- Утром я поговорю с племянником. Перед заходом солнца приходи к шалашу. Если к жердям будет привязана тряпка, то в полночь тебя ждут в бухте.
- А если тряпки не будет?
- Тогда ты поймешь, что старый Наиль осел и не умеет разбираться в людях. Все, мне пора.
Поднявшись, татарин легко коснулся руки Ивко и скрылся в темноте. Чуть слышно прошуршала под его ногами трава на краю поляны, и серб остался один.
Весь следующий день он провел в чаще. Съел остатки принесенных Наилем лепешек, напился воды из родничка и долго лежал в высокой траве, дожидаясь вечера. Как только тени деревьев удлинились, а между кустов начал разливаться прохладный сумрак, Ивко отправился к поляне. Его снедало нетерпение: хотелось поскорее увидеть, есть ли на шалаше заветный условный знак.
Выйдя на опушку, он спрятался в кустах и впился взглядом в покосившийся шалаш, но заходящее солнце слепило, и раздосадованный серб перебрался на другое место. Раздвинул ветви и снова выглянул. Из его груди вырвался вздох облегчения - на жердях болталась выцветшая синяя тряпка. Старик не подвел!
Решив не ждать, пока полностью стемнеет, Ивко сразу же отправился к морю: предстояло пройти немалое расстояние, и зря терять время не следовало. Сегодня судьба была к нему благосклонна, и серб достиг побережья без происшествий. Спустившись к воде, он услышал, как кто-то негромко стучал камнем о камень. Наиль?
Подобрав пару обкатанных волнами голышей, Ивко тоже стукнул ими один о другой. Из расщелины в скале появился старик и позвал:
- Иди сюда!
Сделав несколько шагов, Ивко увидел наполовину вытащенную на берег лодку. Рядом с ней стоял исполинского роста человек. Вся его одежда состояла из коротких, едва доходивших до колен, широких штанов. Опершись на весло, он застыл как изваяние.
- Куда ты хочешь плыть? - спросил старик.
- К Перекопу.
- Якши! Три монеты, - гулким басом сказал исполин.
- У него большая семья, - вздохнул Наиль.
Ивко достал кошелек и отдал рыбаку пять монет. Тот молча взял их и засунул за щеку. Обернувшись к старику, серб ощупью нашел его ладонь и тоже вложил в нее пять монет.
- Зачем? - запротестовал тот, пытаясь вернуть деньги. - Не надо.
- Купишь подарок Юлдуз. - Ивко обнял его на прощание - Спасибо за все.
- Да хранит тебя Аллах! - Наиль на мгновение прижался щекой к плечу серба.
Ивко не успел и глазом моргнуть, как могучие руки подхватили его, подняли и бережно перенесли в лодку. Рыбак ухватился за ее нос и столкнул в пенистую воду. Усевшись на корме, он сильно отпихнулся от камней веслом и начал выгребать навстречу волнам. Вскоре берег растворился в кромешной тьме. Рыбак поставил мачту и распустил парус.
- Вода, хлеб. - Он показал на бочонок и сверток рядом с ним.
Видимо, исполин не отличался особой разговорчивостью. Серб улегся на свернутые сети и задремал.
Почти двое суток они плыли на север. Днем - под палящими лучами солнца, ночью - под широким черным пологом неба, усеянного яркими точками звезд. Когда ветер ослабевал, рыбак садился на весла и неутомимо гнал лодку вперед. За все время плавания он не сказал ни слова. Только утром третьего дня показал мускулистой рукой на прибрежные заросли камыша и прогудел:
- Тебе туда.
С треском ломая сухие стебли, нос лодки врезался в плавни. Перевалившись через борт, Ивко по пояс в воде пошел к берегу.
- Стой! - неожиданно окликнул его рыбак.
Серб обернулся. Татарин протянул ему остатки хлеба.
- Возьми.
- А как же ты? - удивился Ивко.
- В море рыба, - лаконично ответил исполин. Вспенивая мутную воду мощными гребками, он быстро вывел лодку из зарослей и направил в открытое море. И вот она уже превратилась в маленькую точку, трудноразличимую среди искрящихся в солнечном свете волн.
