– Я не отказываю ему ни в чем, но скажу вам, что благосклонность министра непрочна, и что нужно быть безумным, чтобы привязаться к министру. Есть власти выше его, которые не зависят от каприза человека или от исхода какого-нибудь происшествия; к этим-то властям нужно привязываться.
– Очень жаль, что я не знаю другой власти кроме власти великого человека, которому я имею честь служить.
– Вы служите кардиналу?
– Да, сударыня, и как слуга его, я не позволю, чтобы вы увлекли меня в заговор против безопасности государства, и чтобы вы служили интригам женщины, у которой не французское, а испанское сердце. К счастью, бдительный взор великого кардинала наблюдает за всем и проникает в глубину сердец.
Бонасиё повторил слово в слово фразу, сказанную графом Рошфором; но бедная женщина, рассчитывавшая на своего мужа и в этой надежде отвечавшая за него королеве, пришла от этих слов в ужас как при виде опасности, в которую она попала, так и бессилия своего. Впрочем, зная слабость и особенно жадность своего мужа, она не отчаивалась добиться того что ей было нужно.
– А! вы кардиналист! вскричала она; вы служите партии тех, кто обижает вашу жену и оскорбляет вашу королеву.
– Частные интересы ничего не значат пред общественными. Я за тех, кто спасает государство, сказал с важностью Бонасиё.
Это было другое выражение графа Рошфора, которое он запомнил, и воспользовался случаем вставить в разговор.
– А знаете ли вы, что такое государство, о котором говорите? сказала Бонасиё, подымая плечи. Довольствуйтесь лучше званием мещанина без всякой хитрости и обратитесь в ту сторону, которая представляет вам больше выгод.
– А что вы скажете об этом, госпожа проповедница? сказал Бонасиё, ударяя по мешку, туго набитому серебром.
– Откуда эти деньги?
– Вы не угадываете?
– От кардинала?
– От него и от друга моего, графа Рошфора.
– От графа Рошфора, который меня похитил?
– Может быть.
– И вы принимаете деньги от этого человека!
– Ведь вы сказали мне, что это похищение чисто политическое?
– Да, но оно имело целью заставить меня изменить моей госпоже, вынудить из меня муками признания, которые могли подвергнуть опасности честь, а может быть, и жизнь августейшей госпожи моей.
– Ваша августейшая госпожа, возразил Бонасиё, изменница-испанка, и то что сделал кардинал хорошо сделано.
– Я знала, что вы трус, скряга и глупец; но не знала, что вы низкий человек!
Бонасиё, никогда не видавший свою жену рассерженною, и уступая супружескому гневу, сказал: что вы говорите?
– Я говорю, что вы подлец! продолжала Бонасиё, замечая, что она снова приобретала влияние на мужа. – А, вы занимаетесь политикой и притом кардинальской! А, вы продаете себя душой и телом за деньги демону!
– Нет, кардиналу.
– Кардинал и сатана это все равно.
– Молчите, молчите, нас могут услышать.
– Да, вы правы, и мне стыдно будет за вашу низость.
– Но чего же вы от меня хотите?
– Я сказала вам чтобы вы ехали тотчас же, чтобы вы исполнили добросовестно поручение, которого я вас удостаиваю, и с этим условием, я забываю все, прощаю вас, и еще больше, возвращаю вам мою дружбу (при этих словах она протянула ему руку).
Бонасиё был трус и скряга, но он любил жену; поэтому он тронулся. Мужчина пятидесяти лет не может долго сердиться на женщину двадцати трех лет. Жена это заметила, что он колеблется и сказала:
– Что же, вы решились?
– Но подумайте немножко, любезный друг, о том чего вы от меня требуете. Лондон далеко от Парижа, очень далеко, может быть поручение, которое вы мне делаете, не безопасно.
– Это ничего не значит, если вы избежите опасностей.
