Когда глубокий голос говорившего смолк, суровый взгляд упал на лицо ближайшего юноши и как будто потребовал внятного ответа на столь возвышенное выражение смирения. Но такая жертва превышала силы человека, к которому был обращен этот молчаливый, но понятный призыв. Взглянув на останки, лежавшие у его ног, бросив беглый взгляд на опустошение, пронесшееся над местом, которое его собственная рука помогала украсить, и вновь ощутив собственные телесные страдания в виде стреляющей боли своих ран, молодой житель пограничья отвел взгляд и, казалось, отверг с отвращением столь назойливо выставляемое напоказ смирение. Видя его нежелание ответить, Марк продолжал:
- Разве ничей голос не воздаст хвалу Господу? Банды язычников напали на мои стада, огонь свирепствовал в моем жилище, мои люди умерли от насилия не познавших божественного света, и здесь нет никого, кто сказал бы, что Господь справедлив! Я хочу, чтобы крики благодарения разнеслись по моим полям! Я хочу, чтобы хвалебное песнопение звучало громче, чем вопль язычника, и чтобы все вокруг было полно ликования!
Наступила долгая, глубокая и выжидающая пауза. Затем Контент ответил своим спокойным голосом в твердой, но скромной манере, которая редко ему изменяла:
- Рука, державшая весы, справедлива и нашла в нас недостаточность. Тот, кто заставил цвести дикую природу, сделал невежественных варваров орудием своей воли. Он остановил время нашего благоденствия, дабы мы вспомнили, что он - Господь. Он говорил в образе смерча, но своим милосердием даровал, чтобы наши уши узнали его голос.
Когда сын умолк, проблеск удовлетворения промелькнул на лице Пуританина. Затем его глаза вопросительно обратились на Руфь, сидевшую среди своих служанок как воплощение женской печали. Общий интерес, казалось, заставил все маленькое собрание затаить дыхание, и сочувствие было ощутимо почти так же, как и любопытство, когда каждый из присутствующих украдкой бросал взгляд на ее кроткое, но бледное лицо. Глаза матери серьезно и без слез созерцали грустное зрелище, представшее перед ними. Они бессознательно искали среди усохших и бесформенных смертных останков, что лежали у ее ног, хоть какие-то намеки на херувима, которого она потеряла. Она вздрогнула, и после внутренней борьбы ее мягкий голос прозвучал так тихо, что даже люди, находившиеся к ней ближе всех, едва смогли уловить слова:
- Господь дал, Господь и взял. Да будет благословенно его святое имя!
- Теперь я знаю, что Тот, кто поразил меня, милостив, ибо наказывает тех, кого любит, - сказал Марк Хиткоут, поднявшись с достоинством, чтобы обратиться к домочадцам. - Наша жизнь есть жизнь в гордыне. Молодым свойственно расти дерзкими, а человек в годах говорит в сердце своем: пребывать здесь - благо. Тот, кто восседает на небеси, - страшная тайна для нас. Небо - его трон, и он сотворил землю как его подножие. Не позволяйте, чтобы тщеславие слабых разумом пыталось понять это, ибо "кто, в ком есть дыхание жизни, жил пред холмами? ". Узы воплощенного зла, Сатаны, и сынов Велиала развязаны, чтобы вера избранных могла очиститься, дабы их имена, записанные с самого сотворения Земли, могли быть прочтены письменами из чистого золота. Время человека всего лишь миг в отсчете того, чья жизнь - вечность, а Земля - временная обитель!
Кости еще вчера смелого, молодого и сильного лежат у наших ног. Никто не знает, что может принести следующий час. Это случилось в одну-единственную ночь, дети мои. Те, чьи голоса слышались в моих покоях, ныне безгласны, а те, кто так недавно радовался, пребывают в горести. Однако это вроде бы зло было наслано, дабы из него родилось добро. Мы живем в дикой и отдаленной местности, - продолжал он, незаметно позволив своим мыслям обратиться на более скорбные детали их несчастья. - Наш земной дом находится далеко. Сюда нас привел пламенеющий столп Истины, и, однако, козни преследующих нас не преминули появиться следом. Бездомный и гонимый, подобно оленю, преследуемому охотниками, снова принужден бежать. Звездный купол служит нам вместо кровли. Больше никто из нас не может медлить, чтобы втайне совершить обряд в этих стенах. Но тропа твердого в вере, хотя и полная терний, ведет к покою, и последнее упокоение праведного никогда не омрачает тревога. Тот, кто претерпел голод, жажду и страдания плоти во имя истины, знает, как вознаградить, и часы телесных мучений не будут сочтены томительными для того, чья цель - мир праведного.
