Навстречу идет веселая гурьба парней и девушек. Испанского вида парень – черный, как галка, с длинными баками и горбатым носом – аккомпанируя на гитаре, лихо запевает задорную песенку о непостоянной Лолите, а его друзья дружно подхватывают разухабистый припев, который состоит из несколько раз повторяющихся слов: "Ай да Лолита! Проказница Лолита!" Песня в исполнении самодеятельных певцов получается настолько темпераментной, что почти все гуляющие, мимо которых проходит веселая компания, не могут удержаться, чтобы не принять участия в этом импровизированном концерте.
– Ай да Лолита! Проказница Лолита! – самозабвенно выкрикивают они, прихлопывая в такт песне ладошками.
– Эдвин! – подняв в приветствии руку, кричит вихрастый парень из компании певцов. – Бери свою девушку и присоединяйся к нам!
– Куда вы? – отзывается Эдвин.
– На Пуло и обратно! На катере!
– Нет, – машет в ответ рукой Эдвин. – Мы не можем.
– Смотрите – жалеть будете! – доносится из удаляющейся толпы.
– Старый знакомый, – объясняет Эдвин Моне. – Вместе на курсах водолазов учились, приятелями были.
Следом за Моной и Эдвином, едва не наступая им на пятки, сквозь людскую толпу пробирается Бугель. Он настолько поглощен подслушиванием разговора между молодыми людьми, что, забыв об осторожности, сперва ухитряется толкнуть прямую, как жердь, пожилую даму, у которой на согнутой в локте руке висит сухонький сутулый старичок, затем наступает на ногу здоровенному рыжему детине в форме моряка торгового флота. Если дама обошлась коротким замечанием: "Какой увалень!" – то моряку этого показалось мало, и он, взяв Бугеля своей клешней за плечо, разворачивает его на сто восемьдесят градусов, отчего в толпе образуется нечто вроде водоворота, и дружелюбно спрашивает:
– Дружище, тебя учили в школе, что если ты кого-нибудь толкнул, а тем более наступил на ногу, то должен сразу же извиниться?
Бугель, не привыкший к такому непочтительному обращению и к тому же никогда не учившийся в школе, вытаращив судачьи глаза, зло огрызается:
– Че надо?
Он дергается, пытаясь вырваться из железных тисков руки матроса, но не тут-то было.
– Дяде надо, – внятно произносит матрос, – чтобы ты, камбала сушеная, извинился перед ним. Я понятно выразился?
– Понятно, – бурчит Бугель и скрепя сердце глухо выдавливает: – Извини.
– Извинение принимаю. И советую впредь быть повнимательнее и повежливее, – наставительно говорит матрос и только после этого отпускает плечо Бугеля.
Злой Бугель пускается вдогонку за ушедшими вперед Моной и Эдвином. Полученный им урок оказывается как нельзя кстати: теперь, даже спеша, он смотрит не только вперед, но и под ноги.
Между тем Мона и Эдвин приближаются к бару "Прочь грусть!", перед которым, как всегда в это время, отплясывает многочисленная толпа горожан. Из усилителя, стоящего на подоконнике открытого окна, несутся звуки зажигательной самбы. Эдвин наклоняется к Моне:
– Вспомним молодость?
– А почему бы и не вспомнить? – задорно встряхивает головой Мона, уже слегка покачиваясь в такт музыке.
Танцуя, Эдвин ловит себя на мысли, что занят он не столько танцем, сколько Моной. Девушка танцует просто, естественно, без потуг на эффект и в то же время изящно и даже, как думается Эдвину, вдохновенно. Лицо ее в эти минуты кажется ему одухотворенным. "А что, если в ней пропадает дар великой артистки?" – с непонятной тревогой думает вдруг Эдвин.
Танец кончается, и раскрасневшаяся Мона, держась за руку Эдвина и радостно улыбаясь, спрашивает:
– Будем еще вспоминать молодость или хватит?
– Наверное, хватит, – отвечает слегка запыхавшийся Эдвин. – Нам о многом надо еще поговорить.