– Постойте, постойте, я решительно отказываюсь, я боюсь интриг. Я видел Бастилию. Брру! Это ужасно, Бастилию! На меня нападает страх при одной мысли о ней. Мне угрожали пытками. Знаете ли вы, что такое пытки? Деревянные клинья, которые вбивают между колен, пока не треснут кости! Нет, я решительно не еду, наконец, почему вы сами не едете туда? Право, я, кажется, ошибался до сих пор насчет вас; я думал, что вы мужчина, и притом из самых отчаянных.
– А вы баба, жалкая, глупая и низкая баба! А, вы боитесь; хорошо, если вы не поедете сейчас же, я велю арестовать вас по приказанию королевы и посадить вас в Бастилию, которой вы так боитесь.
Бонасиё впал в глубокую задумчивость; он взвесил мысленно силу гнева обеих сторон, кардинала и королевы, – гнев кардинала оказался значительно тяжелее.
– Велите арестовать меня именем королевы, сказал он, – а я объявлю, что я из партии кардинала.
Вдруг г-жа Бонасиё заметила, что она зашла слишком далеко и испугалась. Она с ужасом посмотрела на это глупое лицо с непоколебимым убеждением, как лицо испуганного глупца.
– Хорошо, пусть будет так, сказала она. – Может быть вы и правы: мужчины больше понимают в политике чем женщины, а особенно вы, так как вы говорили с кардиналом. Впрочем это жестоко, что мой муж, на любовь которого я, кажется, могла рассчитывать, обращается со мной так нелюбезно и не хочет исполнить моей прихоти.
– Это потому, что ваши прихоти могут завести очень далеко, возразил торжествующий Бонасиё, и я им не доверяю.
– Хорошо, я откажусь от них, сказала жена его, вздыхая; – не будем больше говорить о них.
– Если бы, по крайней мере, вы сказали мне, что я буду делать в Лондоне, сказал Бонасиё, вспомнив, хотя немножко поздно, что Рошфор советовал ему стараться узнать секреты жены.
– Бесполезно знать вам об этом, сказала она, отступая с безотчетною недоверчивостью от предмета разговора; – дело шло о безделице, которых обыкновенно желают женщины, о покупке, при которой можно было много выиграть.
Но чем больше она остерегалась, тем больше он думал, что тайна, которой она не хотела ему открыть, важна. И потому он решился сейчас же сбегать к графу Рошфору и сказать, что королева ищет человека, чтобы послать в Лондон.
– Извините, если я вас оставлю, любезная госпожа Бонасиё, сказал он; – не зная, что вы придете, я назначил свидание одному из моих друзей; я приду чрез минуту, и если вы хотите подождать меня полминуты, я только что покончу с этим другом, возвращусь и, как теперь уже довольно поздно, то провожу вас в Лувр.
– Благодарю, отвечала Бонасиё; – вы не так храбры, чтобы могли быть мне сколько-нибудь полезным; я возвращусь в Лувр очень хорошо и одна.
– Как вам угодно. Скоро вы опять ко мне придете?
– Без сомнения: я надеюсь, что на будущей неделе у меня будет свободное время от службы, и я воспользуюсь им, чтобы побывать у вас и привести в порядок наши дела, которые, кажется, немножко расстроены.
– Хорошо, я буду ждать. Вы не сердитесь на меня?
– Я? Нисколько!
– Так до свидания.
– До свидания.
Бонасиё поцеловал руку своей жены и быстро удалился.
Когда муж ее ушел, г-жа Бонасиё, оставшись одна, подумала: только и не доставало этому дураку, чтобы сделаться кардиналистом! А я отвечала за него королеве, обещала несчастной госпоже моей – О, Боже мой, Боже мой! она примет меня за одну из тех жалких женщин, которыми наполнен дворец, чтобы присматривать за ней! А! Бонасиё, я никогда не любила вас очень, а теперь хуже: я вас ненавижу, и даю слово, что за это вы мне заплатите.
В эту минуту удар в потолок заставил ее поднять голову, и чей го голос сказал ей:
– Любезная госпожа Бонасиё, отворите мне дверь в коридор, я сойду к вам.
