– Здравствуйте, товарищи, – произнёс по-русски, с едва заметным мягким акцентом. – Мне про вас уже сообщили по дипломатическим каналам, постараюсь быть максимально полезным. Тем более что и мне самому этот Александр Аматов глубоко и искренне несимпатичен, ибо позорит нашу Россию своим поведением. Меня зовут – Максим Яковлев, можно просто – Макс. Я очень макроэкономикой интересуюсь, глобальными мировыми валютными рынками, биржевыми клиринговыми операциями…
Внешность у Макса была приметная: длинное породистое лицо, чёрные умные глаза, спрятанные за стильными очками в позолоченной оправе, пухлые, красиво очерченные губы.
"Как же на молодого Мишу Ходорковского похож!" – умилился Ник.
А ещё через десять минут он полностью и окончательно был очарован (не подумайте ничего плохого, ради Бога), этим молодым да ранним бизнесменом.
Рождаются на свет иногда люди с такой харизмой, с таким личным обаянием, что только диву даёшься. А как говорил, мерзавец, как говорил! Создалось такое впечатление, что любого человека, в чём захочет – в том и убедит бесповоротно. Так что, карьера, она иногда не только на личных взаимоотношениях строится, но и на таланте убеждения, на личной импозантности и на артистических способностях. Хотя и перебарщивать с этими талантами не стоит, что и подтверждает – лишний раз – финальная часть пьесы про того же Ходорковского…
Редкий кадр – этот Макс, далеко пойдёт. Если, конечно, в тюрягу в ближайшее время не загремит: власти всех стран к таким интеллектуалам и оригиналам всегда относятся без особого пиетета…
Только через тридцать минут Макс, наконец-то, закончил излагать своё видение динамик развития региональных экономик и перешёл непосредственно к делу:
– Александр Фёдорович Аматов, пятидесяти лет от роду, из вологодских обувщиков. Отец его двумя фабриками владел: на одной валенки отличные валяли, а на другой шили неплохие сапоги из яловой кожи. В Клагенфурте осел с двадцать шестого года, где до этого болтался – точно неизвестно. Ходят упорные слухи, что несколько лет прожил в Китае. Другие авторитетные источники утверждают, что во Вьетнаме…. В Австрии же наш уважаемый господин Аматов ведёт двойную жизнь. С одной стороны, он – успешный бизнесмен: торгует сталью, химией разной, имеет большой дом, яхту на Средиземном море, под Клагенфуртом открыл шикарный ресторан с громким названием "Москва", недавно из Америки выписал себе "Форд" последней модели. С другой же стороны – откровенный жулик, законченный авантюрист и злостный прохиндей. А может, просто больной человек, экономический маньяк, так сказать. Во-первых, обожает проводить незаконные сделки, связанные с антиквариатом. Во-вторых, нельзя Аматову давать деньги: в долг, например, или предоплату делать за партию любого товара. У него то ли принципы такие уродливые, то ли бзик психиатрический…. Деньги он, конечно, отдаст. Только не сразу, а года через два-три, после завершения всех бюрократических и судебных процедур. Для него, чудака законченного, это как спорт такой: кредиторов доводить до белого каления, глумиться изощрённо над ними.
– Как же так? – удивился Ник. – Но ведь за такие штуки его давно уже должны были в тюрьму посадить. И в Австрии, и в Германии законы очень суровые. Почему же Аматов до сих пор на свободе?
Макс только криво усмехнулся:
– Диалектика, дорогие мои товарищи, элементарная такая – диалектика. Зачем же его сажать за решётку, если он деньги – рано или поздно, но отдаст? И очередь давно уже образовалась – из людей уважаемых и, бесспорно, авторитетных…. Почему эти его дела до сих пор не получили широкой огласки? И это совсем просто. Во-первых, никто не хочет себя дураком выставлять на весь белый Свет. А, во-вторых, если новых дураков не будет, то откуда же деньги для предыдущих возьмутся? Тут имеет место быть тонкий психологический расчёт, плюсом к нему – нездоровая наглость.
