Иван. Есть у него давнее желание царствовать, однак боюсь, что недруги используют Ивана-сына для козней и интриг. Родные царевича, Захарьины-Романовы, да Шереметьевы и его придворные. Оттого восхотел поставить ему препону и нарек на великое княжение царя Симеона Бекбулатовича. Однак бояре его, касимовского, не хотят. Иное дело – ты. Ты умен, богат, бояре тебя любят. Ты, Иван Петрович Челяднин, один из первых бояр земщины. На Москве в отсутствие меня, царя, ты был первым боярином и судьей. Тебе ли не под стать Мономахов трон, царское место?
Челяднин-Федоров. Государь милостивый, такое принять не могу. Не могу воспользоваться ссорой в царской семье. Ту ссору митрополит и святые отцы должны разрешить для блага России.
Дионисий. Я, митрополит, и епископы приложим все усилия, чтоб прекратить раздор в царской семье. Спор должен быть улажен семейными средствами.
Царевич Иван. Семейное средство у нас – то палка, которой меня батюшка часто колотит.
Иван. Вишь, старик, как меня за грехи мои сын мой Иван почитает? Колочу, что заподозрил тебя, родного сына, в измене. Оттого ставлю тебе препоны. Боярин Челяднин-Федоров – Руси потребный, добрый государь. Пусть наконец на троне сидит разумный царь, не такой окаянный, как я. Гляди, как красив Мономахов трон, царское место! (Подходит, обнимает Челяднина-Федорова и подводит его к трону.) Милые мои, красив наш царский трон. На нем рельефные картины вырезаны о шапке и бармах Владимира Мономаха. Тут вся преемственность русских царей от Византийской империи. Писано на троне о том и картины величественны. Изображены конные воины со стягами и хоругвами, виды городов и крепостей с башнями и въездными воротами, многокупольные храмы с колоколами и шатровыми верхами, все рельефы позолочены, и фон расцвечен синими и красными красками. Ножья трона вырезаны в виде фигур фантастичных зверей и также расписаны красками. Кокошник шатра над троном украшен сочной виноградной лозой с плодами и листьями. И плетенка, целый букет цветов, и чаши в форме древних, и орнамент. Красиво как! Садись на сей трон Мономахов, старик. Давно ведь хочешь свергнуть меня с престола, так одевайся в царское одеяние! (Снимает с себя корону и одевает ее на Челяднина.) Бармы бери!
Челяднин-Федоров. Всемогущий, пресветлый, милосердный государь!
Иван. Все то теперь твои титулы. Бери бармы!
Челяднин-Федоров. Государь милостивый, оклеветан!
Иван. Бери бармы, старик! Бармы есть необходимая принадлежность парадного одеяния царского. Вот – ныне ты царь, государь Всея Руси! Помилуй нас, батюшка, не прогневись! (Достает нож и вонзает в Челяднина-Федорова. Тот падает. Корона скатывается с головы к ногам царя. Всеобщее смятение.)
Белеутов (испуганно). Уязвлен, уязвлен прямо в сердце!
Иван. Нет более на Руси царской власти! Вы, бояре, того хотели! (Нервно ходит.) Вы считали меня за червя! За червя! За червя считали!
Бельский. Государь, за сопротивление рубить головы, за крамольные речи резать языки! Всякого казнить, кто против единства России!
Чудовский архиепископ Евфимий. Нельзя скреплять единство отечества безвинной кровью! Тому возрадуются лишь похлебники-маньяки, губители Святорусской земли. Может ли допустить православная церковь пролитие крови! Так ли, митрополит Дионисий?
Дионисий. Ответ на царский гнев и даже несправедливость – кротость и смирение. Ибо ропот против царя есть ропот против Бога, а царская жестокость есть Божья кара нашим погрешениям. Государь, я, иерарх православной русской церкви, скромно и смиренно дерзаю тебя просить о христианской милости к опальным.
Иван. Кого просишь? Нет более на Руси царя! (Гневно.) Как иудеям вместо креста нужно обрезание, так вам вместо царского владения нужно самовольство!
Дионисий. Государь, смени гнев на милость!
Иван. Его проси, он государь ваш! (Указывает на Бекбулатовича.) Саид Булат Бекбулатович, в крещении Симеон, садись на Мономахов трон, царское место!
