Офицер спросил вещи миледи, велел отнести багаж ее в лодку, и когда это было исполнено, он пригласил и ее сойти туда, подав ей руку.
Миледи посмотрела на него и не решалась сойти.
– Кто вы, милостивый государь? – спросила она, – и отчего вы так добры, что принимаете во мне особенное участие?
– Вы видите по моему мундиру, миледи, что я офицер английского флота, – отвечал молодой человек.
– Разве офицеры английского флота имеют обыкновение услуживать своим соотечественницам, пристающим в каком-нибудь порте Великобритании, и простирают любезность свою даже до того, что провожают их на берег?
– Да, миледи, не из учтивости, а из предосторожности: у нас есть обыкновение во время войны провожать иностранцев в известную гостиницу, где они остаются под надзором правительства до тех пор, пока о них соберут точные сведения.
Эти слова сказаны были с чрезвычайною вежливостью и с совершенным спокойствием, но они не убедили миледи.
– Но я не иностранка, – сказала она самым чистым английским языком, меня зовут леди Клерик и эта мера….
– Эта мера общая для всех, миледи, и вы напрасно будете стараться избавиться от нее.
– В таком случае я пойду с вами.
И приняв руку офицера, она начала спускаться по лестнице, внизу которой ожидала ее лодка.
Большой плащ постлан был в лодке; офицер пригласил ее сесть на плащ и сел возле нее.
– Гребите, – сказал он матросам.
Восемь гребцов опустили весла разом и лодка, казалось, летела по поверхности воды.
Через пять минут пристали к берегу.
Офицер вскочил на берег и предложил руку миледи.
Карета ожидала их.
– Эта карета для нас? – спросила миледи.
– Да, миледи, – отвечал офицер.
– Значит, гостиница неблизко.
– На другом конце города.
– Поедем! – сказала миледи.
Она села в карету. Офицер посмотрел, чтобы чемоданы были крепко привязаны сзади кареты, потом занял место возле миледи и затворил дверцу.
Кучеру не было отдано никакого приказания, куда ехать, но он тотчас пустил лошадей в галоп, и карета покатилась по улицам.
Такой странный прием должен был заставить миледи задуматься; видя, что молодой офицер вовсе не расположен был начинать разговора, она легла в угол кареты и перебирала все возможные предположения, какие приходили ей в голову.
Спустя четверть часа, удивляясь, что карета так долго не останавливалась, она наклонилась к дверцам, чтоб посмотреть, куда ее везли.
Домов уже не видно было, в темноте мелькали только деревья, как большие черные привидения.
Миледи вздрогнула.
– Мы уже за городом? – спросила она.
Офицер молчал.
– Предупреждаю вас, что я не поеду дальше, если вы не скажете мне, куда вы меня везете.
На эту угрозу не было никакого ответа.
– Это уже слишком! – вскричала миледи: – помогите! помогите!
Никто не отвечал на крик ее; карета продолжала катиться с прежней быстротой: офицер был нем как статуя.
Миледи посмотрела на офицера; лице ее приняло страшное выражение, которое для нее было довольно обыкновенно и редко не производило своего действия; глаза ее сверкали в темноте от гнева.
Офицер оставался неподвижен.
Миледи хотела отворить дверцу и выскочить.
– Берегитесь, миледи, – сказал он хладнокровно: – вы убьетесь.
Миледи опять села, дрожа от гнева; офицер наклонился, взглянул на нее и, казалось, был удивлен при виде этого лица, прежде столь прекрасного, теперь искаженного злобой до того, что оно сделалось почти отвратительным. Лукавая женщина поняла, что она вредила сама себе, выказывая состояние души своей; черты лица ее прояснились, и она сказала жалобным голосом:
– Ради Бога, скажите мне, кому я должна приписать делаемое мне насилие: вам или вашему правительству, или какому-нибудь врагу?
– Вам не делают никакого насилия, миледи; все это есть только мера предосторожности, которую мы обязаны принимать со всеми приезжающими в Англию.
