подумал Андронников и затараторил, не давая директору вымолвить слово.
- Поклёп, Тихон Антонович, поклёп! Личные счёты!.. Видят люди, что о плане стараюсь, вот и завидки берут. Не о себе думаешь, а о промхозе. Знаем, что план большой даден. А ведь его выполнить - это не баран чихнул. Зверя-то мало стало, повыловили, - и Илья притворно вздохнул. - День и ночь на водоёмах, недосыпаешь, недоедаешь, лишь бы задание выполнить. А тут частником называют. Обидно!.. Да разве я для себя о плане-то думаю…
- О плане, говоришь, думаешь?.. Вот это правильно! В любом производстве план должен быть заглавной целью. Люди привыкли к планчику, да и не можем мы без него работать. Сто процентов - это, что вершина для альпиниста. Надо, во чтобы то ни стало надо до неё к концу месяца добраться. Вот каждый день и лезешь, лезешь. Может тебе и трудно, а ты лезешь. Добрался вовремя и ты спокоен, не добрался - потерял покой.
- А если больше ста процентов?
- А если больше - это, значит, альпинист новую вершину оседлал. Не Белуху, допустим, а которую повыше. Например, Эльбрус.
Андронников, слушая наставление директора, не смог сдержать улыбки.
- А ты что улыбаешься? - заметил Кубриков.
- Хорошо вы рассказываете, Тихон Антонович, проникновенно. Так и хочется ухватиться за этот план обеими руками, не знать ни дня, ни ночи покоя, а выполнить его. И не один, а два, а может и больше.
Кубриков, не поняв тайного смысла слов Андронникова, добродушно заметил:
- То-то, брат! - затем помолчал и добавил. - Так ты езжай. Видно, в самом деле по злобе на тебя написали. Вижу: дельный человек… И разбираешься во всём хорошо. А с заданием смотри не подкачай! И другим разъясни, мол, перловцы обгоняют.
- Уж будьте покойны, Тихон Антонович! - заверил Андронников и вышел из кабинета директора.
"Ох, и хитёр же, чёртова перешница, - думал Кубриков об Андронникове. - Не робок, и с начальством умеет поговорить. Этакий в любом деле промаха не даст: когда надо в лоб ударит, а нельзя, так и сзади зайдёт, с затылка за чуб ухватит, а своей цели достигнет. Люблю таких. И ведь знаю, что хитрит, лисой прикидывается, а вот жалко на него обрушиться. Недаром ещё Суворов любил находчивых. И наказать бы порой надо солдата, явно провинился, ан нет, нашёлся он во-время, и прощает ему всё старик, ещё и молодцом назовёт…"
Андронников же, нахлёстывая лошадь, спешил домой.
"Задание!.. Смотри, не подкачай! - думал он. - Легко сказать: не подкачай, когда столько дней на рыбалку ушло… А всё Благинин воду мутит. Ну, чего человек добивается, чего?.. Об обществе радеет? Радетель!.. Сволочь!.. Сколько мне крови попортил. Была бы моя воля, в прорубь бы головой - и концы в воду. А что? Доведёт он меня до этого. Но не сейчас… А что-то надо делать? Не выполнишь задания - Кубриков жалобу вспомнит. Ему лишь бы план, тогда он обо всём забывает. Что же делать?.."
Илья привалился на облучок коробка и задумался Лошадь сначала бежала рысцой, затем сбавила на шаг, но Андронников не замечал этого. И лишь когда по обе стороны дороги потянулись камышовые займища, а вдали, на косогоре, показалась деревня, он встрепенулся.
"А что, если на Кругленьком попромышлять?.. Прокопьев запретил там добычу ещё в прошлом году из-за перепромысла, да мне-то что. Сейчас там можно гребануть ондатры, - и Илья восхищённо стукнул себя ладонью по лбу. Правильно, Илья! Умная у тебя голова, - и, словно бросая кому-то вызов, вслух произнёс, - Нас на кривой не объедешь, мы учёные!.."