Когда разгоряченные Эдвин и Мона выбираются из толпы и направляются к дому девушки, Бугель, который все это время с тревогой следил за танцующими и переживал, как бы они не затерялись в этой огромной, беспрерывно движущейся толпе, облегченно вздыхает. Плетясь на некотором расстоянии следом за Моной и Эдвином, он недовольно бормочет под нос:
– Попробуй тут расслышать, о чем они, эти хреновы кладоискатели, базарят… А ведь Вилли, этот умник Вилли, наверняка спросит, о чем они говорили. Сам небось сидит где-нибудь в ресторане и потягивает коньяк, а ты, дурак, бегай тут целый вечер за этими мазуриками, которые до утра могут слоняться по городу. Да еще прислушивайся, о чем они говорят. Прислушаешься тут…
Мона и Эдвин сворачивают в узкий проход между домом с известной всему городу цифрой "1709" на фронтоне и другим, не менее древним – с готическими стрельчатыми окнами – и оказываются в тихом сквере. Поколебавшись какое-то мгновение, следом за ними в сквер проскальзывает Бугель. Молодые люди усаживаются на свою любимую скамейку под акацией, а Бугель, притворяясь пьяным, которого случайно занесло сюда, плюхается на соседнюю. Чтобы не вызвать подозрений, он закидывает голову назад, закрывает глаза и даже время от времени громко всхрапывает. На самом же деле, навострив слух, он весь превращается во внимание.
По верхушке акации проносится резвый ветерок. Воздух заметно свежеет.
– Тебе не холодно? – взяв Мону за руку, спрашивает Эдвин.
– Нет. Почти нет.
– Садись-ка поближе, спиной ко мне, – Эдвин обнимает девушку за плечи и привлекает к себе. – А то, чего доброго, простынешь, и нашу экспедицию за подводными сокровищами придется отложить на неопределенное время. А это нежелательно: до сезона дождей остается чуть больше месяца.
– Что у нас с оборудованием? – усевшись поудобнее, интересуется Мона. – Я могу чем-нибудь помочь?
– Твоя помощь не понадобится. Оборудование – моя забота. Надувная лодка у нас уже есть. А это – самое главное.
– Нам бы хоть один акваланг! – мечтательно произносит Мона.
– Акваланга не будет. Нет денег, – вздыхает Эдвин. – Но я сделал одно хитрое приспособление. С аквалангом его, конечно, не сравнить, но пользу нам оно какую-никакую принести должно. Ну а остальное – маска для подводного плавания, ласты, линьки там разные, тросики – имеется у меня дома. Даже балластный пояс есть. Для ловли рыбы беру несколько самоловов.
– А ночевать где будем? Как насчет палатки?
– Обойдемся без палатки, я видел там подходящую пещерку. При желании ее можно превратить в очень даже удобное жилище. Надо лишь взять с собой по одеялу и простыне, для подстилки натаскаем сухих водорослей.
– Чудесно! Это получше всякой палатки! Мы будем жить там, как настоящие робинзоны! – радуется Мона. Но уже через мгновение в ее голосе слышится неподдельная тревога: – А… а змеи там есть? Я боюсь змей.
– Змеи там не водятся, – успокаивает девушку Эдвин.
– Ну, слава богу! А то я уже… Когда отплываем?
– Наверное, послезавтра. У меня есть знакомый хозяин шхуны. Он же и шкипер этой шхуны. Послезавтра отходит в Донго. Обещал по дешевке подкинуть.
– Это хорошо. Значит, у меня будет достаточно времени, чтобы прикупить кое-что из продуктов. Я ведь получила сегодня девяносто три песо расчетных.
– Мона, ты бы не тратила их. Еще неизвестно, чем кончится наша затея.
– Нет! – решительно отвечает девушка. – Раз начали – никаких колебаний. Будем идти до конца, чем бы это ни кончилось. К тому же… идея эта возникла по моей вине, из-за моей хроники.
– Ну смотри, Мона…
– Ты, Эдвин, об этом не беспокойся. Я давно все обдумала и решила. Завтра с утра иду по магазинам покупать продукты. Кстати! Твоя мама знает, что ты отправляешься на поиски сокровищ?
– Знает.
– И как она относится к этой затее?
– Без особой радости. Но и не перечит. Сказала: делай как знаешь – не маленький.