Резкие черты незнакомца посуровели более обычного, и пока Пуританин продолжал, ладонь, покоившаяся на рукояти пистолета, так сжала оружие, что пальцы словно погрузились в дерево. Однако он поклонился, как бы признавая обращенный к нему лично намек, и остался безмолвным.
- Если кто-то скорбит о смерти тех, что пожертвовали своей жизнью в сражении, как это дозволено, ради защиты жизни и жилища, - продолжил Марк Хиткоут, глядя на женщину возле себя, - пусть тот вспомнит, что его дни были сочтены от самого сотворения мира и что даже птаха не упадет вниз, если это не отвечает целям мудрости. Пусть же свершившееся напомнит нам о тщете жизни, дабы мы могли познать, как просто стать бессмертным. Если юноша оказался повержен, подобно срезанной траве, он пал от серпа Того, кто лучше знает, когда начинать сбор урожая в свои вечные житницы. Хотя душа, привязанная к его душе, как слабая женщина, жаждет опереться на силу мужчины и скорбит о его смерти, пусть ее скорбь сочетается с радостью.
Судорожное рыданье вырвалось из груди служанки, которая, как все знали, была помолвлена с одним из убитых, и это на минуту прервало речь Марка. Когда снова установилась тишина, он продолжил, а тема благодаря вполне естественной ассоциации заставила его упомянуть о своей собственной скорби:
- Смерть не миновала и моего дома. Ее стрела упала тем тяжелее, что поразила ту, которая, подобно павшим здесь, гордилась своей молодостью, а ее душа радовалась первой радостью рождения ребенка мужского пола! Ты, что восседаешь в горних высях! - добавил он, возведя потухший и без слезинки взгляд к небу. - Ты знаешь, как тяжек был этот удар, и ты предначертал борения угнетенной души. Бремя не было сочтено чересчур тяжким, чтобы его нельзя было перенести. Жертвы оказалось недостаточно. Мирское вновь обрело главенство в моем сердце. Ты даровал нам воплощение невинности и прелести, обитающих на небесах, и ты же отобрал его, чтобы мы могли познать твое могущество. Мы склоняемся перед этим приговором. Если ты призвал наше дитя в обитель блаженства, оно целиком твое, и мы не смеем роптать. Но если ты все же оставил ее блуждать странницей по жизни, мы доверяемся твоей доброте. Она из многострадального народа, и ты не захочешь покинуть ее среди пребывающих в слепоте язычников. Она твоя, она целиком твоя, Царю Небесный! Но ты все же допустил, чтобы наши сердца томились по ней со всей силой земной любви. Мы ждем какого-нибудь дальнейшего изъявления твоей воли, дабы знать, высохнут ли источники нашей любви в уверенности, что она отмечена твоей благодатью… (жгучие слезы катились по щекам бледной и застывшей матери)… или же надежда, нет, долг перед тобой призывает вмешаться тех, кто привязан к ней узами телесной нежности. Когда самый тяжкий удар постиг разбитую душу одинокого и забытого странника в чуждой и дикой земле, он не отверг отпрыска, коего ты по воле своей даровал ему вместо той, которую призвал к себе. И теперь, когда дитя стало мужчиной, он, как некогда Авраам, тоже кладет свое любимое дитя как добровольную жертву у твоих ног. Поступай с ним, как твоей никогда не ошибающейся мудрости кажется наилучшим.
Эти слова были прерваны тяжким стоном, исторгнутым из груди Контента. Воцарилась глубокая тишина, но когда собравшиеся осмелились бросить взгляд сочувствия и благоговейного страха на осиротевшего отца, они увидели, что он поднялся на ноги и стоит, пристально глядя на говорящего, словно желая понять наравне с остальными, откуда может исходить голос такой муки. Пуританин возобновил свою речь, но его голос прерывался, и на мгновение слушатели были подавлены зрелищем пожилого и достойного мужчины, убитого горем. Осознав свою слабость, старый человек перестал говорить в духе проповеди и обратился к молитве. Постепенно его голос снова стал чистым, твердым и внятным, и молитва завершилась среди глубокой и благочестивой умиротворенности.
После выполнения этого предварительного обряда простая церемония была доведена до конца. Останки в торжественном молчании опустили в могилу, и молодые люди быстро засыпали ее землей. Затем Марк Хиткоут громко призвал благословение Божие на своих домочадцев и, склонившись телом, как до того душою, перед волей небес, подал знак семейству уходить.
Состоявшийся вслед за тем разговор произошел над местом упокоения мертвых. Рука незнакомца твердо легла на руку Пуританина, и суровое самообладание обоих, казалось, отступило перед скорбным выражением чувства дружбы, которая прошла через такое множество испытаний.
