За устроенными Атосом укреплениями, состоявшими из досок и пустых бочек, наваленных по всем правилам стратегического искусства, видны были в разных местах плавающие в лужах из масла и вина кости съеденных окороков; весь левый угол погреба покрыт был разбитыми бутылками; из одной бочки, с открытым краном, вытекали последние капли вина. Поле сражения представляло вид опустошения и смерти, как сказал один древний поэт.
Из пятидесяти висевших на балках сосисок едва оставался десяток.
Тогда плач и рыдание хозяина и хозяйки слышны были из-под сводов погреба; д’Артаньян был тронут; Атос не обратил ни малейшего внимания.
После минуты огорчения хозяин пришел в бешенство, вооружился вертелом и в отчаянии вбежал в комнату, где сидели два друга.
– Вина! сказал Атос, увидев хозяина.
– Вина! вскричал удивленный хозяин, – вина! но вы выпили у меня его больше чем на сто пистолей; я разорен; я пропал; я нищий.
– Что вы говорите, сказал Атос, – мы постоянно мучились жаждой.
– Если бы по крайней мере вы только пили, а то еще перебили все бутылки.
– Вы толкнули меня в кучу, которая развалилась. Сами виноваты.
– Все мое масло погибло!
– Масло прекрасный бальзам для ран, а бедный Гримо должен же был лечить раны, которые вы ему нанесли.
– Все мои сосиски съедены!
– В этом погребе пропасть крыс.
– Вы мне заплатите за все это, кричал хозяин в отчаянии.
– Забавно, сказал Атос, поднимаясь с места, но тотчас опять опустился, не могши встать. Д’Артаньян явился к нему на помощь с поднятым хлыстом.
Хозяин отступил и залился слезами.
– Это научит вас, сказал д’Артаньян, – полюбезнее обходиться с гостями, которых Бог посылает вам.
– Бог! скажите лучше черт!
– Любезный друг, сказал д’Артаньян, – если вы будете еще терзать наши уши, мы запремся все четверо в вашем погребе и увидим, действительно ли опустошение там так велико, как вы рассказываете.
– Да, господа, сказал хозяин, признаюсь, я виноват, но на всякий грех есть милость; вы вельможи, а я бедный содержатель гостиницы, вы сжалитесь надо мной.
– А вот если ты так будешь говорить, сказал Атос, – так ты растрогаешь мое сердце и слезы потекут у меня из глаз, как вино текло из твоих бочек. Я не так зол, как кажусь. Подойди сюда, поговорим.
Хозяин подошел со страхом.
– Подойди, говорю я тебе, не бойся, продолжал Атос. – Когда я хотел с тобою расплатиться, я положил на столе свой кошелек.
– Точно так.
– В этом кошельке было 60 пистолей, где он?
– В суде: мне сказали, что в нем фальшивая монета.
– Ну так потребуй назад мой кошелек и возьми себе 60 пистолей.
– Но вашей милости известно, что суд не отдает назад то, что в него попало. Еще можно было бы надеяться, если бы это действительно была фальшивая монета, но к несчастию это были настоящие деньги.
– Это до меня не касается, справляйся с судом как знаешь, молодец, тем больше, что у меня нет ни одного ливра.
– Вот что, сказал д’Артаньян; где лошадь Атоса?
– В конюшне.
– Сколько она стоит?
– Не больше 50 пистолей.
– Она стоит 80, возьми себе и не говори ничего.
– Как, ты продаешь мою лошадь? сказал Атос; – ты продаешь моего Банзета? а на чем же я поеду, на Гримо?
– Я привел тебе другую, сказал д’Артаньян.
– Другую?
– И отличную, вскричал хозяин.
– А, если есть другая лучше и моложе, то возьми старую и давай вина.
– Какого? спросил развеселившийся хозяин.
– Того, которое в глубине погреба у решетки там осталось его 25 бутылок, остальные разбились, когда я упал. Дайте 6 бутылок.
– Да этот человек чистый клад, подумал хозяин; если он останется еще недели на две и будет платить за то, что выпьет, то мои дела поправятся.
– Да, не забудь, сказал д’Артаньян, – подать четыре бутылки Англичанам.