– Вот и отлично! В таком случае купленные завтра продукты мы отнесем к тебе. А для этого нам придется встретиться. Давай в десять возле магазина "Рог изобилия".
– Договорились, – соглашается Эдвин. – Своим ты ничего так и не сказала?
– Конечно, нет! Как можно? – делает большие глаза Мона. – Если бы дядя узнал, я не представляю, что было бы. Наверное, он запер бы меня в чулане. Я оставлю записку и, как принято говорить, поставлю его перед "де-факто". Разумеется, я поступаю плохо, но иного выхода нет.
– Когда мы вернемся с кладом, дядя, я думаю, простит тебе все твои прегрешения, – спешит успокоить разволновавшуюся девушку Эдвин.
– Будем надеяться, – без особой уверенности соглашается Мона.
Едва ощутимый бриз приносит с вершин хребта Рохо шиферный запах остывающих камней, смешанный с душистым запахом высокогорных трав. Воздух постепенно свежеет.
Бугель по-прежнему изредка всхрапывает, стараясь при этом не пропустить ни одного слова из разговора молодых людей. Предвкушая миг, когда он будет пересказывать этот разговор Рексу, Бугель даже несколько раз хрюкает от удовольствия.
– Ну что, будем расходиться? – Мона встает и зябко передергивает плечами. – Завтра у нас хлопотный день. Надо хорошо отдохнуть.
Вставая со скамьи, Эдвин наступает в темноте на оказавшийся под ногами камушек. Он поднимает его, несколько раз подбрасывает на ладони, затем швыряет в растущие напротив кусты лавра. И в тот же миг в кустах что-то мычит и шевелится.
– Что это? – вздрагивает Мона. – Там кто-то есть!
– Не знаю… – отвечает озадаченный Эдвин. – Сейчас посмотрю.
Подойдя к кустам, Эдвин раздвигает их, но, сколько ни всматривается, ничего не видит.
– Странно, никого там нет, – говорит он, возвращаясь к Моне. – Наверное, это была кошка. Идем, я провожу тебя до подъезда.
Какие приятные попутчики!
Порт в Морионе начинается сразу за подступающими к бухте домами. Он появляется внезапно, словно яркий цветной рисунок с обратной стороны перевернутой страницы скучной книги, в которой нет ни слова ни о юге, ни об экзотике. Иногородних такая неожиданная смена декораций обычно ошарашивает. Бывает это так: человек огибает угол ничем не приметного дома или выходит из-под сумрачной арки и вдруг попадает в совершенно иной, феерически яркий мир с высоким густо-синим небом, ослепительным солнцем, сверкающей мириадами слепящих глаза бликов бухтой, стерильной белизной стоящих у причалов пароходов, плавно скользящих по бухте белых яхт.
Солнце приближается к зениту. Оно висит над городом раскаленным добела диском. Однако в порту, как, впрочем, и во всем городе, сегодня жара особо не ощущается: с моря задувает освежающий бриз, принося прохладу, запах водорослей и соли.
Вокруг бурлит обыденная портовая жизнь: погромыхивая, ползают вдоль причалов портальные краны, натужно повизгивают лебедки, деловито снуют по бухте черные невзрачные буксиры, у выхода из бухты толпятся, дожидаясь своей очереди, белые пассажирские пароходы, неповоротливые сухогрузы и изящные клипера. По причалам резво бегают ярко раскрашенные авто– и электрокары, слышатся усиленные рупорами и мегафонами короткие жестяные команды боцманов и вахтенных офицеров, куда-то спешат с одинаково озабоченным видом пожилые стивидоры и молодые торговые агенты, растерянно мечутся обвешанные сумками и чемоданами вечно опаздывающие пассажиры.
Эдвина Мона замечает издали. Он стоит в стороне от толпы в тени большой мохнатой пальмы над лежащими на асфальте большой сумкой и таким же большим рюкзаком.
– Я опоздала? – опуская на асфальт свою сумку, беспокоится девушка. – Неужели мои часы…
– И вовсе ты не опоздала, – отвечает Эдвин. – Это я поспешил. Меня сосед подвез на своей машине.
– Ах, вот оно что! А я уже подумала… – улыбается Мона. И тут же улыбка на ее лице сменяется тревожным выражением. – У меня новость.