Выбравшись на берег, серб вылил из сапог воду и просушил одежду. Всухомятку пожевал хлеба, оделся и пошел, держа направление на северо-восток. Вокруг расстилалась безлюдная степь. Солнце поднималось все выше и начинало припекать. Мучительно хотелось напиться чистой холодной воды и завалиться в тенечке, пусть даже на голой земле, лишь бы только не мерить шагами прокаленную, пахнущую пылью равнину.
Где его высадил рыбак? Ясно, что недалеко от Перекопа, но где он, Перекоп, - уже за спиной или еще впереди? И поблизости никаких признаков жилья, а там, где нет жилья, не найдешь ни воды, ни коня. Но без коня никогда не добраться до Азова - пешком степь не перейти, замучит жажда и спалит солнце.
Заметив на горизонте тоненькую струйку дыма, Ивко сначала не поверил глазам: уж не наваждение ли? Бывает, что от бесконечного пекла начинает мутиться в голове и чудится всякое - то стаи птиц, то зеленые дубравы. Он зажмурился и отвернулся, а потом вновь посмотрел туда, где заметил струйку дыма. Она не исчезла! Значит, там люди, вода и, конечно, лошади! Серб побежал, но вскоре перешел на шаг и, наконец, остановился; куда он торопится? Летит, как неразумный мотылек на огонь, не подумав, что разжечь его в степи могут только ордынцы. Нет, нужно быть осторожным. Зорко осматриваясь, он начал забирать левее, чтобы выйти к костру с наветренной стороны: если у татар есть собаки, они не сразу учуют запах чужого человека и не успеют поднять лай. Хорошо, если это костер одинокого табунщика. Впрочем, не стоит загадывать.
Когда ветер донес до него запах дыма, Ивко лег на землю и пополз, прячась в траве. Вскоре он услышал голоса и сердитое ворчание собаки. Приподнявшись, увидел сидящих у костра трех татар. Чуть поодаль, навострив уши, беспокойно вертел головой лохматый пес, стараясь уловить, откуда исходит настороживший его запах чужака.
Над огнем булькало в казане какое-то варево. Один татарин - малорослый, с плоским, как у каменной бабы, лицом - помешивал деревянной ложкой в казане. Двое других сидели к сербу спинами, небрежно бросив свои луки на траву. В стороне паслись заседланные лошади. Лошади!
- Заткнись! - прикрикнул на пса плосколицый. Пес обиженно притих, положил морду на вытянутые лапы, но тут же вновь поднял голову.
- Иди сюда, - поймал его за загривок другой татарин. И начал почесывать за ухом, ласково приговаривая: - Ты хороший, хороший…
- Только жрать здоров, - недовольно пробурчал плосколицый и широко разинул рот от изумления, увидев поднявшегося из травы человека с пистолетами в руках.
Кобель вырвался из рук державшего его татарина и кинулся на незнакомца. Грохнул выстрел. Собака ткнулась мордой в землю, пятная траву кровью, хлеставшей из пробитой головы.
- Ни с места! - приказал серб и направил на обернувшихся татар второй пистолет. - Кто шевельнется, получит пулю!
Сидевшие у костра замерли. Никому из них не хотелось разделить участь сторожевого пса.
- Ты! - Ивко показал стволом на плосколицего. - Брось сюда оружие! Живей!
Тот медленно обошел костер, поднял лежавшие в траве луки и кинул их к ногам серба.
- Что еще у вас есть? Сабли, ножи?
С глухим стуком рядом с луками упали три длинных ножа в простых ножнах из толстой кожи.
- Кто вы? Сидеть! - прикрикнул Ивко на привставшего, было, татарина.
- Табун пасем, - хмуро ответил плосколицый.
- Где Перекоп?
- Там. - Татарин показал за спину серба. - День пути. Что ты хочешь?