– В таком случае вы меня не знаете?
– Я в первый раз имею честь вас видеть.
– И, скажите по совести, вы не имеете никакой причины ненавидеть меня?
– Клянусь вам, никакой.
В голосе его было столько простоты, хладнокровия, даже нежности, что миледи успокоилась.
Наконец, спустя около часу после отъезда, карета остановилась перед железною решеткой, за которой дорога вела к массивному, старинной формы замку, стоявшему вдали от всякого жилья. Потом колеса покатились по мелкому песку, и миледи услышала шум волн, ударявших в скалистый берег.
Карета проехала под двумя сводами и, наконец, остановилась на темном, квадратном дворе; тотчас дверца кареты отворилась, офицер легко выпрыгнул и предложил руку миледи, которая спокойно вышла.
– Все-таки я пленница, – сказала миледи, осматриваясь кругом и остановив взгляд на молодом офицере с самою любезной улыбкой. – Но я уверена, что это ненадолго, совесть моя и ваша любезность ручаются мне в этом.
Офицер ничего не отвечал на комплимент; он вынул из-за пояса маленький серебряный свисток, вроде тех, какие употребляются подшкиперами на военных кораблях, и свистнул три раза, на три разных тона: появилось несколько человек, которые отпрягли усталых лошадей и отвезли карету в сарай.
Офицер, с тою же спокойною вежливостью, пригласил пленницу войти в дом. Она, с тою же улыбкой, взяла его за руку и вошла с ним в низкую дверь, за которой свод, освещенный только в глубине, вел к каменной лестнице; они остановились перед массивною дверью; офицер отпер ее бывшим у него ключом; дверь тяжело повернулась на петлях и они вошли в комнату, назначенную для миледи.
Пленница одним взглядом осмотрела комнату до малейших подробностей.
По убранству эту комнату можно было принять и за тюрьму, и за жилище свободного человека; но железные решетки в окнах и наружные замки у дверей давали понять, что это скорее была тюрьма.
Миледи, хотя перенесшая много самых жестоких испытаний, совершенно упала духом; она опустилась в кресло, сложила руки, наклонила голову и всякую минуту ожидала, что войдет судья допрашивать ее.
Но никто не входил, кроме двух или трех матросов, которые принесли чемоданы и ящики, положили их в углу комнаты и ушли, не сказав ни слова.
Офицер присутствовал при этом, все с тем же спокойствием, не говоря ни одного слова и распоряжаясь жестами, или звуком свистка.
Можно было подумать, что для этого человека с его подчиненными языка не существовало, или он был им не нужен.
– Ради Бога, – сказала она, – скажите, что все это значит? Разрешите мое недоумение, я буду иметь довольно твердости, чтобы перенести все несчастия и опасности, которые я предчувствую и понимаю. Где же я и зачем я здесь? если я свободна, то к чему эти решетки и двери? если я пленница, то какое преступление я сделала?
– Вы в комнате, которая для вас назначена, миледи. Я получил приказание взять вас с корабля и привезти в этот замок: кажется, я исполнил эго приказание со всею точностью солдата, и со всею вежливостью дворянина. Этим оканчивается, по крайней мере, теперь, возложенная на меня обязанность в отношении к вам; остальное зависит от другого лица.
– Кто же этот другой? – спросила миледи, – не можете ли вы сказать мне его имя?
В это время послышался на лестнице звук шпор и голоса нескольких человек, проходивших мимо двери; они удалились, только шум шагов одного из них приближался к дверям.
– Вот кто, – сказал офицер, посторонившись с почтением и покорностью.
В то же время дверь отворилась и неизвестный вошел.
Он был без шляпы, со шпагой на перевязи и держал в руке платок.
Миледи, казалось, узнала его издалека; она оперлась рукой на ручку кресел и вытянула вперед голову, чтоб убедиться в своем предположении.
Незнакомец медленно подошел. По мере того как он приближался к свету, бросаемому лампой, миледи невольно отодвигалась назад.