– И, конечно, приятная! – усмехается, в свою очередь, Эдвин. Но, видя, что девушка встревожена не на шутку, спрашивает озабоченно: – Что случилось? Дядя что-нибудь заподозрил?
– Хуже… – Мона осматривается по сторонам, словно хочет убедиться, что их никто не подслушивает, и протягивает клочок бумаги. – Возьми вот, посмотри.
Эдвин разворачивает вырванный из школьной тетради лист бумаги. На нем старательно выведенными от руки печатными буквами написано: "Будьте осторожны и разговаривайте шепотом. За вами следят и подслушивают. Доброжелатель".
– Шепотом… – недоуменно пожимает плечами Эдвин. – Глупость какая-то! Где ты это взяла?
– Нашла сегодня в кармане вот этих своих шорт. Ума не приложу, кто ее мог туда сунуть. Неужели Поль?
– Странно, – задумчиво роняет Эдвин, продолжая рассматривать записку. – И в самом деле, кто бы это мог быть? Не хватало еще, чтобы о нашей затее пронюхали какие-нибудь проходимцы. Ты никому об этом не рассказывала?
– Конечно, нет! Мы же договорились…
– И я никому не говорил.
– Значит, нас действительно кто-то подслушал. Но кто?
– Разумеется, недоброжелатель. Или недоброжелатели. Хорошие люди не станут шпионить.
– Ты прав, – соглашается Мона. – Хорошо хоть, что мы не упоминали в наших разговорах название острова. А записку, я все же думаю, написал Поль. Он с самого утра был какой-то странный. Избегал меня. И вообще… старался не разговаривать. А когда тетя засобиралась на рынок и мы должны были остаться одни, он, не сказав ни слова, куда-то исчез, и я больше его не видела.
– Выходит, он тоже следил за нами, – делает вывод Эдвин. – Иначе откуда ему знать, что за нами кто-то следил и даже подслушивал? Впрочем, Поля можно понять: детская привычка во всем видеть тайну. А вот те, другие… С какой целью они шпионили за нами? Или нам хотят помешать, или…
– Или отобрать то, что мы найдем… – смотрит в упор на Эдвина девушка. – Ты это хочешь сказать?
– Да. У нас могут быть непредвиденные осложнения, – дипломатично отвечает Эдвин. – Возможно, даже опасные. И я снова подумал: не лучше все-таки тебе остаться?..
– Остаться? – переспрашивает Мона и, не дожидаясь ответа, решительно заявляет: – Ни в коем случае! Теперь, после этой записки, об этом и речи не может быть. Или мы отправляемся на остров вдвоем, или не едем вообще. Ни ты, ни я! К тому же я склонна думать, что Поль просто неудачно пошутил. Или захотел напугать нас. Не пойму лишь – зачем?
– Мона, тебя не переспоришь, – идет на попятную Эдвин. – Ладно, будь по-твоему: мы едем вдвоем. Но имей в виду – хныкать не позволю.
– А это мы еще посмотрим, кто захнычет первым, – задорно усмехается девушка. – Смотри, как бы самому не пришлось краснеть.
– Ладно, сдаюсь! – поднимает Эдвин руки. – В таком случае ты постой здесь, а я схожу посмотрю, на месте ли судно. И узнаю, ничего ли не изменилось, чтобы не пришлось даром таскать вещи.
Эдвин спешит в отдаленный конец пристани, где обычно швартуются парусники, а Мона, проводив его взглядом, чтобы скоротать время, принимается рассматривать стоящие у пирсов корабли и снующую по пристани публику.
Едва Эдвин оставляет Мону, как от стоящей поодаль группы из четырех мужчин – не то туристов, не то отправляющихся на заработки безработных – отделяется сутулый человек среднего роста с утиным носом на плоском лице и спешит следом за парнем. Стараясь не попадаться на глаза, он издали, раз за разом натыкаясь если не на людей, то на лежащие у их ног сумки, наблюдает за Эдвином. В зависимости от того, видит он своего "подопечного" или теряет из виду, на его лице, круглом и плоском, как медаль, появляется выражение то хитрого благодушия, то озабоченности и даже испуга.