– А между тем, сказал Атос, – пока принесут вина, расскажите мне, д’Артаньян, что сделалось с прочими друзьями нашими.
Д’Артаньян рассказал ему, как он нашел Портоса в постели, с ушибом, а Арамиса за столом между двумя богословами. Когда он оканчивал рассказ, вошел хозяин с бутылками и окороком, который, к счастью его, был спрятан не в погребе.
– Это хорошо, сказал Атос, наливая вина в стаканы себе и д’Артаньяну, – вы рассказали о Портосе и Арамисе, но что случилось с вами самими? вы что-то не в духе.
– Это потому, сказал д’Артаньян, – что я самый несчастный из всех нас.
– Ты несчастлив, д’Артаньян! сказал Атос. Отчего же несчастлив? Расскажи мне.
– После.
– После? отчего же после? ты думаешь, что я пьян? заметь однажды навсегда, что я всего лучше понимаю вещи именно тогда, когда пьян. Говори же.
Д’Артаньян рассказал свои похождения с госпожою Бонасиё.
Атос слушал его внимательно, потом когда он кончил, Атос сказал:
– Все это пустяки!
Это было любимое выражение Атоса.
– Вы всегда говорите, что это пустяки, любезный Атос, сказал д’Артаньян, – это к вам совсем нейдет, потому что вы никогда не любили.
Глаза Атоса внезапно оживились огнем, но только на одно мгновение, потом они стали опять тусклы и безжизненны как прежде.
– Это правда, сказал он спокойно, – я никогда не любил.
– Поэтому вы, имея каменное сердце, напрасно так жестоки к тем, у кого сердце нежно.
– Нежные сердца это несчастные, – сказал Атос.
– Отчего?
– Любовь есть лотерея, в которой выигрыш есть смерть. Поверьте мне, любезный д’Артаньян, вы счастливы, что всегда проигрывали, и я советовал бы вам никогда не выигрывать.
– Она, кажется, так любила меня!
– Это так кажется.
– О, она верно любила меня!
– Дитя! всякий думает, так как вы, что его любовница любит его, и нет никого на свете, кто не обманывался бы в этом.
– Кроме вас, Атос, потому что у вас никогда не было любовницы.
– Это правда, сказал Атос после минутного молчания, – у меня никогда ее не было. Выпьем.
– В таком случае, сказал д’Артаньян, – вы как философ, научите меня, что мне делать, помогите мне, я нуждаюсь в ваших советах и утешениях.
– В чем же вас утешать?
– В моем несчастии.
– Ваше несчастие смешит меня, сказал Атос, пожимая плечами: – мне хотелось бы знать, что вы скажете, когда я расскажу вам одну любовную историю.
– Свою?
– Все равно, мою или кого-нибудь из моих друзей.
– Расскажите, Атос, расскажите.
– Выпьем, это будет лучше.
– Пейте и рассказывайте.
– Это можно, сказал Атос опоражнивая и опять наливая свой стакан, эти две вещи удивительно как сходятся.
– Я слушаю, сказал д’Артаньян.
Атос собирался с мыслями и д’Артаньян заметил, что он бледнеет; он дошел в это время до той степени опьянения, при которой обыкновенно пьяницы падают и засыпают. А он бредил наяву. В этом сомнамбулизме пьянства было что-то ужасное.
– Вы непременно хотите этого? спросил он.
– Я прошу об этом, сказал д’Артаньян.
– Я исполню ваше желание. Один из моих друзей, помните же, один из друзей моих, а не я, сказал Атос с мрачною улыбкой; – один из графов моей провинции, т. е. Беррийской, знатный, как Дапдоло или Монморанси, 25-ти лет от роду влюбился в 16-ти летнюю девушку, прекрасную как амур. При наивности возраста, она отличалась пылким умом, не женским, а умом поэта; она не только нравилась, но очаровывала; она жила в маленьком городке у брата своего – священника. Оба были приезжие, но откуда они приехали, никто не знал; она была так прекрасна, а брат ее так благочестив, что никто и не думал спрашивать их, откуда они. Впрочем, говорили, что они хорошего происхождения. Друг мой, бывши начальником области, мог бы соблазнить ее и взять силой, если б ему вздумалось; он был там полновластен и никто не решился бы явиться на помощь неизвестным пришельцам. К несчастию, он был честный человек, и женился на ней. Безумец!