- Ты знаешь, что я не могу задерживаться, - сказал первый из них, словно отвечая некоему высказанному желанию своего сотоварища. - Они принесли бы меня в жертву молоху своего тщеславия. И все же я хотел бы остаться до тех пор, пока не спадет бремя этого тяжкого удара. Я нашел тебя в мире и покое, а покидаю в пучине страданий!
- Ты не веришь в меня либо ты несправедлив к своей собственной вере, - прервал Пуританин с улыбкой, которая осветила его изможденное и суровое лицо, как лучи садящегося солнца освещают зимние тучи. - Разве я выглядел более счастливым, когда твоя рука вложила ладонь любимой невесты в мою, чем сейчас, когда ты видишь меня в этой глуши, бездомного, лишенного своего добра, и да простит Господь неблагодарность, но я сказал бы - почти бездетного! Нет, право же, ты не должен мешкать, ибо кровавые псы тирании будут идти по твоему следу. Здесь для тебя больше не убежище.
Глаза обоих обратились в общем и печальном чувстве в сторону развалин блокгауза. Затем незнакомец сжал руку друга обеими своими и сказал прерывающимся голосом:
- Марк Хиткоут, прощай! Тот, кто дает кров преследуемому страннику, недолго пребудет бездомным, и покорный Господу не вечно будет сокрушаться.
Его слова прозвучали в ушах сотоварища подобно откровению пророчества. Они снова сжали руки друг друга и, обменявшись взглядами, в которых поневоле неприглядный внешний вид не смог стереть доброты, расстались. Пуританин медленно направился к безотрадному укрытию, приютившему его семейство, а что касается незнакомца, то вскоре после того можно было видеть, как он подгоняет лошадь через пастбища долины в направлении одной из самых уединенных троп этой глухой местности.
ГЛАВА XVII
Мы вместе с ним тогда в село пошли
И о былых друзьях и встречах речь вели:
Кто умер, кто уехал и о том,
Кто все еще живет, храня отцовский дом.
Дейна
Мы представляем воображению читателя заполнить промежуток в несколько лет. Прежде чем нить повествования возобновится, необходимо бросить еще один беглый взгляд на состояние местности, которая служит ареной действия нашей легенды.
Усилия жителей провинции более не ограничивались первоначальными нуждами, без которых существование колоний было бы невозможно. Установления Новой Англии прошли испытание опытом и стали постоянными. Массачусетс уже имел многочисленное население, а Коннектикут, колония, с которой мы связаны более тесно, был заселен в достаточной степени, чтобы проявилась частица той предприимчивости, что с тех пор сделала ее энергичную небольшую общину столь примечательной. Результаты этих возросших усилий становились ощутимо заметны, и мы постараемся представить одну из этих перемен настолько отчетливо, насколько позволят наши слабые силы, глазам тех, кто читает эти страницы.
Если сравнивать с развитием общества в другом полушарии, то условия того, что в Америке зовется новыми поселениями, представляются аномальными. Там предприимчивость явилась плодом интеллекта, который накапливался в прогрессии по мере развития цивилизации, тогда как здесь усовершенствования в большой степени являются следствием опыта, приобретаемого где угодно. Настоятельная потребность, подталкиваемая пониманием, чего именно недостает, поощряемая похвальным духом соревновательности и ободряемая наличием свободы, рано породила те усовершенствования, что преобразили дикие места в очаги изобилия и безопасности с быстротой, которая выглядит чудом. Трудолюбие сочеталось с умением, и результат оказался необыкновенным.
Вряд ли стоит говорить, что в стране, где законы поощряют любую похвальную предприимчивость, где неизвестны излишне искусственные ограничения и где человеческая рука еще не истощила своих усилий, человеку предприимчивому дана величайшая свобода в выборе поля своей деятельности. Земледелец обходит болото и пустошь, чтобы обосноваться в низовьях реки; торговец ищет места спроса и предложения, а ремесленник покидает родное селение, чтобы поискать работу там, где труд найдет наиболее полное вознаграждение. Следствием этой чрезвычайной свободы выбора является то, что если широкая картина американского общества нарисована очень смело, то значительную часть конкретных деталей еще предстоит дополнить. Эмигрант преследует свои сиюминутные интересы, и, хотя ни одна из обширных и богатых территорий во всех наших необозримых владениях не оставалась в полном небрежении, в то же время ни один конкретный округ не был окончательно обустроен. И поныне можно увидеть город среди дикой природы, а дикая глушь часто соседствует с городом, тогда как последний посылает толпы своих жителей в отдаленные места на заработки. После тридцати лет заботливой опеки со стороны правительства сама столица представляет собой разрозненные и хилые поселения в центре пустынных "старых полей" Мэриленда, в то время как бесчисленные молодые соперники расцветают на реках Запада, в местах, где бродили медведи и выли волки еще долго после того, как столица была названа городом.