II. Любовник и муж
– А! госпожа Бонасиё, позвольте мне сказать вам, что у вас несносный муж, сказал д’Артаньян, входя в дверь, которую она ему отворила.
– Так вы слышали наш разговор? живо спросила Бонасиё, смотря с беспокойством на д’Артаньяна.
– Весь.
– Как же это, Боже мой?
– Известным мне способом, которым я слышал уже и прежде разговор ваш с сбирами кардинала.
– Что же вы поняли из того, что мы говорили?
– Многое: во-первых, что ваш муж, к счастью, прост и глуп; потом, что вы находитесь в затруднении, чему я очень рад, потому что это дает мне случай предложить себя к вашим услугам, а кто знает, может быть, я готов броситься в огонь для вас; наконец, королеве нужно, чтобы храбрый, умный и преданный человек сделал поездку в Лондон. Я имею по крайней мере два из этих качеств, и вот я к услугам.
Бонасиё не отвечала; но сердце ее билось радостно, и в глазах ее блистала тайная надежда.
– А чем вы меня обеспечите, спросила она, – если я соглашусь доверить вам это поручение?
– Любовью моей к вам; говорите, приказывайте, что нужно делать?
– Боже мой, Боже мой, шептала она, – должна ли я вам доверить такую тайну? Вы чуть не дитя!
– А! я вижу, что вам нужно чтобы кто-нибудь поручился за меня.
– Признаюсь, это много успокоило бы меня.
– Вы знаете Атоса?
– Нет.
– Портоса?
– Нет.
– Арамиса?
– Нет. Кто эти господа?
– Королевские мушкетеры. Знаете ли вы капитана их, де-Тревиля?
– О! этого я знаю, но не лично, а потому, что много раз слыхала у королевы, что о нем говорили как о храбром и честном дворянине.
– Вы не боитесь, что он изменит вам для кардинала; не так ли?
– О, верно, нет.
– Хорошо, откройте ему вашу тайну и спросите его, можно ли мне доверить ее, как бы важна, драгоценна и ужасна она ни была?
– Но это не моя тайна, и я не могу так открыть ее.
– Вы хотели доверить ее Бонасиё, с отчаянием сказал д’Артаньян.
– Как доверяют письмо дуплу дерева, крылу голубя или ошейнику собаки.
– А впрочем, вы видите, что я вас люблю.
– Вы говорите, что любите.
– Я честный человек!
– Я верю.
– Я храбр.
– О, в этом я уверена!
– Если так, то испытайте меня.
Бонасиё посмотрела на молодого человека, все еще не решаясь. Но в его глазах было столько огня, в голосе такая уверенность, что она не могла противостоять увлечению довериться ему. Впрочем, она была в таких обстоятельствах, когда нужно бывает рисковать всем и на все. Королева погибла бы также от чрезмерной осторожности, как и от слишком большого доверия. Притом надо признаться, что невольное чувство расположения к этому молодому покровителю придало ей решимость высказаться.
– Послушайте, сказала она: – я соглашаюсь с вашими убеждениями и уступаю уверениям вашим. Но клянусь вам Богом, что если вы мне измените, и враги мои простят меня, то я убью себя и обвиню вас в моей смерти.
– А я, клянусь вам Богом, сказал д’Артаньян, – что если я буду схвачен во время исполнения приказаний, которые вы мне дадите, то я умру, прежде чем сделаю или скажу что-нибудь могущее вредить чьей-нибудь чести.
Тогда она доверила ему ужасную тайну, часть которой он узнал случайно прежде перед Самаритянскою церковью.
Это было их взаимное объяснение в любви. Д’Артаньян сиял радостью и гордостью. Тайна, которою он обладал, женщина, которую он любил, доверенность и любовь – делали его исполином.
– Я еду сейчас же, сказал он.
– Как, вы едете! сказала Бонасиё, – а ваш полк, а капитан?
– Клянусь, вы заставили меня забыть обо всем этом, любезная Констанция; да, вы правы, мне нужен отпуск.
– Еще препятствие, шептала Бонасиё.