– От чего же? ведь он любил ее? спросил д’Артаньян.
– Подождите, сказал Атос, – Он взял ее в свой замок, и она сделалась самою важною дамой провинции, и надо отдать ей справедливость, она превосходно держала себя в этом положении. Однажды будучи с своим мужем на охоте, продолжал Атос тихо и скороговоркой, – она упала с лошади и лишилась чувств; граф поспешил к ней на помощь, и так как платье душило ее, то он разрезал его кинжалом и открыл плечо ее. Угадайте, д’Артаньян, что было на этом плече? сказал Атос хохоча.
– Откуда же мне это знать? сказал д’Артаньян.
– Цветок лилии, сказал Атос; – она была заклеймена.
И Атос разом опорожнил свой стакан.
– Это ужасно! вскричал Д’Артаньян, – что вы говорите?
– Истину, мой друг. Ангел этот был демон. Бедная девушка была воровка.
– Что же сделал граф?
– Граф был вельможа, он имел полное право суда в своих поместьях; он разорвал совсем платье графини, связал ей руки назад и повесил на дереве.
– О, небо! Атос! убийца! вскричал д’Артаньян.
– Да, ни больше, ни меньше как убийца, сказал Атос, бледный как смерть. – Но у меня, кажется, нет больше вина.
И Атос взял последнюю оставшуюся бутылку, поднес горлышком ко рту и разом опорожнил ее.
Потом он сел, опустив голову на руки; д’Артаньян стоял перед ним в ужасе.
– Это вылечило меня от страсти к хорошеньким женщинам, поэтическим, и влюбленным, сказал Атос, вставая и не говоря уже о графе. – Да пошлет Бог того же и вам. Выпьем.
– Так она умерла? спросил д’Артаньян.
– Черт возьми! сказал Атос. – Давайте свой стакан. Эй, подай окорок, кричал он, мы не в состоянии больше пить.
– А брат ее? спросил робко д’Артаньян.
– Брат ее? повторил Атос.
– Да, священник?
– Я справлялся о нем, чтоб и его повесили, но он предупредил меня; он оставил свой приход еще накануне.
– Узнали ли, по крайней мере, кто была эта каналья?
– Вероятно, это был первый любовник и сообщник красавицы, который играл роль священника, может быть, для того, чтобы выдать ее замуж и обеспечить судьбу ее. Я уверен, что его где-нибудь колесуют.
– О, Боже мой! сказал д’Артаньян, не могши придти в себя от удивления.
– Кушайте окорок, д’Артаньян; он очень хорош, сказал Атос, отрезывая кусок и кладя его на тарелку. – Как жаль, что не было хотя четырех таких окороков в погребе! я выпил бы 50 бутылками больше.
Д’Артаньян не мог продолжать разговора; он положил голову на руку и притворился спящим.
– Молодые люди не умеют нынче пить, сказал Атос, смотря на него с сожалением. а между тем этот еще из лучших!..
XII. Возвращение
Д’Артаньян был поражен страшною тайной, доверенной ему Атосом; впрочем много в этом рассказе еще осталось для него непонятным; во-первых это рассказывал человек совершенно пьяный другому полупьяному и, не смотря на то, что голова д’Артаньяна была отуманена двумя или тремя бутылками бургонского, проснувшись на другой день он так живо помнил каждое слово Атоса, как будто сейчас слышал. Эта неуверенность возбудила в нем сильнейшее желание разузнать истину, и он пошел к своему другу с твердым намерением возобновить вчерашний разговор. Но он нашел Атоса совсем другим человеком: осторожным и скрытным.
Впрочем мушкетер, пожав ему руку, предупредил его желание и сказал:
– Вчера я был очень пьян, любезный д’Артаньян, я чувствую это теперь, потому что язык не хорош и пульс не ровен; бьюсь об заклад, что я наговорил кучу нелепостей.
