Кровля блокгауза снова вспыхнула, и при свете, проникавшем сквозь бойницы, было отчетливо видно, что внутренние помещения охвачены огнем. Пару раз оттуда донеслись приглушенные звуки, словно женщины исторгали подавленные крики. Но они прекратились так внезапно, что слышавшие их остались в сомнении, не был ли это всего лишь плод их собственной возбужденной фантазии.
Дикари становились свидетелями многих подобных сцен человеческих страданий, но ни одной, когда бы смерть встречали с таким бестрепетным спокойствием. Просветленность, царившая в пылающем блокгаузе, внушила им чувство благоговейного страха. И когда здание превратилось в рухнувшую и почерневшую груду развалин, они старались обходить это место, подобно людям, боящимся мести Божества, знающего, как внедрить такое глубокое чувство смирения в сердца своих приверженцев.
Хотя крики победы снова были слышны в долине той ночью и хотя солнце взошло раньше, чем победители покинули холм, немногие из дикарей решились приблизиться к тлеющей груде, возле которой они стали очевидцами столь впечатляющего проявления христианской силы духа. И те немногие, кто осмелился подойти ближе, стояли вокруг этого места скорее с уважением, с каким индеец посещает могилы почитаемых людей, нежели с чувством жестокосердной радости, какой он, как известно, упивается в своей мести павшему врагу.
ГЛАВА XVI
Кто эти
Иссохшие и дикие созданья?
Нет на земле таких, хотя на ней
Они стоят.
"Макбет"
Непогода, о которой уже упоминалось на этих страницах, никогда не бывает долгой в месяце апреле. Охотники заметили перемену ветра даже прежде, чем вышли из зоны холмов, и хотя они были заняты слишком серьезным делом, чтобы обратить пристальное внимание на наступление оттепели, не один из молодых людей нашел случай заметить, что зиме по-настоящему пришел конец. Задолго до эпизода, когда предыдущая глава достигла кульминации, южные ветры смешались с жаром пожарища. Потоки теплого воздуха, сопровождавшие Гольфстрим, устремились на сушу и, проносясь над узким островом, который в этом месте образует выступающий кусок материка, всего за несколько коротких часов разрушили последние дышавшие холодом остатки владений зимы. Теплые, то ласковые, то стремительные потоки прихотливо пронизывали леса, заставляли таять снег в полях, и поскольку все одинаково ощущало благотворное влияние, оно, казалось, дарило обновленную жизнь и человеку, и зверю. Поэтому с наступлением утра долина Виш-Тон-Виш представляла собой картину, совсем не похожую на ту, что недавно предстала перед читателем. Зимы как не бывало, а когда начали набухать почки, согретые еще неустойчивым весенним теплом, человек, не осведомленный о событиях недавнего прошлого, не мог и предположить, что приход весны был прерван столь суровым образом. Но главная и самая печальная перемена произошла в рукотворных деталях пейзажа. Вместо тех простых и дышавших счастьем жилищ, которые венчали небольшую возвышенность, осталась лишь груда почерневших и обуглившихся развалин. Немногие грубо брошенные вещи домашней обстановки были разбросаны по склонам холма, и кое-где дюжина бревен частокола случайно уцелела от огня. Десяток массивных и мрачно смотревшихся печных труб торчал из дымящихся куч. В центре развалин стоял каменный цоколь блокгауза, на котором еще держалось несколько унылых рядов бревен, похожих на уголь. В середине голая и лишенная опор шахта колодца вздымала свой круглый ствол как угрюмый памятник прошлого.
Обширные развалины наружных построек чернели по одну сторону вырубки, а заборы, расходясь радиусом от общего центра разрушения, в разных местах гнали огонь на поля. Немногочисленный домашний скот пощипывал траву в отдалении, и даже домашняя птица все еще держалась вдали, словно предупрежденная инстинктом, что опасность таится вокруг места ее прежнего обитания. Во всех других отношениях вид был мирный и прелестный, как всегда. Солнце сияло в небе, на котором не было ни облачка. Мягкий ветер и яркое небо придавали оживленный вид даже лесам без листвы. И белесые испарения продолжали подниматься от дымящихся груд высоко над холмами, будто мирный дым сельских домов над крышами.
Безжалостная банда, явившаяся причиной этой внезапной перемены, находилась уже далеко на пути к своим селениям или, возможно, искала какую-либо другую кровавую арену. Опытный глаз мог бы проследить маршрут, избранный этими жестокими обитателями лесов, по поваленным заборам или по скелету какого-нибудь животного, павшего под смертельным ударом в угаре победы. Из всех этих диких существ осталось лишь одно, и оно, казалось, задержалось на этом месте, испытывая чувства, чуждые тем страстям, что так недавно будоражили сердца его сотоварищей.