Его вопрос остался без ответа. Ивко прикидывал, как завладеть лошадьми. Табунщики уже несколько оправились от неожиданности и прекрасно понимали, что у него всего один заряженный пистолет: пуля может просвистеть мимо, а за лошадей придется отвечать перед их хозяином.
Рыбак молодец, высадил на берег даже ближе к Азову, чем Ивко рассчитывал. Но все равно впереди еще несколько дней пути по степи, и без коней никак не обойтись.
- Ложись лицом вниз! Все! - заорал серб.
Татары нехотя повиновались. Сунув разряженный пистолет за пояс, Ивко поднял луки и повесил себе на плечо. Потом взял колчан со стрелами и зажал его под мышкой. Бочком обойдя табунщиков, схватил за повод ближайшую оседланную лошадь и вскочил на нее.
- И-и-и-ху! - приподняв голову, крикнул один из татар, и конь тут же взвился на дыбы.
Серб едва удержался в седле. Вцепившись в гриву, он сильно ударил скакуна рукоятью пистолета между ушей и заставил повиноваться себе. Сорвал с плеча лук, сунул пистолет за пояс и выдернул из колчана стрелу.
Вовремя! Татары уже вскочили на ноги, а плосколицый схватил валявшийся в траве топор, не замеченный сербом. Стукнула спущенная тетива и плосколицый табунщик осел, хватаясь за ногу, насквозь прошитую стрелой. Двое других ткнулись носами в горячую золу. Ивко для острастки выпустил еще одну стрелу. Она со звоном отскочила от казана и упала рядом с костром. Татары испуганно вздрогнули, но не шевельнулись.
Держа лук наготове, серб поймал остальных лошадей и, крепко зажав в кулаке поводья, наметом погнал их в степь…
* * *
Теперь у него было три коня - один под ним и два заводных. Несколько часов подряд Ивко не останавливаясь мчал по степи, на ходу перескакивая с одной лошади на другую. Снимать седла с заводных лошадей он не стал, чтобы не терять драгоценное время. Скорее всего, татары пасли табун Джембойлукской орды, которую еще называют Перекопской, - она подчинялась крымскому хану и кочевала в степях, раскинувшихся у берегов Гнилых вод. Нет сомнений, что поднятые по тревоге табунщиками вооруженные всадники постараются догнать дерзкого пришельца, схватить его или убить. Поэтому Ивко тщательно запутывал следы, уходя все дальше и дальше от места встречи с табунщиками.
К седлу одной из лошадей был приторочен небольшой бурдюк с кобыльим молоком. Вытащив деревянную пробку, серб жадно припал к нему губами, утоляя жажду. Сразу стало легче, солнце, казалось, уже не так палило, а встречный ветер приятно охлаждал разгоряченное тело.
Вечером, когда раскаленный шар солнца начал медленно опускаться за горизонт, Ивко сделал короткий привал. Стреножив коней, он пустил их пастись, а сам доел остатки хлеба и запил скудную трапезу молоком из бурдюка. Вычистив пистолет, вновь зарядил его и прилег немного отдохнуть: предстояло всю ночь провести в седле. Он хорошо успел изучить привычки ордынцев, и был уверен, что они, подобно волчьей стае, упрямо пойдут по его следу.
Вскоре Ивко опять скакал по степи, освещенной выглянувшим из-за тучки месяцем, ласково прозванным донцами "казачьим солнышком". Отдохнувшие кони бежали резво, дробно стуча копытами по еще не успевшей остыть земле. Вокруг ни огонька - куда ни кинешь взгляд, только черная равнина. Постепенно окрепло ощущение, что он сумел оторваться от погони. Подняв лицо к бескрайнему звездному небу, серб радостно засмеялся: он дойдет, он непременно дойдет до Азова, увидит есаула Паршина! Еще день-другой пути - и покажутся мрачные башни бывшей турецкой крепости. Там он, наконец, сможет скинуть тяжкий груз, камнем лежащий на сердце…
На следующий вечер он неожиданно наткнулся на татар. Несколько конных степняков выскочили из неглубокой балки и бросились ему наперерез. Тонко свистнули выпущенные ордынцами стрелы, и одна из заводных лошадей рухнула на бок: между ребер у нее торчало оперение двух глубоко засевших стрел.