Бекбулатович. Грозный, страшный, сильный и великий государь! Наш всесильный Иван Васильевич! Холоп твой Симеон, царь касимовский, пав на землю, премного челом бьет твоему пресветлому царскому пресветлому величеству. По твоему великому страшному приказу сяду, куда велишь! (Садится на трон.)
Иван. Возвожу на великое княжение Всея Руси служившего мне верой и правдой казанского царевича Симеона Бекбулатовича, внука последнего ордынского хана Ахмата Касимовского, царевича, женатого на дочери князя Мстиславского. Себе оставляю титулы князя московского, псковского, ростовского. Ты, Симеон, поселишься в Кремле!
Белеутов. Татарин въедет в царские хоромы! Спаси нас, Господи, и помилуй! (Крестится.)
Иван. Истинно так, в царские хоромы. Я же, прежний великий государь, переселяюсь на Арбат. Теперь буду ездить по Москве просто, как боярин. В кремлевском дворце устроюсь подале от великого князя, восседающего на великолепном троне, и смиренно буду выслушивать его укоры, и отказываюсь от своих титулов и почестей, и приказываю называть себя просто Иваном Московским. Иванец Московский с сынами Иванцем и Федцом. Пойдемте, сыны, на последнее место среди бояр. (Садится с сыновьями позади всех.) А по нужде подавать буду челобитную великому князю Всея Руси.
Царевич Федор. Батюшка, за что нас гонят?
Иван. За правду. Как сказал Христос, словно на разбойника, вышли на меня. Я верю Христу. Греха ни одним уголком сердца не совершил. Бог есть сердца моего зритель. Лишь когда начали выступать против меня, то и я начал жестче выступать против вас. Я на царском престоле вырос, вы же хотели власти – то берите ее, ежели сможете теперь у татарского хана взять. Хвастались, как дьявол: обошел землю и вся земля под ногами. Тогда Господь спросил дьявола: "А знаешь ли раба моего Иова?" Я есть Иов, Божий страдалец, ухожу прочь от вас, изменников проклятых! Отныне Русь – вдовствующее государство! (Идет к выходу с сыновьями.)
Бельский. Государь Иван Васильевич, спросить хочу.
Иван. Не государь, а князь московский Иванец.
Бельский. Прощения прошу, князь московский Иван Васильевич! Боярина Челяднина-Федорова куда девать? (Указывает на труп.)
Иван. Брось его, Бельский, у речки Неглинной в навозную яму. Да подай великому князю Всея Руси челобитную, чтоб умертвить его, Челяднина-Федорова, изменника, престарелую жену. (Уходит в сопровождении сыновей.)
Занавес
Сцена 79
Царские палаты на Арбате. Царь – теперь просто князь Московский – обсуждает с Годуновым, Нагим и Бельским устройство своего удела и удельного войска. Затем объясняет уезжающему английскому послу Дженкинсону, что его отречение – комедия, надо по-прежнему иметь дело с ним. Новый посол Боус смело говорит с царем, тот гневается, но уважает смелого собеседника. Приводит примеры казней и произвола королей в Англии
Сцена 80
Свадьба царя и Марии Нагой. Московские бояре обсуждают, какие бывали свадьбы. Тут же Михалка-стихотворец. Обсуждают царскую свадьбу и Дженкинсон с Боусом. Царь с новой царицей выходят из церкви
Действие девятое
Сцена 81
Троице-Сергиевский монастырь. Царь, царица и новорожденный младенец Дмитрий встречаются со старцем Максимом Греком. Дискуссия о Троице. Грек осуждает всех царей, поступающих не по Писанию во времена, когда близок последний век. Он говорит, что, если царь не вернется в Москву помогать пострадавшим от войны, а поедет дальше по монастырям, Дмитрий не доживет до отрочества. Царь в гневе уезжает
Сцена 82
Келья Пешношского монастыря. Вечер. Игумен Вассиан Топорков читает при горящей свече. Входит царь Иван со свитой
Топорков. Рад сердечно видеть тебя, государь. (Кланяется.)
Иван. И я рад видеть тебя, почтенный старец. Когда после рождения царевича Дмитрия, князя Угличского, также оправившись от недомогания, собрался я ехать в Кириллов монастырь, то твердо решил заехать к тебе, старцу Вассиану Топоркову, бывшему советнику отца моего, великого князя Василия Третьего. Знаю, что был ты в большой милости у Василия Ивановича, однако при боярском правлении тебя удалили.