Потом убедившись, что она ошиблась, она вскричала с удивлением:
– Брат мой! это вы!
– Да, моя красавица! это я! – отвечал лорд Винтер, – делая ей полулюбезный, полунасмешливый поклон.
– Так этот замок?
– Мой.
– Эта комната.
– Ваша.
– Следовательно, я у вас в плену?
– Почти.
– Но это ужасное злоупотребление силы?
– Не говорите громких фраз; сядем и поговорим спокойно, как прилично брату и сестре.
Потом обернувшись к двери и видя, что офицер ожидал его приказаний, он ему сказал.
– Хорошо, благодарю вас; теперь, оставьте нас, г. Фельтон.
II. Разговор брата с сестрой
Пока лорд Винтер запирал дверь, закрывал ставни и приставил стул к креслам своей невестки, миледи делала разные предположения и угадала весь план заговора, которого не могла понять, пока не знала, в чьи руки она попала. Она знала своего зятя как хорошего дворянина, ловкого охотника, бойкого игрока, волокиту, но никак не предполагала в нем искусства вести интриги. Как мог он узнать о ее приезде? Как мог он велеть схватить ее? И для чего он держал ее в плену?
Хотя из нескольких слов Атоса она могла заключить, что разговор ее с кардиналом был подслушан, но она никак не думала, чтоб он мог так скоро и смело устроить ей засаду. Она больше боялась, не открыли ли прежние похождения ее в Англии. Может быть, Бокингем догадался, что это она отрезала два наконечника, и мстит за эту измену; но Бокингем неспособен был на насилие против женщины, особенно если он думал, что женщина эта действует против него из ревности.
Это предположение казалось ей самым вероятным; она думала, наверное, что ей хотят отомстить за прошедшее, а не предупредить будущее. Во всяком случае, она радовалась, что попала в руки своего зятя, от которого надеялась легко отделаться, а не в руки открытого и умного врага своего.
– Да, поговорим, братец, – сказала она с веселым видом, решившись, несмотря на скрытность лорда Винтера, выведать из разговора с ним все, что ей было нужно, чтобы сообразно тому действовать впоследствии.
– Итак, вы решились возвратиться в Англию, – сказал лорд Винтер, – несмотря на то, что вы часто говорили мне в Париже, что никогда нога ваша не будет в Великобритании?
Миледи на вопрос его отвечала другим вопросом.
– Прежде всего, – сказала она, – объясните мне, каким образом вы следили за мной так зорко, что знали вперед не только о моем приезде, но даже о дне и часе приезда, и в каком порте я пристану.
Лорд Винтер принял ту же тактику, думая, что это верно самая лучшая, потому что сестра его держалась ее.
– Но скажите мне, любезная сестра, – продолжал он, – зачем вы приехали в Англию?
– Повидаться с вами, – отвечала миледи, не зная, что этим ответом она еще больше увеличивала подозрение, родившееся в уме зятя ее от письма д’Артаньяна, и желая этою ложью приобрести расположение своего собеседника.
– А, вы хотели повидаться со мной! – сказал, нахмурившись, лорд Винтер.
– Разумеется. Что же тут удивительного?
– И приезд ваш в Англию не имеет другой цели кроме этого свидания?
– Нет.
– Значит, только для меня вы беспокоились переезжать через Ла Манш?
– Только для вас.
– Черт возьми, какая нежность, сестрица!
– Но разве я не ближайшая родственница ваша? – спросила миледи с самою трогательною наивностью.
– И даже моя единственная наследница, не правда ли? – спросил лорд Винтер, смотря ей прямо в глаза.
Хотя миледи очень умела владеть собой, но не могла не вздрогнуть при этом вопросе, и лорд Винтер, взяв ее за руку при последних словах, заметил это.
Действительно, удар был нанесен метко и глубоко. Миледи тотчас пришла в голову мысль, что Кетти изменила ей и рассказала барону отвращение к нему, высказанное ею так неосторожно в присутствии служанки; она вспомнила также неистовые и неблагоразумные выходки свои против д’Артаньяна в то время, когда он спас жизнь ее зятю.