Принимать бой не имело смысла, татар не меньше десятка. Раздумывать над тем, откуда взялись они здесь, тоже не оставалось времени: кто знает, может, это как раз та погоня, от которой он скрылся неподалеку от Перекопа? Хлестнув лошадей, Ивко понесся навстречу надвигавшейся темноте. Сколько раз она уже спасала его? Может, и сейчас укроет от смертельной опасности - солнце почти село, а ночь опускается на степь быстро.
Началась бешеная скачка. С замиранием сердца серб ждал: вот-вот шальная стрела свалит его коня, и тогда - конец! Ноздри щекотал терпкий запах лошадиного пота, сухой пыли и цветущей полыни. Сзади захлопали ружейные выстрелы: расстояние увеличилось, и татары уже не могли достать его стрелой.
Взмыленные, напуганные стрельбой кони как птицы летели по темнеющему шляху, пластаясь над землей, словно хоронясь от быстрой пули. Багровая полоса вечерней зари над горизонтом угасала, подергивалась сизым пеплом - скоро темнота скроет беглеца, как в море. Казалось, куда скроешься в открытой степи, но вскоре серб повернул дымящихся коней в первую попавшуюся балку, где уже легли черные, как деготь, ночные тени. А позади не затихал стук копыт, тяжелый храп загнанных лошадей и визг разъяренных татар. Ничего, еще немного - и его уже не взять!
И тут ударило в спину, будто впилась ядовитым жалом огромная рассвирепевшая оса. Теряя сознание от боли, серб упал на шею коня и судорожно вцепился в гриву, полностью доверив ему себя…
* * *
Паршина разбудили на рассвете. Всю ночь он занимался делами и только под утро прилег отдохнуть, но тут караульные казаки принесли на попоне неизвестного раненого человека, прискакавшего из степи к воротам крепости. Сон как рукой сняло.
Раненого положили на лавку. Один из караульных объяснил Федору:
- Бредит по-татарски. Все тебя спрашивает. В спину его, навылет.
Паршин подошел. Лицо раненого было ему незнакомо. Длинные спутанные черные волосы, орлиный нос, впалые, до синевы бледные щеки, заросшие курчавой бородой. Губы спеклись в сухой горячий ком. По рубахе широко расползлось бурое пятно.
- Паршин! - Незнакомец открыл мутные глаза и обвел ими лица сгрудившихся у лавки казаков.
- Я Паршин, - наклонился к нему Федор. - Кто ты, откуда?
- Какому Богу?.. - едва слышно просипел раненый.
- А ну, геть все отсюда! - не оборачиваясь, приказал есаул. - Быстро!
Подталкивая друг друга, караульные заторопились к выходу, бросая через плечо любопытные взгляды. Закрыв за последним из них дверь, Паршин вернулся к раненому.
- Истинному, - склонившись к уху раненого, ответил он. И, нетерпеливо обрывая петли на кафтане, распахнул его, показал спрятанный на груди маленький золотой цветок с жемчужинкой. - Говори!
- Я Ивко, от Спиридона. Татары теперь знают, кто он. Предупреди Царьград, - с трудом ворочая языком, прошептал серб.
- Все сделаю, - Федор убрал упавшие на лоб раненого грязные пряди волос. - Не волнуйся!
Неожиданно серб приподнялся, схватил есаула за плечо и притянул к себе:
- Я слышал, Азис говорил с турком. Есть враг в Азове, и есть враг в Москве. Берегитесь!
Федор закаменел лицом, до боли стиснул зубы. Бережно уложив раненого, он едва смог выдавить из себя:
- Имя?! Назови имя!
- Не знаю. Обещай, что найдете их!
- Обещаю. Я отправлю гонца в Москву. Мы найдем их вместе.
- Нет, - бледно улыбнулся Ивко. - Мой путь закончен, но я все-таки дошел до тебя.
- Поднимешься, - попытался подбодрить есаул, но серб остановил его едва заметным движением руки:
- Не надо. Я ухожу… А все же жаль.