Топорков. Удалили меня, государь, в Коломенское игуменство, ибо сыскал известность как сторонник сильной монархической власти.
Иван. И ныне бояре против меня восстали, то дал им в великие князья татарина, сам же удалился.
Топорков. То скорбно для Руси, государь. Слыхал обо всем том со скорбью.
Иван. Вот пришел я, царь, в твою келью и, зная, что ты единомышленник отца моего и во всем угоден и согласен, спросить хочу: како бы могло быть мне, чтоб добре царствовати и великих и сильных держати в послушании?
Топорков. Подойди, царь, я тебе на ухо шепну, ибо есть с тобой лишние.
Никита Романов. Кто ж те лишние? Не мы ль, шурья царские, с наследником законным царевичем Иваном?
Царевич Иван. Скажи, старец, громко, и мы послушаем.
Иван. Скажи громко, старец, пусть знают и иные.
Топорков. Слышать громко желаешь, то такую речь скажу: государь, ежели хочешь быть настоящим самодержцем, не держи около себя никого мудрей себя самого, ни одного советника умнее себя, поскольку сам ты – лучше всех. Ежели так будешь поступать, то будешь тверд на своем царствии, и все у тебя в руках будет. А ежели станешь держать около себя мудрейших, поневоле будешь их слушать, тех, кто умней тебя.
Иван. Замечание твое попало мне в самое сердце. (Целует старцу руку.) Ежели б отец родной был жив, то и тот не сказал бы мне ничего лучшего.
Царевич Иван. Батюшка, молю тебя, не слушай такое! Вот как ты, Топорков, сплел сатанинский силлогизм! Батюшка, не слушай его! То есть сатанинское сложение или стих.
Иван. Отчего же сатанинское, Иван-сын? Ну, хоть бы и отец мой был жив, не сказал бы мне столь полезного слова, а я, в отличие от тебя, Иван-сын, отца своего слушал. (Ходит.) Нет, недаром по дороге в Кирилло-Белозерский монастырь заехал я в Пешношскую обитель к старцу Вассиану Топоркову.
Царевич Иван. По наваждению дьявольскому ты, батюшка, с восторгом выслушал коварный совет.
Иван. Нет, то ты, Иван-сын, не разумеешь! Старец Вассиан Топорков, скажи еще раз!
Топорков. Чтоб сохранить свое самодержавие и не подчиниться другим, не следует держать советников, которые мудрей тебя самого. Ты, государь, лучше всех, и не нужно тебе никого умного.
Иван (восхищенно). Сам отец, будь он жив, не мог бы мне дать лучшего совета!
Топорков. Вся беда от вельмож, государь, из-за их лихоимства и неправедного суда. Избавить нас, русских, от этого зла может лишь неограниченная власть, грозно охраняющая правду и справедливость. Царю надлежит быть грозным и мудрым, иначе правду не ввести в государство.
Никита Романов. Сатана то сказал, государь! Конечно, он сам и сказал, только использовал уста престарелого старца. "Ты лучше всех" словно сказано "Ты равен Богу". Поистине, дьявольский голос, преисполненный всякой злобы, презрения и беспамятства.
Нагой. Так говоришь, боярин Никита Романов, ибо сам на трон хочешь, а ежели вы, Романовы, усядетесь, то вознесетесь!
Никита Романов. Царю хоть и служит к его чести царство, а не получил он какого-либо от Бога добра особого. Потому должен искать доброго совета не только у советников, но и у простых людей на соборных сходах. Потому что духовные дарования даются не по внешнему богатству и не по силе царства, а по душевной праведности.
Феодосий. По твоим словесам, боярин Никита Романов, получается, что государь, помазник Божий, не праведен?
Иван(гневно). Видно, мало вас, Романовых, наказывал! И ты так мыслишь, Иван-сын?
Царевич Иван. Батюшка, когда слушает царь добрых советников, то праведен, когда дурных, то неправеден. Смотри, батюшка, также о добром совете у Златоуста в толковании Павловых словес о нравоучении из Второго послания к коринфянам, беседа восьмидесятая.
Иван. Молод ты еще, Иван-сын, многого не ведаешь. Кто те добрые советники? Не те ли, которые меня, самодержца, столько лет в пеленах держали? Я в порфире родился, они ж, низкие, надо мной власть взяли. Вот где поистине сатанинское наваждение было. В молодые лета мои поп-невежда священник Сильвестр восхитил у меня, государя, власть. В великом жаловании и в совете духовном и думном. Всемогущ. Все его слушали, никто не смел противиться ради моего царского жалования. Я же как бы сам у себя в плену был.