– Я не понимаю, милорд, – сказала она, желая выиграть время и заставить своего противника высказаться яснее, – что вы хотите этим сказать? Нет ли какого скрытного смысла в ваших словах?
– Право, нет, – сказал лорд Винтер с притворным добродушием; – вы желаете меня видеть и приезжаете в Англию. Я узнаю об этом желании, или, лучше сказать, догадываюсь, что вам пришло это желание, и чтоб избавить вас от неприятностей ночного приезда в порт, и от утомительной высадки, я посылаю навстречу вам одного из моих офицеров, отдаю в ваше распоряжение карету, и он привозит вас в мой замок, где я бываю каждый день, и где для удовлетворения общего желания нашего видеться друг с другом я велел приготовить для вас комнату. Что же во всем этом вы находите удивительного? Это проще, нежели то, что вы мне сказали.
– Ничего; мне кажется удивительным только то, что вы были предупреждены о моем приезде.
– Между тем это очень просто, любезная сестра; разве вы не заметили, что капитан корабля вашего, приближаясь к гавани, чтобы получить позволение войти в нее, послал вперед маленькую лодку с путевым журналом и с реестром пассажиров? Я командир порта, мне принесли этот реестр, и я увидел в нем ваше имя. Сердце мое сказало мне то, что подтвердили ваши слова, т. е. цель, для которой вы подвергались опасностям, или, по крайней мере, утомительности переезда по такому бурному морю, и я послал навстречу вам мой куттер. Остальное вам известно.
Миледи догадалась, что лорд Винтер лгал, и страх ее увеличился.
– Братец, – продолжала она, – кажется, милорд Бокингем был на плотине вечером, когда я приехала.
– Да, был. А, я понимаю, эта встреча напугала вас, – продолжал лорд Винтер, – потому что вы приехали из такой страны, где вероятно много говорят о нем, и я знаю, что его вооружение против Франции очень беспокоят вашего друга – кардинала.
– Моего друга кардинала! – вскричала миледи, видев, что лорду Винтеру все было известно.
– А разве он не друг ваш? – отвечал небрежно барон; – извините, я так думал, но мы поговорим после о милорде-герцоге, а теперь не будем изменять сентиментального тона нашего разговора; вы сказали, что вы приехали затем, чтобы видеться со мной?
– Да.
– Хорошо! Я отвечал вам, что жилище ваше устроится по вашему желанию, и что мы будем видеться каждый день.
– Разве я навсегда должна буду остаться здесь? – спросила миледи с ужасом.
– А разве вам здесь худо, сестрица? требуйте всего, что вам угодно, и я поспешу исполнить все желания ваши.
– Но у меня нет ни женщин моих, ни слуг…
– Это все будет у вас; расскажите мне, как устроен был дом ваш при первом муже вашем, и я, хотя и не муж, а только зять ваш, устрою вам его точно также.
– При первом муже моем! – вскричала миледи, смотря на лорда Винтера с испуганным видом.
– Да, при муже вашем, французе; я говорю не о брате моем. Впрочем, если вы забыли его, то он жив еще, и я могу написать к нему; он сообщит мне нужные сведения по этому предмету.
Лоб миледи покрылся холодным потом.
– Вы смеетесь надо мной, – сказала она глухим голосом.
– Вам так кажется? – спросил барон, вставая и отступая назад.
– Или лучше сказать, вы оскорбляете меня, – продолжала она, судорожно сжимая ручки кресел и приподнимаясь на руках.
– Я оскорбляю вас! – сказал лорд Винтер с презрением; – неужели вы думаете, что это возможно?
– Вы, милостивый государь, или пьяны, или с ума сошли, – сказала миледи; – ступайте вон и пошлите ко мне женщину.
– Женщины очень нескромны, сестрица; не могу ли я заменить вам служанку? по крайней мере, тогда все наши тайны останутся в семействе.