Говоря это, он так пристально смотрел на своего друга, что тот растерялся.
– Нет, отвечал д’Артаньян, – сколько я помню, вы говорили о вещах самых обыкновенных.
– Удивительно! А мне кажется, что я рассказывал вам одну очень плачевную историю.
Он смотрел на своего друга, стараясь проникнуть самые сокровенные его мысли.
– Право, нет! сказал д’Артаньян; – верно я был пьянее вас, потому что ничего не помню.
Атос не удовольствовался этим и продолжал:
– Вы вероятно замечали, мой друг, что опьянение бывает у людей различно: у иных веселое, у других печальное; я бываю в пьяном виде печален и когда очень напьюсь, то ужасно люблю рассказывать самые мрачные истории, какие только слыхал от своей глупой няньки. Это мой недостаток, важный недостаток, надо сознаться, но если не считать его, то я хороший товарищ в попойках.
Атос говорил это таким спокойным тоном, что д’Артаньян начинал сомневаться в справедливости его вчерашнего рассказа и надеясь добиться истины, сказал:
– Да, точно, теперь я помню, как во сне, что мы говорили о повешенных.
– Вот видите ли, сказал Атос, побледнев, но стараясь смеяться; – я был в этом уверен: повешенные, это мой конек.
– Да, да, вот теперь я вспомнил; да, речь шла… постойте… речь шла о женщине.
– Видите ли, сказал Атос, побледнев еще больше, – это история одной белокурой женщины и когда я рассказываю ее, значит я страшно пьян.
– Да, так, вы рассказывали историю белокурой женщины, высокой, красивой, с голубыми глазами.
– И повешенной.
– Своим мужем, господином, которого вы знаете, продолжал д’Артаньян, смотря пристально на Атоса.
– Видите ли, как легко компрометировать человека, когда сам не понимаешь, что говоришь, сказал Атос, пожимая плечами, как будто жалея о самом себе. – Я решительно не буду напиваться, д’Артаньян; это скверная привычка.
Д’Артаньян молчал. Атос, переменив вдруг разговор, сказал:
– Кстати, благодарю за лошадь, которую вы мне доставили.
– А нравится она вам?
– Да, но она не годилась бы для похода.
– Вы ошибаетесь; я проехал на ней не меньше десяти миль в полтора часа, и она нисколько не устала.
– В таком случае вы заставляете меня сожалеть о ней.
– Сожалеть?
– Да, потому что у меня уже нет ее.
– Отчего?
– Вот как было дело: сегодня я проснулся в шесть часов, вы спали как убитый, и я не знал что делать; я был не в духе после вчерашней попойки, сошел в залу и увидел одного англичанина, торговавшего лошадь у барышника, потому что его лошадь пала вчера от удара. Я подошел к нему и, видя, что он предлагает сто пистолей за гнедую лошадь, сказал ему: у меня тоже есть продажная лошадь, не хотите ли посмотреть.
– Отличная лошадь, отвечал он, – я видел ее вчера, когда слуга вашего друга держал ее за повод.
– Стоит ли она, по вашему мнению, ста пистолей?
– Да, а вы отдадите мне ее за эту цену?
– Нет, но я проиграю ее вам.
– Проиграете?
– Да.
– Во что?
– В кости.
– Как сказано, так и сделано; я проиграл ему лошадь; но отыграл чепрак.
– Д’Артаньян сделал кислую гримасу.
– Вам это неприятно? спросил Атос.
– И очень неприятно, – по этой лошади нас должны были узнать во время сражения; это был залог, воспоминания; вы худо сделали, Атос.
– Ах, мой друг, поставьте себя на мое место; я смертельно скучал, да признаться, я и не люблю английских лошадей. А если нужно, чтобы нас кто-нибудь узнал, то для этого достаточно и седла, – оно довольно замечательно. Что же касается до лошади, мы найдем предлог извиниться, почему ее нет. Черт возьми, ведь лошадь могла и умереть от сапа, например, или другой болезни.
Д’Артаньян не был доволен этим утешением.
– Мне приятно, продолжал Атос, – что вы принимаете такое сильное участие в этих лошадях, потому что я еще не все рассказал.