Медленной бесшумной поступью одинокий, как бы праздный человек бродил по арене разрушения. Сперва можно было видеть, как он шагает с задумчивым видом среди развалин зданий, образовывавших четырехугольник, а затем, по-видимому, побуждаемый интересом к судьбе тех, кто погиб таким жалким образом, он подошел ближе к руинам в его центре. Самое чуткое и внимательное ухо не смогло бы уловить звука его шагов, когда индеец ступил внутрь мрачного круга обрушившейся стены, и даже дыхание ребенка не слышнее того, как дышал он, стоя на месте, так недавно освященном агонией и мученичеством христианской семьи. То был юноша по имени Миантонимо, искавший какой-нибудь печальный знак памяти о тех, с кем он так долго прожил в дружелюбии, если не в доверии.
Человек, сведущий в истории дикарских страстей, мог бы найти ключ к тому, что происходило в душе юноши, по мимике его выразительного лица. По тому, как темные блестящие глаза пробегали по тлеющим обломкам, могло показаться, что они напряженно ищут какие-нибудь останки человеческого тела. Однако стихия слишком ревностно сделала свое дело, чтобы осталось много зримых знаков ее ярости. Но один предмет, напоминающий то, что он искал, его взгляд поймал и, легким шагом подойдя к месту, где тот лежал, он поднял из углей кость сильной руки. Блеск его глаз, когда их взгляд упал на этот печальный предмет, был диким и торжествующим, подобно взгляду дикаря, когда он впервые ощущает жестокую радость упоения местью. Но одновременно пришли более добрые воспоминания, и более нежные чувства явно заняли место ненависти, воспитанной в нем расой, которая так быстро согнала с земли его народ. Останки выпали из его ладони, и будь там Руфь, чтобы засвидетельствовать грусть и легкую тень, омрачившую его смуглые черты, она могла бы быть убежденной, что ее доброта не была напрасной.
Сожаление скоро уступило место благоговейному страху. Воображению индейца представилось, будто на этом месте послышался тихий голос, похожий на тот, что, согласно поверью, исходит из могилы. Подавшись вперед всем телом, он прислушался с напряжением и чуткостью дикаря. Ему показалось, что он слышит приглушенные интонации Марка Хиткоута, снова общающегося с Богом. Резец древнегреческого ваятеля любовно очертил бы позы и движения пораженного мальчика, когда он медленно и благоговейно отступил от этого места. Его взгляд обратился в пустоту, где прежде располагались верхние жилые помещения блокгауза и где он в последний раз видел семейство, взывающее о помощи в крайней нужде к своему Божеству. Воображение все еще рисовало жертвы в их пылающем жилище. Вероятно, ожидание некоего видения бледнолицых заставило юного индейца задержаться минутой дольше возле этого места. А затем с задумчивым видом и размягченной душой он легко зашагал вдоль тропы, которая вела по следам его народа. Когда его фигура достигла границы леса, он снова остановился и, бросив прощальный взгляд на место, где судьба сделала его свидетелем такого глубокого домашнего мира и столь многих внезапных страданий, быстро растворился во мраке родного леса.
Дело дикарей теперь казалось завершенным. Было как будто поставлено решительное препятствие дальнейшему продвижению цивилизации в злосчастную долину Виш-Тон-Виш. Если бы природе предоставили свободу делать свое дело, за несколько лет опустевшая вырубка покрылась бы прежней растительностью, а спустя полвека все тихие просеки были бы снова погребены в тени леса. Но суждено было иное.
Солнце достигло зенита, и враждебный отряд находился в дуги несколько часов, прежде чем случилось нечто, явно означавшее вмешательство руки Провидения. Человек, знакомый с недавними ужасами, мог принять дыхание ветра над руинами за перешептывание отлетевших душ. Короче, казалось, будто безмолвие дикой природы еще раз объяло ее царство, как вдруг оно было нарушено, хотя и очень тихо. В развалинах блокгауза возникло движение. Звук был такой, словно постепенно и осторожно вынимают деревянные планки, а затем над шахтой колодца медленно и очень осторожно поднялась голова человека. Дикий и неземной вид этого воображаемого призрака соответствовал остальным деталям сцены. Лицо, выпачканное копотью и покрытое пятнами крови, голова, обернутая каким-то обрывком грязной одежды, и глаза, смотревшие с каким-то тупым ужасом, были под стать всем другим страшным приметам этого места.
- Что ты видишь? - спросил низкий голос из глубины стенок шахты. - Мы снова возьмемся за оружие или слуги Молоха ушли? Говори, оцепеневший юноша! Что ты увидел?