Айна тоже проявила любопытство:
– А ресторан шикарный, "Форд" последней модели, яхта на Средиземном море – с этим всем как быть?
– И здесь нет ничего сложного, – опять улыбнулся Макс. – Безусловно, и ресторан, и яхта, и дом в Клагенфурте, автомобиль и прочее являются его собственностью. Только всё это – уже давно – заложено в разных банках. Во-первых, чтобы кредиторы ни на что не могли претендовать. Во-вторых, Аматов по своей натуре является азартным игроком и поэтому терпеть не может, когда деньги (или же имущество), без толку "лежат". Он постоянно ввязывается во всякие сомнительные торговые авантюры. А для этого нужны большие деньги. В результате всё его имущество, включая собственные часы и перстень, да и брильянты жены, состоит под залогом банковских кредитов.
– Нам нужно получить от Аматова очень важную информацию, – мягко заговорил Ник о главном. – Причём, такую информацию, делиться которой он ни с кем не планирует. Но мы должны её получить – любой ценой, в обязательном порядке. Что вы можете посоветовать нам в сложившейся ситуации?
Максим Яковлев глубоко и печально вздохнул, словно смиряясь с мыслью о предстоящем расставании с некими материальными активами.
– Я получил серьёзное предписание оказать вам действенную помощь. Не просто – формальную помощь, а помощь настоящую, эффективную, действенную. Предписание исходило лично от товарища Берии, а это, согласитесь, очень и очень серьёзно. – Макс пододвинул к Нику две тоненькие картонные папки. – В этой собраны векселя по долговым обязательствам господина Аматова, целый год выкупал у разных кредиторов. Хотел использовать их в одной собственной элегантной комбинации, но, раз такое дело, забирайте, от сердца отрываю…
– А во второй что? – спросил Ник.
– Во второй папке находится подробное досье на меня лично и на деятельность моей фирмы в целом, – загрустил господин Яковлев. – Вся информация, конечно же, правдива на сто процентов. Мы с господином Аматовым являемся личными идеологическими врагами, следовательно, это досье должно его всерьёз заинтересовать. Извините покорно, но это всё, что могу предложить.
– Зачем же идти на такие жертвы? – забеспокоилась Айна, девушка честная и трепетная. – Это же может повредить вашей карьере.
– Полноте, – Макс небрежно махнул рукой. – Современный бизнес характеризуется, в первую очередь, очень высокой динамикой развития, чего герр Аматов, кстати, совершенно не понимает. И трёх недель не пройдёт, как это досье превратится в полный и никому неинтересный хлам. Да, вот вам ещё фотографии господина Аматова во всех ракурсах, – бросил на стол толстый коричневый конверт. – Кстати, этот господин является большим поклонником немецких романтических баллад и яркой женской красоты…
Аккуратный, почти игрушечный железнодорожный состав неторопливо, как будто осторожно раздвигая предзакатные лучи местного ленивого солнышка, катил по Австрии. Ник любовался мелькавшими за толстым стеклом пейзажами: высокие горы со снежными пышными шапками на вершинах, бурные ручьи и речки, стекающие по узким горным ущельям, зелёные поля с пасущимися на них упитанными буро-пегими коровами, шикарные сады среди красных черепичных крыш…
Их случайный сосед по купе, оказавшийся словенским бизнесменом-неудачником, говорившем на немецком языке с чудовищным акцентом и частыми грамматическими ошибками, был настроен по отношению к стране, раскинувшейся за окошками поезда, совсем даже не радужно:
– Здесь кругом царит самый натуральный патриархальный уклад: спать ложатся рано, часов в девять вечера, преступности и в помине нет, по выходным все без исключения ходят в церковь. Скука смертная, и позитива по бизнесу никакого нет. Кто посмелей – все уезжают в перспективные страны. Куда конкретно? А туда, где растущие рынки: Бразилия, Аргентина, Австралия, Канада.
– Так и ехал бы в Аргентину, раз здесь так не нравится! – неожиданно обиделась за австрийцев Айна.