– Что же вы еще сделали?
– Когда я проиграл свою лошадь, у меня явилось желание проиграть и вашу.
– Но вы не исполнили его, надеюсь?
– Как же, я сейчас исполнил его.
– Скажите пожалуйста! с беспокойством вскрикнул д’Артаньян.
– Я стал играть на нее и проиграл.
– Мою лошадь?
– Да.
– Атос, право, вы не в своем уме.
– Любезный! вы могли сказать это вчера, когда я рассказывал свои глупые истории, а не теперь. Я проиграл ее с седлом и со всем прибором.
– Это ужасно!
– Постойте, это еще не все; я был бы отличный игрок, если бы не увлекался; но я увлекаюсь в игре, так же как и в вине; поэтому я увлекся…
– Но на что же вам было играть? У вас ничего не оставалось?
– Так, мой друг, но у нас оставался еще бриллиант, который у вас на руке, я только вчера заметил его.
– Этот бриллиант, закричал д’Артаньян, схватившись быстро рукой за перстень.
– А как я в них знаток, потому что имел их когда-то, то я оценил его в тысячу пистолей.
– Надеюсь, сказал д’Артаньян, полумертвый от страха, – что вы не говорили ни слова о моем бриллианте?
– Напротив, любезный друг, вы понимаете, что этот бриллиант составлял последнюю нашу надежду; с ним я мог отыграть седла и лошадей и выиграть денег на дорогу.
– Атос, вы приводите меня в ужас.
– Так я сказал своему партнёру о вашем бриллианте, который он тоже заметил. Зачем же, любезный друг, вы носите на руке вещь, блестящую как звезда, и хотите, чтобы на нее не обращали внимания? Это невозможно.
– Оканчивайте, оканчивайте, вы убьете меня своим хладнокровием.
– Мы разделили бриллиант на десять частей, в сто пистолей каждая.
– Вы смеетесь надо мной и испытывайте меня, сказал д’Артаньян, начав сердиться.
– Нет, я вовсе не шучу; посмотрел бы я, что бы вы сделали на моем месте: две недели я не видал человеческого лица и беседовал с одними бутылками.
– Это не причина, чтобы проиграть мой бриллиант, сказал д’Артаньян, судорожно сжимая руку.
– Выслушайте до конца; десять кушей по сто пистолей были назначены на десять раз; в тринадцать игор я проиграл все тринадцать ударов, – это число всегда было роковым для меня – тринадцатого июля…
– Черт возьми, сказал д’Артаньян, вставая из-за стола; слушая эту историю, он совсем забыл о вчерашней.
– Имейте терпение, сказал Атос, – у меня был план. Англичанин был оригинал: я видел, что утром он разговаривал с Гримо, и Гримо сообщил мне, что он прёдлагал ему поступить к нему в услужение. Мы стали играть на бедного Гримо, разделив его на десять кушей.
– Вот так игра! сказал д’Артаньян, невольно захохотав.
– Игра на Гримо, слышите ли? и на десять частей Гримо, который весь не стоит червонца, и отыграл бриллиант. Пусть говорят после этого, что настойчивость не добродетель.
– Право, это смешно, сказал утешенный д’Артаньян, помирая со смеху.
– Разумеется, как я увидел, что мне везет, то принялся опять играть на бриллиант.
– Ах, черт возьми, сказал д’Артаньян, нахмурившись.
– Я отыграл ваше седло, вашу лошадь, потом мое седло, мою лошадь, потом опять все проиграл. Потом я опять отыграл ваше седло и мое и остановился. Вот в каком положении наши дела.
Д’Артаньян вздохнул свободно, как будто у него гора свалилась с плеч.
– Наконец бриллиант мой цел? спросил робко д’Артаньян.
– И неприкосновенен, мой друг, да еще уцелели седла вашей лошади и моей.
– Что же мы будем делать с седлами без лошадей?
– А вот что я придумал.
– Атос, я боюсь ваших затей.
– Послушайте, д’Артаньян, вы давно не играли?
– Да, и не намерен.
– Не зарекайтесь. Я говорю, что если вы давно не играли, то вам повезет.
– Ну, так, что же?