И хотя уже найден был выход из создавшегося положения, Илья успокоиться не мог. Из памяти не выходил неприятный разговор с Кубриковым и это неизменно наталкивало на мысль о Благинине. "Он, конечно, пожаловался, он, - думал Андронников. И хоть я сухим сейчас из воды выскользнул, да надолго ли?.. Жаворонкову ещё расскажет, тот мужик умный, начнёт сначала нравоучения читать, а не исправишься - по-другому повернёт. А всё Благинин. Ему вера во всём, потому передовик. Эх, жаль, не старое сейчас время. По-другому бы с ним поговорил…"
Вспомнилось, как ещё мальчонкой отец не раз брал его с собой на промысел, куда тот ездил скупать пушнину. Охотники, бывало, и пикнуть не смели перед прижимистым скупщиком. Определит за лучшего лисовина гроши и не смей больше спрашивать. Охотники перед ним, как ужи, извиваются, заискивают: "Константин Фролыч, да Константин Фролыч, прибавь хоть гривенник, ну хоть пятачок". А тот как цыкнет, да как отпустит по адресу такого попрошайки крепкое словцо, он и сникнет, как берёзка под топором.
"А теперь, тьфу ты пропасть: промхозы выдумали, охотничьи колхозы. Сам для себя и поохотиться не смей. Для общества только. Общество!.." - с этими мыслями Андронников и въехал в широко распахнутые женой тесовые ворота. Уже распрягая лошадь, сердито бросил Настасье, суетившейся тут же, у воза.
- Настасья, сбегай в магазин! Принеси пол-литровки. Да побыстрее!..
- Сейчас, Илюшенька. Что, или гости будут?..
- Гости, гости!.. Сам пить буду. Душа болит…
- Или случилось что, Илюшенька, а?
- Разговаривай!.. Сказано принеси, и неси. Чего уставилась?
Настасья, слывшая самой бойкой и сварливой женщиной на селе, никому ни в чём не уступавшая, знала крутой нрав Ильи и побаивалась его. Потому и не стала приставать с расспросами.
Пока Андронников возился с лошадью, жена сбегала в сельпо, принесла водки и собрала на стол. Илья, хмурый, вошёл в избу, разделся, молча взял бутылку за горло, зачем-то посмотрел через неё на свет и затем с размаху ударил дном об заскорузлую ладонь, - пробка взвилась в потолок.
Настасья, прислонившись к печке, наблюдала, как Илья вылил водку в большой бокал и сразу же несколькими глотками опорожнил его, начал закусывать солёным огурцом. "Что-то неладное с Ильёй? - соображала она. Может поторговал худо, вот и злится…"
Вскоре Илья захмелел. Опустив голову на руку, он осовевшими глазами смотрел на тарелку, наполненную салом, беззвучно шевеля губами. Вдруг поднял голову, в глазах блеснули волчьи огоньки, и ударил кулаком по тарелке, отчего та разлетелась на мелкие кусочки, прохрипел: "Сволочь!.."
- Ты это о ком, Илюшенька? - заискивающе спросила Настасья, отодвигаясь дальше от стола. В такие минуты не попадайся под руку Илье, прибьёт.
- Выскочка!.. Передовой промысловик! Лучшему забору двоюродный плетень! Нехристь, тьфу!.. - ругался Илья, не отвечая на вопрос жены.
Наконец, он умолк и, уронив голову на край стола, оцепенел. "Слава богу, кажется, уснул", - прошептала Настасья, подойдя к столу, чтобы убрать посуду. Илья поднял голову и уставился на жену, та почувствовала, как озноб пробегает по телу. "Сейчас ударит. Ой, ударит!" - подумала она, но вместо этого Илья, пошатываясь, вышел из-за стола, обнял её и усадил рядом на крашеную лавку, пьяно проговорил:
- Только ты, Настасья, меня понимаешь. Одной мы с тобой верёвочкой скручены. Одной!.. Но ты дура. Ду-у-ра!.. Боишься меня, а вот они не бо-боятся.
- Как же, как же, Илюшенька, мне тебя не понять. Уж я тебя понимаю… - испуганно залепетала Настасья.