- Вид такой, что и волка заставит плакать! - отвечал Ибен Дадли, поднимая свое крупное тело так, чтобы встать выпрямившись на стволе колодца, откуда он мог обозревать с высоты птичьего полета большую часть опустошенной долины. - Какие бы злые силы это ни были, мы не можем сказать, что не было знаков предостережения. Но что значит самый хитроумный человек, когда мудрость смертных ставят на весы против силы демонов? Вылезайте! Велиал уже сделал самое худшее, и мы можем перевести дух.
Звуки, исходившие из глубины колодца, выразили удовлетворение, с каким эта информация была воспринята, не меньше, чем живость, с которой было послушно выполнено приглашение жителя пограничья. Разрозненные планки дерева и короткие куски досок сперва осторожно передали в руки Дадли, который разбросал их, как бесполезный хлам, среди руин здания. Затем он спустился со своего насеста и расчистил место, чтобы остальные могли последовать за ним.
Первым поднялся незнакомец. Вслед за ним появились Контент, Пуританин, Рейбен Ринг и, короче, вся молодежь за исключением тех, кто, к несчастью, пал в сражении. После того, как они поднялись и все по очереди припали к земле, понадобились совсем короткие приготовления, чтобы вызволить физически более слабых. Сноровки и опыта жизни возле границы вскоре оказалось достаточно для налаживания подходящих средств. С помощью цепей и ведер Руфь и маленькая Марта, Фейс и все работницы без исключения были благополучно извлечены из недр земли и возвращены к свету дня. Вряд ли нужно говорить тем, кому опыт лучше всего позволяет судить о таком деле, что не потребовалось ни много времени, ни больших усилий для его выполнения.
В наши намерения не входит испытывать чувства читателя дольше, чем требует простой рассказ о событиях этой легенды. Поэтому мы ничего не скажем о телесной муке или о душевной тревоге, с которыми был осуществлен этот искусный исход из пламени и из-под томагавков. Страдания главным образом обусловливались страхом, ибо спуститься было легко, а расторопность и изобретательность молодых людей позволили с помощью вещей из обстановки, заранее заброшенных в ствол колодца, и крепких обломков пола, как следует уложенных поперек, сделать положение женщин и детей менее мучительным, чем поначалу можно было предположить, и эффективно защитить их от падающих обломков. Однако последние, похоже, мало могли угрожать их безопасности, ибо корпус здания сам по себе был достаточной защитой от падения его более тяжелых частей.
Встречу семейства среди разоренной долины, пусть и облегченную сознанием, что удалось избежать более тяжкой судьбы, можно легко вообразить. Первым поступком было выразить краткое, но торжественное благодарение за свое спасение, а затем с проворством людей, поднаторелых в трудностях, их внимание было отдано тем мерам, которые, как подсказывало благоразумие, были необходимы ничуть не менее.
Нескольких более энергичных и опытных молодых людей отрядили, чтобы определить направление, взятое индейцами, и раздобыть по возможности сведения относительно их будущих передвижений. Девушки поспешили согнать коров, а другие тем временем с тяжелым сердцем рылись среди руин в поисках таких припасов и вещей, какие можно было отыскать, дабы удовлетворить первейшие потребности природы.
За два часа удалось выполнить большую часть того, что можно было сделать немедленно в этих условиях. Молодые люди вернулись, удостоверившись, что, как свидетельствовали следы, дикари ушли безусловно и окончательно. Коровы отдали свою дань, и эту провизию использовали, чтобы утолить голод, насколько позволяли обстоятельства. Оружие проверили и уложили в готовности к немедленному применению, насколько допускали полученные повреждения. Были сделаны и некоторые поспешные приготовления, чтобы защитить женщин от холодных ветров наступающей ночи. Короче, было сделано все, что за столь короткое время могли подсказать знания жителя пограничья или его необыкновенное умение находить выход из любого положения.
Солнце начало опускаться к вершинам буков, увенчивавших западную оконечность пейзажа, прежде чем все эти необходимые приготовления были закончены. Однако еще раньше Рейбен Ринг, сопровождаемый другим юношей, столь же энергичным и смелым, появился перед Пуританином хорошо экипированным в той мере, в какой человек в их ситуации мог быть хорошо экипирован для похода через лес.