– О, не беспокойтесь, я его одолею, сказал после минутного молчания д’Артаньян.
– Как это?
– Я пойду сегодня вечером к де-Тревилю и поручу ему выпросить для меня эту милость у зятя его Дезессара.
– Теперь о другом деле.
– О каком? спросил д’Артаньян, – видя что Бонасиё затруднялась высказаться.
– Может быть, у вас нет денег?
– "Может быть" лишнее, сказал д’Артаньян, улыбаясь.
– Так возьмите этот мешок, сказала Бонасиё, – открывая шкап, и вынимая оттуда мешок, который полчаса назад так любезно ласкал ее муж.
– Мешок кардинала! сказал с хохотом д’Артаньян, который, подняв половицы пола, не проронил ни слова из разговора торговца с его женой.
– Да, мешок кардинала, отвечала Бонасиё: – Видите, что он имеет почтенную наружность.
– Право, вдвое веселее спасти королеву за деньги кардинала.
– Вы любезный и милый молодой чёловек, сказала Бонасиё; – поверьте, что королева не останется неблагодарна.
– О! я уже чрезмерно вознагражден. Я вас люблю, и вы позвольте мне сказать вам это. Чуть больше счастья, чем я мог надеяться.
– Тише! сказала Бонасиё дрожа.
– Что?
– На улице говорят.
– Это голос…
– Моего мужа. Да, я узнала его!
Д’Артаньян побежал к двери и запер ее на задвижку.
– Он не войдет, пока я не уеду, сказал он, а когда я уеду, вы отворите ему.
– Но я должна бы тоже уйти. А как же оправдать пропажу денег, если я останусь!
– Вы правы, нужно уйти.
– Как уйти? Он увидит, когда мы выйдем.
– В таком случае нужно пойти ко мне.
– Вы говорите это таким голосом, что мне делается страшно.
Бонасиё сказала эти слова со слезами на глазах.
Д’Артаньян видел эти слезы и смущенный, растроганный бросился к ее ногам и сказал:
– У меня вы будете безопасны, как в храме, даю вам в том слово дворянина.
– Пойдем, сказала она, – я доверяюсь вам, мой друг.
Д’Артаньян осторожно отодвинул задвижку, и оба, легкие как тени, скользнули чрез внутреннюю дверь в коридор и вошли без шуму по лестнице, в комнату д’Артаньяна.
Войдя к себе, молодой человек запер для верности дверь; они подошли оба к окну и через щелку ставни увидели Бонасиё, разговаривавшего с человеком в плаще.
Увидев человека в плаще, д’Артаньян вскочил и обнажив до половины шпагу, кинулся к двери.
Это был Менгский знакомец.
– Куда вы, сказала Бонасиё, – вы погубите нас!
– Я поклялся убить этого человека, сказал д’Артаньян.
– Ваша жизнь теперь не принадлежит вам. Именем королевы запрещаю вам подвергаться опасности кроме опасности путешествия.
– А своим именем вы ничего не приказываете?
– Своим именем я прошу вас об этом, сказала Бонасиё с сильным волнением. Но послушаем; кажется, говорят обо мне.
Д’Артаньян приблизился к окну и приставил ухо.
Бонасиё отворил дверь и увидев, что в комнате пусто, возвратился к человеку в плаще.
– Она ушла, сказал он, – она верно возвратилась в Лувр.
– Вы уверены, отвечал незнакомец, – что она не подозревала с каким намерением вы ушли?
– Уверен, отвечал Бонасиё с самодовольством; это женщина очень посредственного ума.
– Гвардейский кадет дома?
– Не думаю; как видите, ставня закрыта и в щели не видно света.
– Все равно, надо бы в этом увериться.
– Как же?
– Постучать в дверь.
– Хорошо, постучите.
– Я спрошу у его слуги.
Бонасиё вошел в свою квартиру, прошел через ту дверь, через которую только что прошли наши беглецы, дошел до дверей д’Артаньяна и постучался.