– Мне уже не вырваться, – печально усмехнулся словен, демонстрируя обручальное кольцо на пальце. – Четыре года назад угораздило жениться на австриячке, а она оказалась рьяной католичкой. Никаких тебе презервативов, никаких абортов. Скоро я уже в третий раз стану счастливым отцом, куда же мне уезжать – с таким-то выводком?
Утром следующего дня подъезжали к Клагенфурту.
За чашкой утреннего кофе их попутчик-словен продолжил свою просветительскую лекцию:
– Клагенфурт – столица провинции Каринтия. Много лет назад Каринтия была отдельным герцогством, а после окончания Первой мировой войны окончательно отошла к Австрии. На общенародном референдуме решали тот вопрос: посчитали тогда люди, что спокойней с австрийцами будет жить, чем с сербами. Мол, беспокойные эти сербы, воинственные не в меру. Что получилось – трудно сказать, хрен редьки не слаще…. Но сейчас про это в Каринтии не любят вспоминать. Чистокровными австрияками считают себя, даже настоящих коричневых националистов развелось – как комаров после дождя: очень уж хочется некоторым забыть о своих славянских корнях, хочется, чтобы все вокруг забыли насовсем про эти корни…. Главная же местная достопримечательность – ресторан "Москва". Про этот ресторан вся Австрия знает. Когда фасад "Москвы", по указанию герра Аматова, покрасили в красный цвет, то такой скандал начался, пером не описать. Увидели в том местные политические деятели явную подоплёку – коммунистической направленности. Два с половиной года уже судебные тяжбы идут с переменным успехом, и конца им не видно…
Их гостиница располагалась на берегу озера Вёртер-Зее, одного из самых известных и больших в Австрии. Вышли погулять на берег: красота вокруг, водная гладь отливала серебром – как старинное зеркало, над противоположным берегом нависали высоченные горы, покрытые белейшим снегом. Невдалеке плавали белые и чёрные лебеди, рядом с ними местные детишки кормили хлебом – прямо из рук – крупную радужную форель.
Прошлись немного по городку, вдоволь поглазели на аккуратные ухоженные домики, окружённые роскошными садами и живописными цветочными клумбами. Тишина и покой – только птички негромко чирикали в стриженных живых изгородях.
– Чудеса в решете, – кратко резюмировал Ник.
– Почему же у нас в России – всё наоборот? – грустно вздохнула Айна. – Сплошные бараки и непролазная грязь. Этих лебедей, к примеру, давно бы уже убили и слопали за милую душу, да и форель переловили бы всю…
Ник передал гостиничному посыльному письмо для герра Аматова, в котором выражал жгучее желание приобрести большую партию высококачественной стали, естественно, на условиях предоплаты, а также сообщал о своём намерении – посетить вечером знаменитый ресторан "Москва". Взяв предложенную денежку, посыльный пообещал доставить письмо адресату незамедлительно.
Ближе к вечеру они переоделись в вечерние платья-костюмы, бабочки-смокинги. Айна такое платье себе выбрала – умереть и не встать: с очень открытым декольте и с умопомрачительным разрезом. Видал бы Лёха Сизый этот наряд, то-то бы психанул, никуда бы Айну не выпустил, даже для пользы дела, а платье это постыдное – порвал бы на мелкие клочки.
Ник ограничился, кроме классического смокинга и бабочки – ясен пень, только чёрными очками, делающими его неотразимо-загадочным, да прихватил с собой пузатый кожаный саквояж.
Через портье вызвали такси, за полчаса доехали до нужного места.
Вот оно – громоздкое здание, выкрашенное в яркий красный цвет, на фасаде дома крупно было выведено белыми неровными буквами: "Restaurant MOSKWA".
Тут же подбежал халдей в раззолочённом сверх всякой меры тёмно-зелёном кафтане, предупредительно распахнул двери такси, угодливо зачастил:
– Гутен таг, майне либе дамен унд херрен! Битте, битте!
Ник, выдав шофёру пару купюр, вылез из машины, невежливо отпихнул халдея в сторону, протянул Айне руку и помог ей элегантно покинуть автомобиль.