Феодосий. Помню я особо те скверные времена, государь. Указывал и митрополитам, и архимандритам, и приказным людям. Никто не смел творить не по его велению. Обладал обеими властями: святительской и царской, яко царь и святитель. Кто противился, тех побивали, и я, по повелению Адашева и Сильвестра, был избит камнями едва не до смерти, за иосифлянство мое.
Иван. Страшны те времена, подобно временам иудейского закону. В летах совершенных не хотел быть младенцем. Вот в чем моя вина: я не смел слова сказать ни одному из самых последних советников, а те могли говорить мне что угодно, обращались со мной не как с государем, даже не как с братом, а прямо как с нищим. Достаточно, чтоб кто исполнил мое распоряжение, сделал по-моему, и на него уже гонение и мука, а кто раздражает меня, пойдет против меня – тому богатство, слава идет. Попробуй прекословь – мне уже кричат, и душато моя повинна, и царство-то разорится.
Никита Романов. Государь, мы, Захарьины-Романовы, проявляли недовольство, что правит поп Сильвестр землей Русской, однако ныне лучше ли будет, государь, если возьмет над тобой верх сей иосифлянин Топорков? По чистоте душевной ты ведь доверчив, государь.
Иван. То правду говоришь, боярин Никита Романов, излишне я доверчив. Я любил и уважал их, видел в них не слуг, а друзей. Сильвестра почитал за отца. А эти люди, из вражды к царице Анастасии, матери твоей, Иван-сын, и царевича Федора, и к братьям ее Романовым, соединились с врагами.
Нагой. Государь милостивый, ныне сами Романовы так делают из вражды к новой царице Марии Нагой и младенцу-наследнику.
Годунов. Какой из царевичей наследником будет, то сам государь решит, а не Романовы и не вы, Нагие.
Топорков. Государь, на Руси, окруженной врагами, чую, смута приближается, борьба за трон. Избавить нас, россиян, от этого зла может лишь твоя неограниченная власть. Иных же к власти не допускай!
Царевич Иван. Батюшка, такими речами сей Вассиан бесный сам над тобой власть получить желает, и будет та власть хуже Сильвестровой.
Никита Романов. Сказав то, ты, епископ, словно отрыгнул смрад вместо благоухания. О, сын дьявола, зачем рассек ты жилы человеческой природы и восхотел разрушить и отнять всю крепость, вселяя в сердце христианского нашего царя безбожную искру, от которой по всей Руси снова загореться может столь жестокий пожар, что и говорить о нем словами невозможно! Прозвание тебе – Топорков, но ты не топорком, сиречь небольшим бердышем, а поистине большой и широкой настоящей секирой благородных и славных мужей на Руси великой хочешь уничтожить!
Топорков. В ответ на такие речи, государь, еще крепче ограничь влияние боярства. И в третий раз повторяю: не держи советников умней себя!
Царевич Иван. Батюшка, обрати внимание на сей совет враждебный, вдохновенный Сатаной заразной, в тысячу раз хуже, чем совет Ахитофела, от которого вострепетал Богоотец Давид, храбрый и непобедимый покоритель страшных и ужасных гигантов! Не боясь юного царя и всего воинства Израиля, ужаснулся он совета коварного мужа. Так писано во Второй книге Царств. Сей старец тебе злое советует.
Царь Иван. Иван-сын, не только плотские люди, сами бесплотные ангелы управляются помыслами и рассудком высшим, как пишет о том Дионисий Ареопагит. В сем старце Божье говорит, ты ж то не смыслишь.
Топорков. Государь, свое понимание самодержавия хочу изложить кратко. Главное – богоустановленность царской власти. Царь Богом поставлен и верою утвержден и огражден святостью, глава всем людям своим, и государь своего царства и наставник крепок людям своим, и учитель, и ходатай к Богу. Государь избран Божьей благодатью.
Годунов. Государь милостивый, к тебе приехала депутация, среди них – митрополит Дионисий, князь Мстиславский, от Боярской думы приказной дьяк Щелкалов, также ходатаи от дворян.
Иван. Чего хочет такая высокая депутация от меня, князя московского? Как думаешь, святой старец, принять ли?
Топорков. Прими, государь.
Иван. Хай идут. (Годунов посылает слугу.)