Таким вот образом и получается, что высокая цивилизация в состоянии младенческого бытия и явное варварство часто тесно соприкасаются друг с другом внутри границ этой республики. Путешественник, проведший ночь в гостинице, которая не посрамила бы самую древнюю страну в Европе, бывает вынужден обедать в shanty охотника. Гладкая и вымощенная дорога подчас кончается непроходимой топью, городские закоулки часто прячутся за лесными зарослями, а канал ведет к явной пустоши и необжитой горе. Тот, кто не возвращается посмотреть, что может принести следующий год, обычно выносит из этих сцен воспоминания, влекущие ошибочную оценку. Чтобы увидеть Америку в истинном свете, необходимо смотреть на нее часто, а чтобы понять настоящие условия жизни этих штатов, следует помнить, что одинаково несправедливо как верить, будто в развитии отдаленных населенных пунктов принимают участие все остальные местности, так и делать вывод о недостатке цивилизации в более отдаленных поселениях по немногим неблагоприятным фактам, добытым вблизи центра. По случайному стечению моральных и физических причин многое из той общности, которая отличает установления страны, распространяется на развитие общества по всей ее территории.
Хотя стимулы к совершенствованию во времена Марка Хиткоута были не так велики, как в наши дни, их основа энергично себя проявляла. Мы представим достаточное свидетельство этого факта, следуя нашему намерению описать одну из тех перемен, намек на которую уже делался.
Читатель припомнит, что описываемый период относится к последней четверти семнадцатого века. Точный момент, в который должно продолжиться действие повествования, составило то время суток, когда предрассветный сумрак вырывает предметы из глубокого мрака ближе к концу ночи. Стоял июнь, и сцена, быть может, заслуживает чуть более подробного описания.
Если бы было светло и какой-нибудь человек расположился так удачно, что мог насладиться видом этого места с высоты птичьего полета, он увидел бы широкую и волнистую полосу лиственного леса, где различные деревья с опадающей листвой, характерные для Новой Англии, оттенялись более насыщенной зеленью случайных массивов вечнозеленой растительности. В центре этих разрастающихся и почти нескончаемых контуров леса лежала долина, раскинувшаяся между тремя невысокими горами. На протяжении нескольких миль равнинной местности были видны все признаки быстро растущего и процветающего поселения. Извилистое русло глубокого и пресного ручья, который в другом полушарии назвали бы рекой, обозначалось среди лугов каймой из ив и сумаха. Близ центра долины путь воде преграждала небольшая запруда, а на искусственной насыпи стояла мельница, чье колесо замерло в неподвижности. Рядом располагалась одна из деревушек Новой Англии.
Деревня насчитывала что-то около сорока домов. Они, как обычно, представляли собой твердый каркас, аккуратно обшитый досками. Удивительным был одинаковый облик домов. И если бы выходец из любой страны, кроме нашей собственной, задал вопрос, можно бы добавить, что даже самый скромный из них своим внешним видом свидетельствовал о комфорте. Большей частью они имели понизу два этажа, причем верхний нависал над нижним на один-два фута, - способ строительства, бывший весьма в ходу в ранние дни восточных колоний.
Поскольку краска мало применялась в те времена, ни одна из построек не выставляла напоказ цвета, отличного от того, который дерево обретает естественным образом после нескольких лет воздействия непогоды. Каждая имела единственный дьмоход в центре кровли, а две-три обнаруживали более одного-единственного окна с каждой стороны главной или боковой двери. Перед каждым домом был маленький чистенький дворик, выложенный дерном и отделенный от общественной дороги легким дощатым забором. Двойные ряды молодых и крепких вязов обрамляли обе стороны широкой улицы, а посреди нее огромный платан еще держался за свое место, которое он занимал, когда белый человек пришел в лес.
Под сенью этого дерева жители часто сходились, чтобы проведать о житье-бытье друг друга или узнать что-нибудь представляющее интерес, что слух донес из городов возле океана. Узкая и мало используемая колея неброским и извилистым маршрутом пересекала центр широкой и поросшей травой улицы. На вид чуть шире, чем конная тропа, она пролегала в обход деревни между высокими деревянными заборами на милю-другую до того места, где уходила в лес. Тут и там ветви роз пробивались сквозь щели в заборах перед дверями домов, а кусты благоухающей сирени росли по углам большинства дворов.
Дома стояли обособленно. Каждый занимал свой собственный изолированный участок земли с садом позади. Нежилые строения были отнесены на такое расстояние, которое дешевизна земли и пожарная безопасность делали как легкодоступным, так и выгодным.