Никто не ответил. Планше на этот вечер был отпущен к Портосу. Д’Артаньян не издал никакого знака.
В ту минуту когда Бонасиё постучал пальцем в дверь, у обоих молодых людей забились сердца.
– Там никого нет, сказал Бонасиё.
– Все-таки войдем к вам; мы будем там безопаснее чем на пороге.
– Ах, Боже мой, прошептала Бонасиё, мы ничего не услышим.
– Напротив, сказал д’Артаньян, – мы услышим еще лучше.
Д’Артаньян поднял три или четыре доски, которые делали из его комнаты Дионисиево ухо, разостлал ковер на полу, встал на колени и сделал знак Бонасиё наклониться к отверстию как он.
– Вы уверены, что никого нет? сказал незнакомец.
– Я отвечаю за это, сказал Бонасиё.
– И вы думаете, что ваша жена…
– Возвратилась в Лувр.
– Не говоривши ни с кем кроме вас?
– Я уверен в этом.
– Это важный вопрос, понимаете?
– Да; следовательно, новость, которую я вам сообщил, имеет значение…
– Очень большое, любезный Бонасиё, я не скрываю от вас этого.
– Так кардинал будет доволен мной.
– В этом я не сомневаюсь.
– Великий кардинал!
– Вы хорошо помните, что в разговоре с вами ваша жена не произнесла ни одного собственного имени?
– Кажется, что нет.
– Она не назвала пи г-жу де-Шеврёз, ни господина Бокингема, ни госпожу Верне?
– Нет, она говорила только, что хотела послать меня в Лондон в интересах одной знатной особы.
– Изменник! прошептала Бонасиё.
– Молчите, сказал д’Артаньян, взяв ее за руку.
– Вы сделали очень глупо, продолжал человек в плаще, что не притворились, будто берете на себя поручение; письмо было бы у вас! Государство, безопасности которого угрожают, было бы спасено, а вы…
– А я?
– А вам кардинал дал бы дворянскую грамоту.
– Он сказал вам это?
– Да, я знаю, что он хотел сделать вам этот сюрприз.
– Успокойтесь, сказал Бонасиё, – жена моя обожает меня, и время еще не ушло.
– Глупец! прошептала Бонасиё.
– Молчите, сказал д’Артаньян, сжимая крепче ее руку.
– Как, время еще не ушло? спросил человек в плаще.
– Я пойду в Лувр, спрошу госпожу Бонасиё, скажу ей, что передумал и принимаю поручение, возьму письмо и побегу к кардиналу.
– Хорошо, спешите; я возвращусь скоро, чтобы узнать об успехе вашего дела.
Незнакомец вышел.
– Бесчестный! сказала Бонасиё, относя это прозвание к своему мужу.
– Молчите, повторил д’Артаньян, сжимая еще крепче ее руку.
Ужасный крик прервал разговор д’Артаньяна и г-жи Бонасиё. Муж ее, заметив похищение мешка, кричал: воры! воры!
– О, Боже мой! сказала Бонасиё, – он созовет весь квартал.
Бонасиё долго кричал; но как подобные случаи бывали нередко, и репутация дома торговца была с некоторого времени не очень хорошая, то никто не пришел на крик. Видя это, он вышел на улицу, продолжая кричать и слышно было по голосу, что он ушел по направлению к улице Бак.
– Так как он ушел, то теперь пора и вам идти, сказала Бонасиё; будьте смелы и главное благоразумны и помните, что вы принадлежите королеве.
– Ей и вам! сказал д’Артаньян. Будьте покойны, прекрасная Констанция, я буду достоин ее признательности; но буду ли я по возвращении достоин вашей любви?
Яркий румянец на щеках был на это ответом.
Через несколько минут д’Артаньян вышел, закутанный в большой плащ, из-под которого виднелись ножны длинной шпаги.
Бонасиё следила за ним глазами так долго, как обыкновенно следит женщина за любимым мужчиной; но как только он исчез на углу улицы, она упала на колени и сказала:
– 0, Боже, спаси королеву, спаси меня!