Миновав несколько пирсов со жмущимися к ним судами различных типов, величины и окраски, Эдвин останавливается перед марсельной шхуной с коротким и многозначительным названием "Удача". Шхуна выкрашена в черный цвет, бронзовые буквы местами отстали от обшивки, с реев свисают серые латаные паруса.
– Капитан на судне? – спрашивает Эдвин показавшегося на борту матроса с рябым плутоватым лицом и в надвинутом чуть ли не на самый нос сером берете с помпоном.
– Капитан! – оборачивается матрос. – Тут вас парень какой-то спрашивает!
– Пусть поднимется! – долетает до слуха Эдвина знакомый скрипучий голос.
– Милости просим! – делает шутливый реверанс матрос.
Хотя внешне шхуна выглядит старой, если не сказать древней, на ее палубе царит образцовый порядок и радует глаз идеальная чистота. Сразу видно, что хозяйничает на судне настоящий, знающий толк в морском деле шкипер.
Сидя на старом табурете, в тени рубки покуривает трубку пожилой сухопарый мужчина в надвинутой на один глаз мятой белой капитанке. Все остальное у него черное: черные штаны, черная футболка, черное лицо с острым, как у птицы, носом, черные, глубоко спрятанные под кустистыми бровями глаза. Да и весь он похож на черную галку. Это и есть тот самый, "знающий толк в морском деле" шкипер шхуны "Удача". Его зовут Джино Росси.
Следует заметить, что семидесятилетний Джино – личность, весьма известная. Его знают все – от начальника порта до самого неприметного сторожа. Да и как не знать старика Росси, если на всем побережье полуострова не найти человека более непоседливого и шумного.
Еще большей известностью пользуется шкипер "Удачи" среди пограничников и таможенников. Тут причина его популярности в этих не очень популярных в порту учреждениях кроется не столько в упомянутых выше качествах Росси, сколько в его, если можно так сказать, профессии. Дело в том, что Джино Росси – контрабандист. Контрабандист со стажем – скрытной перевозкой безакцизных грузов он активно занимается больше полусотни лет. Правда, для отвода глаз "Удача" перевозит и тюки с хлопком, и бочки с сельдью, и ящики с апельсинами – все то, что перевозят и другие суда. Но основной груз "Удачи" – безакцизные товары: сигареты, кофе, спирт, бижутерия, ювелирные изделия. Товары преимущественно не громоздкие, но доходные.
– А, синьор Трамп! – не вынимая изо рта трубки, каркает по-вороньи Джино Росси. – Что скажете? Не передумали?
– Нет, синьор капитан. А у вас ничего не изменилось?
– Как и намечалось, отчаливаем в тринадцать тридцать, – отвечает шкипер. Достав из кармана старинный хронометр, уточняет: – То есть… через час и десять минут. При хорошем ветре у острова Чарос будем после полуночи. Как и договаривались, с вас двоих двадцать два песо или десять долларов. Беру любыми. Если нет никаких – отдадите потом.
– Такие деньги у меня есть. Вот возьмите, – Эдвин протягивает шкиперу несколько розовых банкнот. После этого, наклонившись и понизив голос, продолжает: – Синьор Джино, появились некоторые обстоятельства… словом, я не хотел бы, чтобы кроме вас кто-то еще знал, куда мы… то есть я и моя невеста направляемся. Для всех остальных мы плывем в Донго. Вы можете пообещать мне это?
– Тайна? – в глубоко спрятанных под кустистыми бровями глазах Росси зажигаются огоньки любопытства. – Обожаю тайны. Надеюсь, когда-нибудь вы расскажете мне ее.
– Непременно.
– Договорились, – шкипер выдыхает клуб дыма и поднимает к губам палец. – Буду молчать, как гробовая доска. Даю слово старого контрабандиста.
Эдвин еще только спускается по сходням, а Бугель уже чуть ли не бегом спешит к своим компаньонам.
– Ну что? – почти в один голос спрашивают они.
– Похоже, они плывут на "Удаче" в Донго! – радостно сообщает Бугель. Можно подумать, что ему предстоит плыть в Донго с самим папой римским.
– Значит, со старым непоседой Росси… – заключает Вилли Рекс, довольно потирая руки. – Лучше и не придумаешь. Шкипер – мой давний знакомый. Двинем, ребята!