Мимо двух таких же раззолочённых швейцаров прошли в помещение ресторана.
– Ёлы-палы, – чуть слышно (на русском языке), прошептал Ник, – сплошной восторг и полная уважуха…
Всё вокруг было оформлено в стиле – "Очень богатый русский боярин, ни в чём удержу не знающий": вокруг сплошное сусальное золото, разномастные кресты, матрёшки, балалайки, портреты русских Императоров и Императриц, прочих важных особ, включая Адольфа Гитлера.
В особой нише располагался позолоченный столик – на позолочённых же ножках. На узорчатой столешнице лежала огромная книга в бархатной обложке, украшенной драгоценными и полудрагоценными каменьями.
– Это наша ресторанная книга, предназначенная для почётных посетителей, – пояснил халдей. – Полистайте, уважаемые гости, посмотрите, кто сюда заглядывал до вас.
Ник лениво полистал толстые страницы и мысленно усмехнулся: – "Такое впечатление, что сюда весь цвет русской иммиграции заходить изволил: князья, графья, действительные тайные советники, известные балетные примы. Да и местная австрийская элита, включая министров и генералов, не гнушалась в этой книге черкануть пару слов…. Ага, а это то, ради чего и ехали сюда: Алекс Гонсалес, испанский бизнесмен и гранд, – Лёха Сизый, то бишь".
Ник небрежно кивнул головой и изобразил плечами брезгливость, мол, сперва выпьем-откушаем, а уже потом и решим – стоит ли в этой книжке расписываться…
Мебель в ресторанном зале оказалась неожиданно-европейской – хлипкие столы и стулья на вычурно-изогнутых ножках.
И меню было под стать мебели: мидии, лягушачьи лапки, карпаччо, креветки с омарами, гусиная печёнка в трюфелях, испанская паэлья, прочие аналогичные разносолы. Ну, и солидная коллекция вин: местные австрийские, французские, испанские, итальянские, калифорнийские…
Айна, не задумываясь, сделала заказ – абсолютно нескромный и помпезный.
Ник незаметно огляделся по сторонам.
Заняты были три четверти столиков, в основном, парами: дама с оголёнными плечами, а при ней офицер в парадной форме, хотя и штатские кавалеры попадались – в смокингах и фраках. Судя по всему, этот ресторан пользовался у местной австрийской элиты нешуточным успехом, несмотря даже на красный цвет фасада.
На низенькой сцене что-то наигрывали на балалайках и ложках дюжие парни в белых рубахах, расшитых разноцветными петушками, после них дородная тётушка старательно исполняла русские народные песни. Публика вяло хлопала в ладоши, уделяя внимание, в основном, кухонным изыскам и дорогим винам.
Неожиданно в зале появился достаточно пухлый католический монах и пошёл от столика к столику, тряся кружкой для сбора пожертвований.
Когда служитель церкви подошёл к их столику, Ник протянул просителю достаточно крупную швейцарскую купюру. Монах незамедлительно запихал ценную бумажку себе за пазуху и вальяжно поинтересовался:
– Верите ли вы в Бога, сударь мой? И какого вы вероисповедания?
– Скорее всего – верю, – подумав немного, ответил Ник. – По крайней мере, заповеди стараюсь соблюдать, по мере сил своих скудных. А по поводу вероисповедания – затрудняюсь вам ответить. К служителям культов всяких отношусь с ярко-выраженным недоверием. Предпочитаю с Богом лично общаться, вовсе без посредников.
– И где же это вы, сударь мой, общаетесь с Господом нашим? – всерьёз призадумался монах.
– Лучше всего – в горах получается, или на озере, а ещё – звёздной ночью с балкона высотного здания. Тут главное, чтобы в полном одиночестве…
Про то, что перед тем общением желательно чего-нибудь горячительного принять, Ник, понятное дело, говорить не стал. Вдруг, монах не так всё поймёт? Донесёт ещё куда? В гестапо, например?