- Ступайте! - сказал старый ревнитель веры, когда юноши предстали перед ним. - Ступайте и разнесите весть об этом испытании, чтобы люди пришли к нам на помощь. Я прошу не об отмщении заблудшим и погрязшим в язычестве подражателям идолопоклонников Молоха. Они сотворили это зло по невежеству. Не позволяйте никому брать в руки оружие из-за проступков одного грешного и заблудшего. Скорее дайте им заглянуть в тайные мерзости их собственных сердец, чтобы они раздавили живого червя, который, вгрызаясь в семена целительной надежды, может погубить плоды обетования в их собственных душах. Я хочу, чтобы из этого примера Божьего нерасположения извлекли пользу. Ступайте - сделайте обход поселений миль на пятьдесят и просите тех соседей, без которых могут обойтись, прийти нам на подмогу. Им будут рады. И пусть нескоро случится, что кто-нибудь из них пришлет приглашение мне или моим людям явиться на их вырубки по подобному же печальному поводу. Отправляйтесь и помните, что вы посланцы мира; что ваше поручение касается не чувства мести, а только разумной помощи и не оружия в руке, чтобы загнать дикарей в их убежища, - вот чего я прошу у братьев.
С этим последним напутствием молодые люди отправились в путь. Все же по их хмурым лицам и сжатым губам было видно, что некоторые заповеди всепрощения могут быть забыты, если в путешествии судьба наведет их на след какого-нибудь бродячего обитателя леса. Спустя несколько минут стало видно, как они идут быстрым шагом от полей в чащу леса вдоль тропы, которая вела к городам, лежащим ниже по реке Коннектикут.
Оставалось выполнить еще и другую задачу. Производя временное обустройство семейного пристанища, внимание первым делом уделили блокгаузу. Стены цоколя этого здания все еще держались, и оказалось нетрудно с помощью полуобгоревших бревен и случайных досок, уцелевших от пожара, покрыть его таким образом, чтобы получить временную защиту от непогоды. Эта простая и наскоро сооруженная постройка крайне безыскусного назначения, воздвигнутая вокруг остова печи, включила в себя почти все, что можно было сделать до тех пор, пока время и подмога не позволят построить другие жилые помещения. При расчистке развалин малой башни от мусора благочестиво собрали останки погибших в столкновении. Полуобгоревшее тело юноши, убитого в первые часы нападения, было найдено во дворе, а кости еще двоих, павших внутри блокгауза, были собраны среди руин. Теперь настал печальный долг предать их всех земле с подобающей торжественностью.
Для этого грустного обряда избрали время, когда западная сторона горизонта начала пламенеть тем, что один из наших американских поэтов так красиво окрестил "великолепием, что зачинает день и заключает". Солнце стояло в вершинах деревьев, и более мягкого или нежного света нельзя было выбрать для такой церемонии. Большинство полей еще нежилось в ярком блеске этого часа, хотя лес быстро приобретал более мрачное обличье ночи. Широкая и угрюмая опушка тянулась вдоль границы леса; здесь и там одинокое дерево отбрасывало на бескрайние луга свою тень в виде темной неровной линии, четко выделяющейся под яркими солнечными лучами. Одно дерево - это было сумрачное отражение высокой и качающей ветвями сосны, которая вознесла свою темно-зеленую пирамиду никогда не опадающей кроны почти на сто футов над более скромной порослью буков - отбрасывало тень на склон возвышенности, где стоял блокгауз. Здесь остроконечные края тени медленно подкрадывались к открытой могиле как символ того забвения, которое так скоро должно было окутать ее скромных обитателей. В этом месте собрались Марк Хиткоут и его оставшиеся в живых сотоварищи. Дубовое кресло, спасенное из огня, предназначалось для отца, а две параллельные скамьи, сооруженные из досок, уложенных на камни, служили остальным членам семейства. Могила находилась посредине. Патриарх расположился на одном ее конце, а незнакомец, так часто упоминаемый на этих страницах, стоял со скрещенными руками и задумчивым видом на другом. Лошадиная уздечка, поневоле украшенная кое-как из-за скудных возможностей жителей пограничья, свешивалась с одного из полуобгоревших частоколов на заднем плане.
- Праведная, но милосердная рука тяжко легла на мой дом, - начал старый Пуританин со спокойствием человека, давно привыкшего умерять смирением свои утраты. - Тот, кто щедро дал, тот и отобрал, и Тот, кто долго с улыбкой следил за моими слабостями, ныне прикрыл лицо свое во гневе. Я познал Его власть благословлять. И надлежало, чтобы я увидел Јго нерасположение. Сердце, которое коснело в самоуверенности, ожесточилось бы в своей гордыне. Пусть никто не ропщет по поводу того, что случилось. Пусть никто не подражает глупым речам той, что сказала: "Как! Мы обретем добро из руки Господа и не обретем зла? " Я хотел бы, чтобы слабые умом в этом мире - те, кто рискует душой ради суетности; те, кто смотрит с презрением на нужды плоти, - могли узреть сокровища Того, кто неколебим. Я хотел бы, чтобы они смогли познать утешение праведного! Пусть голос благодарения послышится в глуши дикой природы. Отверзните свои уста в хвале, дабы благодарность не пропала втуне!