Глаза его уставились куда-то мимо Федора, словно он увидел нечто, чего никому не дано видеть до последнего часа на многострадальной и грешной земле. Недоговорив, Ивко судорожно вздохнул, будто пытался набрать в пробитую пулей грудь побольше воздуха перед отчаянным прыжком в неизвестность, и затих, странно вытянувшись и безжизненно уронив испачканную кровью руку.
Есаул перекрестился, закрыл умершему глаза и опустился перед лавкой на колени.
- Прости, брат! - Он прижался лбом к холодеющей руке серба. - Пусть душа твоя будет спокойна. Я не обещаю. Я клянусь перед Богом, что найду предателей! И смерть их будет лютой…
Глава 6
Заветный сундук Спиридон приказал поставить в своей маленькой каюте под кормовым настилом. Громоздкий, окованный железными полосами деревянный сундук занял почти все ее свободное пространство, так что пришлось вплотную придвинуть его к просмоленному борту, за которым глухо плескались волны.
Грек дал знак отчаливать. Пестро одетые матросы баграми отпихнулись от причала, разворачивая тяжело нагруженную фелюгу носом в открытое море. Подняли парус. Выбеленное солнцем и соленой водой полотнище надулось, хлопнуло, поймало попутный ветер, и глубоко осевшее суденышко, скрипя и покачиваясь, заскользило по волнам, разрезая их острым носом. Некоторое время купец стоял на корме, наблюдая за быстро скрывающимся во тьме берегом, потом спустился в каюту. Закрыв дверь, отпер сундук и помог выбраться из него слегка сомлевшему от духоты Куприяну.
- Мы уже в море, - сообщил грек и зажег висевший на низком подволоке фонарь. - Ветер хороший, дня за два добежим до Царьграда.
- Хорошо бы причалить утром, до полудня, - Куприян с хрустом потянулся всем телом и пожаловался: - Скукожился весь в твоем ларчике.
- Ничего, зато надежно. - Купец засмеялся и налил из кувшина в деревянную кружку темного вина. Подал ее Куприяну. - Выпей!
- Кислятина! - Казак опорожнил посудину и ладонью вытер усы.
- Молодое вино, - пожал плечами Спиридон. - Да, кислое, но помогает переносить качку. Твои вещи там. - Он показал на узел под ногами.
Куприян поднял узел, развязал и начал вытаскивать поношенную турецкую одежду. Скептически хмыкая и недовольно щурясь, он разглядывая пеструю залатанную рубаху, дырявые шаровары и стоптанные туфли из грубой кожи.
- Что? - Наблюдавший за ним грек вопросительно поднял брови.
- Чистая больно, - буркнул Куприян.
- Ты любишь запах чужого пота? - усмехнулся купец. - Грязь мы найдем, не беспокойся А когда взойдет солнце, в каюте будет жарко, как в бане День пропаришься взаперти, и все приобретет должный вид.
- Ладно, - нехотя согласился Куприян и попросил. - Поправь мне бороду.
При свете фонаря купец подстриг ему волосы на турецкий манер и помог намотать на голову чалму. Казак переоделся в тряпье и стал похож на портового амбала.
- Бичак вар? Нож есть? - хрипло спросил он.
Пораженный Спиридон даже отшатнулся: перед ним сидел пожилой бродяга-турок. Под нависшими бровями хитро и алчно поблескивали маленькие глазки, загорелое лицо заросло неаккуратной черно-седой бородой. В вырезе рубахи видна мускулистая грудь с розоватым рубцом давней раны под правой ключицей. Такой при ярком свете дня униженно поклонится сильному, но в темном закоулке воткнет ему нож между ребер, чтобы забрать кошелек.
Сколько таких оборванцев, готовых за мелкую монету целый день бегать по сходням с мешками на плечах, приходилось видеть греку на константинопольских причалах. Вечерами эта публика собиралась у разложенных на берегу залива костров или отправлялась в дешевые харчевни - спустить добытые за день деньги и устроить пьяную поножовщину.