Примерно через час в ресторанном зале появился Аматов – дородный пожилой дядечка в белоснежном летнем костюме. Дядечка выглядел презентабельно донельзя: рост – под метр девяносто, грузен и вальяжен – килограммов на сто сорок запросто потянет, чёрная кучерявая шевелюра, очки в платиновой оправе, на левом запястье – массивный золотой "Роллекс", на безымянном пальце правой руки – перстень с чёрным брильянтом. Такой вот "шеф" – из знаменитого мультфильма про капитана Врунгеля.
Ник в приветственном небрежном жесте вскинул правую руку над головой.
"Шеф" так же небрежно ответил тщательно выверенным жестом: мол, вижу вас, но ужасно занят, извините, подойду потом, когда освобожусь.
Проследовал, очевидно, за свой личный столик, уверенным жестом подозвал метрдотеля, стал задавать вопросы, потом потребовал принести какие-то бумаги, зашуршал ими – с видом насквозь деловым.
"Понятное дело", – решил Ник. – "Цену себе набивает. Или, как выразился бы друг Лёха, понты дешёвые колотит".
Он кивнул Айне головой – давай, твой выход, драгоценная наша донна…
В эти годы в любом уважающем себя европейском ресторане на специальном подиуме стоял хороший рояль, и любой посетитель мог подойти к нему и лично исполнить – на радость остальной публике – что-нибудь по своему усмотрению.
"Серые массы во все времена ненавидели богему, но всегда стремились богемой прослыть", – Ника с этой философской сентенцией Гешка Банкин познакомил.
Айна, элегантно сверкнув своим немыслимым разрезом, поднялась со стула и, красиво покачивая стройными бёдрами, проследовала к сцене, где что-то негромко наигрывал старый скрипач-венгр, обладатель совершенно немыслимой – седой и лохматой – гривы.
Девушка небрежно постучала старика по плечу сложенным японским веером, дождалась, когда он прекратит играть, протянула ему лист нотной бумаги, улыбаясь, произнесла несколько длинных, непривычно тягучих фраз.
"Неужели эта чертовка и на венгерском языке научилась шпарить?" – про себя восхитился Ник.
Венгр в первый момент посматривал на Айну с явной неприязнью, как и полагается смотреть на взбалмошных богатых дур, но вот его лицо подобрело и расплылось в широкой улыбке. Бросив ещё один взгляд на листок нотной бумаги, обладатель седой гривы согласно закивал головой.
Айна грациозно уселась за рояль, сбросила с ноги элегантную туфельку, освобождённой ступнёй осторожно понажимала на латунную педаль, приноравливаясь к её ходу.
Скрипач вышел на самый край подиума и на идеальном немецком громко объявил:
– Уважаемые дамы и господа! Сейчас сеньора Анна, обладательница совершенно неземной красоты, прибывшая к нам из одной далёкой-далёкой южной страны, исполнит старинную немецкую балладу "Февральское прозрение"…
Ник даже поморщился – могла бы и что-нибудь другое выбрать: слова-то были его собственные, музыку покойный Вырвиглаз написал, а неугомонный Банкин перевёл, смеха ради, на несколько иностранных языков. И вообще, это был абсолютно мужской романс, а не какая-то там "немецкая старинная баллада"… Впрочем, экзальтированная дамочка, тем более приехавшая из далёкой-далёкой южной страны, может позволить себе всё, что только ей заблагорассудится.
Старый венгр медленно приблизил смычок к тонким струнам изящной скрипки – цвета переспелой груши, Айна осторожно коснулась подушечками пальцев чёрно-белых клавиш рояля…
Февраль.
Такие грустные дела…
Насквозь,
Она всегда насквозь права…
Я гость.
Я всё же только гость.
Мы – врозь…Мы – врозь.
И хитрый ветер перемен…
Метёт – одна знакомая метель…
Постель.
И снегопада только шаль.
Февраль…Слышна
Пурги мелодия в ночи…
Давай,
Давай немного помолчим.
О Вечном нам поёт пурга.
Едва…Февраль.
И карандашик на стекле
Рисует
Имя той, что вдалеке.
Рисует…
На лице – вуаль.
Февраль….Рисует на лице вуаль…
Февраль…Февраль…