– Дерзкий! – вскричала миледи, и, вскочив с кресел, она бросилась к барону, ожидавшему ее, сложа руки, но держась впрочем, одною рукой за эфес шпаги.
– Ого? – сказал он, – я знаю, что вы привыкли убивать людей, но предупреждаю вас, что буду защищаться, даже против вас.
– Вы правы, – сказала миледи, – и мне кажется, вы довольно низки для того, чтобы поднять руку на женщину.
– Может быть; впрочем, я буду иметь оправдание в том, что, кажется, моя рука будет не первая рука мужчины, которая поднимется на вас.
И барон медленно показал на левое плечо миледи, почти прикоснувшись к нему пальцем.
Миледи испустила глухой стон и отскочила в угол комнаты, как пантера, приготовляющаяся к новому нападению.
– Ревите, сколько вам угодно, – вскричал лорд Винтер, – но не пробуйте укусить меня, потому что, предупреждаю вас, вы будете в потере: здесь нет прокуроров, вперед распределяющих наследства; нет странствующих рыцарей, которые напали бы на меня для освобождения прекрасной дамы, моей пленницы, но у меня готовы судьи, которые решат участь женщины, до того бесстыдной, что при живом первом муже она сделалась женой лорда Винтера, моего старшего брата, и предупреждаю вас, что эти судьи пошлют вас к палачу, который сделает оба плеча ваши похожими одно на другое.
Глаза миледи сверкали таким огнем, что хотя лорд Винтер был мужчина и стоял вооруженный перед безоружною женщиной, однако он почувствовал невольный страх; несмотря на то, он продолжал с возрастающим гневом:
– Да, я понимаю, что получив наследство после моего брата, вам приятно было бы получить его и после меня; но знайте вперед, что я взял свои предосторожности на случаи если бы вам вздумалось убить меня, или поручить это кому-нибудь: вы не получите ни одного пенни из моего имущества. Разве вы еще не довольно богаты, имея около миллиона, и вам пора бы остановиться на роковом пути вашем; если бы вы не делали зло из одного только высокого наслаждения делать его? Будьте уверены, что если бы память брата не была для меня священна, вы сгнили бы в какой-нибудь государственной тюрьме или отправились бы в Тибюрн удовлетворять любопытство матросов; я буду молчать, но вы извольте спокойно переносить ваш плен; через 15 или 20 дней я отправляюсь к ла Рошели, в армию; накануне моего отъезда за вами приедет корабль, я буду смотреть за его отправлением, он отвезет вас в наши южные колонии, и будьте уверены, я приставлю к вам товарища, который размозжит вам голову при первой попытке вашей возвратиться в Англию или на континент.
Миледи слушала с вниманием; глаза ее блестели, зрачки расширялись.
– Да, продолжал лорд Винтер, – теперь вы останетесь пока в этом замке: стены его толсты, двери крепки, железные решетки надежны; впрочем, окно из вашей комнаты прямо выходит над морем: матросы мои, преданные мне на жизнь и смерть, стоят на страже около этой комнаты и наблюдают за всеми проходами, ведущими во двор; и если бы вам удалось добраться до двора, то останется еще пройти через три железные решетки. Приказ отдан очень определенно: при первом шаге вашем, движении или слове к побегу, в вас будут стрелять; если вас убьют, то, я надеюсь, английское правосудие будет мне обязано, что я избавил его от хлопот. А, ваше лицо принимает спокойное выражение, ваша уверенность возвращается; вы думаете: 15 дней, 20 дней, о, ум мой изобретателен, в это время мне придет какая-нибудь идея; у меня адская хитрость, я найду какую-нибудь жертву. Через 15 дней, думаете вы, меня здесь не будет! Попробуйте!
Миледи, видя, что мысли ее угаданы, изо всех сил старалась, чтобы в лице не выразилось другого какого-нибудь чувства, кроме грусти и отчаяния.
Лорд Винтер продолжал: