Это противостояние обусловлено не только конфликтом стереотипов, но благоговением художника-пионера перед материалом. Какую бы перспективу он ни выбрал, он остается верен ей. Если он имеет дело с истинной природой события, он следует к развязке, несмотря на сопряженную с этим боль. Он не будет прибегать к изощренным фантазиям, чтобы оказать помощь герою, или провозглашать мир там, где его нет. Это его Америка. Но широкая аудитория не способна переваривать такую суровую пишу. Их больше интересуют они сами, а не мир вокруг них. Они уверены, что произведение искусства - это средство передвижения, которое унесет их в страну, где часы не отбивают время и не нужно мыть посуду. Для удовлетворения этих нужд существует промежуточный класс художников, способных и готовых сместить перспективы, а из замыслов и изобретений великих людей создать романтико-реалистическую смесь. И тем самым, как советует Фрэнсис Пэттерсон, обеспечить "то, что так редко случается в реальной жизни: триумфальное разрешение множества проблем и превращение существующих в жизни мук добродетели и торжества греха… в торжество добродетели и вечное наказание ее противника".
4
Политические идеологии не подчиняются этим правилам. Они всегда придерживаются реализма. Рассуждения идеологов рисуют картину некоего реального зла, будь то немецкая угроза или классовое противоречие. В них обязательно присутствует описание определенного аспекта мира, который убедителен в силу соответствия знакомым идеям. Но поскольку идеология имеет дело с невидимым будущим, равно как и с весьма осязаемым настоящим, она довольно быстро и незаметно выходит за пределы области, поддающейся проверке. Описывая настоящее, вы более или менее привязаны к опыту, общему для большинства людей. Описывая то, что еще никто не испытывал, вы вольны строить любые предположения. Вы стоите у последней черты, но вы, вероятно, отстаиваете интересы Добра. Начало, подлинное с точки зрения принятых норм, и счастливый конец. Любой марксист тверд как скала в своих представлениях о жестокостях настоящего и жизнерадостен как солнечный свет в видении будущего, которое наступит на следующий день после установления диктатуры пролетариата. Таким же точно стратегиям следовали и пропагандисты во время войны: не существовало ни одного низкого качества человеческой натуры, которого они не приписывали бы всем, кто живет к востоку от Рейна. Немецкие пропагандисты писали то же самое, но про тех, кто находился к западу от Рейна. Им нужны были именно люди-звери. После победы эти фантомы исчезли. Наступил вечный мир. Эти образы создавались весьма цинично. Опытный пропагандист знает, что хотя вы и должны начать с реального анализа, но вскоре скука реального политического процесса убьет всякий интерес. Поэтому пропагандист ограничивается умеренно реальным началом, а затем нагнетает интерес, размахивая перед носом пассажиров билетом на небеса обетованные.
Этот рецепт срабатывает тогда, когда распространенная в обществе фикция переплетается с индивидуальными потребностями. Но, раз смешавшись, - в пылу битвы - исходное Я и исходный стереотип, ответственный за это наложение, исчезают из виду.
Глава 12
Новый взгляд на индивидуальные интересы
1
Итак, одна и та же история звучит по-разному для всех, кто ее слушает. Каждый воспринимает ее под своим углом зрения, по-своему реагирует на нее и привносит собственные переживания. Бывает, что художник силой таланта вводит нас в жизненный мир, совершенно не похожий на наш, и этот мир на первый взгляд кажется нам скучным, отвратительным или эксцентричным. Но это происходит редко. Почти в каждой истории, привлекшей наше внимание, мы становимся каким-то персонажем и играем в ней собственную роль. Эта роль может быть важной или незаметной, может органично вписываться в данную историю или, наоборот, быть грубо пригнанной к ней. Но она возбуждает чувства, которые, с нашей точки зрения, соответствуют этой роли. Таким образом, исходная тема подчеркивается, видоизменяется и приукрашивается всеми сознаниями, через которые она проходит. Это происходит так, как если бы пьеса Шекспира переписывалась каждый раз во время представления в зависимости от настроений труппы и публики.
Нечто подобное происходило с сагами и легендами до того, как они были записаны. В наше время напечатанный текст обуздывает все богатство фантазии отдельного человека. Однако контроля над сплетнями практически не существует, и исходный рассказ, будь то повествование о подлинных событиях или вымышленная история, по мере распространения постепенно обрастает крыльями и рогами, копытами и клювами. От версии первого рассказчика не остается ни формы, ни пропорций. Сплетня видоизменяется и перекраивается всеми, кто ее слышал, пересказывал знакомым или размышлял над ней.
Поэтому, чем более смешанной является аудитория, тем разнообразнее она реагирует на повествование. Ведь по мере увеличения аудитории в рассказе все меньше остается от его первоначальной основы. Он становится все более абстрактным. Если у рассказа нет собственного точного характера и его слышат люди, обладающие разными характерами, то они приписывают ему собственные качества.
2
Характер, который индивид приписывает данному рассказу, варьируется не только в зависимости от его пола и возраста, расы, религии и социального положения. На него влияют также более неопределенные свойства человека, связанные с наследственной или приобретенной комплекцией, врожденными способностями, карьерой, развитием, настроениями и проблемами или его участием в реальной жизненной драме. Если до человека доходят какие-то события общественной жизни - отдельные строчки публикаций, фотографии, анекдоты, собственный опыт, то он воспринимает их через призму своих мировоззренческих моделей (patterns) и реконструирует через призму собственных эмоций. Он не считает свои личные проблемы частью происходящего во внешнем мире. Он воспринимает доходящие до него рассказы о мире как миметическое расширение его частной жизни.
Но не той частной жизни, какую человек рисует для себя, поскольку в его частной жизни возможность выбора весьма ограничена и большая часть его личности свернута, находится вне поля зрения и не может напрямую управлять внешним поведением. Поэтому помимо обычных людей, которые связывают счастливые стороны своей жизни с общей доброй волей, а свои несчастья - с ненавистью и подозрительностью мира вообще, существуют еще и внешне счастливые люди, которые проявляют жестокость по отношению ко всем, кроме своего самого близкого окружения. Существует и такая категория людей, которые, все больше ненавидя свою семью, друзей, работу, преисполняются все большей любовью к человечеству в целом.
По мере того как вы переходите от общего к деталям, становится все очевиднее, что подходы людей к решению своих проблем четко не определены. Вероятно, сущность людей имеет общую основу и общие качества, однако их ответвления приобретают разные формы. Различаются подходы к ситуациям. Характер человека тоже меняется с течением времени, поскольку человек не автомат. Он меняется не только в зависимости от времени, но и под влиянием обстоятельств. История об англичанине, попавшем на необитаемый остров и продолжавшем каждый день бриться и надевать черный галстук к обеду, свидетельствует о его подсознательном страхе утратить привычки. Точно так же дневники, альбомы, сувениры, старые письма, старая одежда и любовь к неизменному порядку свидетельствуют, что мы осознаем, как трудно дважды вступить в одну и ту же реку.
Не существует неизменного Я. И поэтому при формировании общественного мнения очень важно, о каком Я идет речь. Предположим, японцы спрашивают разрешения поселиться в Калифорнии. Эту просьбу можно расценить как желание выращивать фрукты или как желание жениться на дочери белого человека. Если два государства оспаривают друг у друга территорию, то очень важно, как люди оценивают переговоры по этому поводу: как вопрос о недвижимости или как насилие и попытку их унизить. То Я, которое задействовано в мыслях о лимонах и отдаленных землях, совершенно отлично от Я, которое возмущенно представляет себе перспективу породниться с японцем. В первом случае личное чувство, формирующее мнение, прохладно, а во втором - раскалено добела. И хотя утверждение, что мнение определяется индивидуальными интересами, является тавтологией, смысл этого утверждения не прояснится до тех пор, пока мы не узнаем, какое Я из всего наличного множества отбирает и направляет данный конкретный интерес.
Религиозные учения и народная мудрость всегда выделяли несколько личностей в каждом человеческом существе. Их называли Высший и Низменный, Духовный и Материальный, Божественный и Плотский. И хотя можно не вполне соглашаться с данной классификацией, нельзя не признать факт существования различий. Вместо двух противоположных Я современный аналитик, вероятно, усмотрит в человеке гораздо больше сущностей. Он может сказать, что различие, проведенное богословами, было внешним и произвольным, поскольку многие различные Я были отнесены ими к Высшим в соответствии с теологическими нормами. Однако он не будет возражать против того, что в этом делении содержался ключ к разнообразию человеческой природы.
Мы научились распознавать множественные Я и привыкли проявлять меньшую категоричность в их оценке. Мы понимаем, что в одном и том же человеке может быть заключено много разных людей - в зависимости от того, с кем он имеет дело: с равным, с нижестоящим или с вышестоящим. Занимается ли он любовью с женщиной, на которой может жениться, или с женщиной, на которой не может жениться; ухаживает ли он за женщиной или считает ее своей собственностью; общается он со своими детьми, со своими партнерами, с преданными подчиненными или с начальником, от которого полностью зависит его судьба. Борется ли он за выживание или за больший успех своего предприятия; имеет ли он дело с дружественным ему иностранцем или с презираемым чужаком; угрожает ли ему серьезная опасность или он находится в полной безопасности; поехал ли он один в Париж или пребывает в кругу семьи в Пеории.
Разумеется, люди существенно отличаются друг от друга твердостью характера. Эти отличия значительны, и они покрывают огромный спектр, на одной стороне которого - раздвоенная душа доктора Джекила, а на другой - исключительно прямолинейные Бранд, Парсифаль или Дон Кихот.
Если черты характера в человеке слишком слабо связаны друг с другом, мы ему не доверяем. Если же они слишком однообразны и односторонни, мы считаем его скучным, упрямым или эксцентричным. В репертуаре характеров - в меньшей степени для самодостаточных и склонных к уединению, в большей - для изменчивых и способных к адаптации, существует целый ряд личностей. Те, что возглавляют ряд, достойны предстать перед Богом, а на те, что его замыкают, мы сами не осмеливаемся взглянуть. Из них можно составить набор ролей внутри семьи: отец, Иегова, тиран; муж, собственник, мужчина; любовник, распутник. Существуют также общественные роли: работодатель, хозяин, эксплуататор; соперник, интриган, враг; подчиненный, придворный льстец, сноб. Некоторые из них никогда не проявляются на публике. Другие проявляются только при каких-то особых обстоятельствах. Характер формируется из представления человека о ситуации, в которой он оказывается. Если его окружает фешенебельное общество, то он будет проявлять черты характера, уместные для данного общества. Этот характер будет своего рода модулятором, определяющим его манеру держаться, речь, выбор тем для разговора, систему ценностей. Значительная часть комических ситуаций разворачивается именно в этих условиях, то есть когда люди попадают в непривычное окружение: профессор оказывается среди антрепренеров, дьякон - за карточным столом, горожанин - в деревне, фальшивый бриллиант - среди настоящих.
3
На формирование характера влияет множество факторов, которые трудно выделить.
Анализ этих факторов, вероятно, остается столь же проблематичным, каким он был в V веке до н. э., когда Гиппократ сформулировал учение о темпераментах, разделив людей на сангвиников, меланхоликов, холериков и флегматиков и связав их свойства соответственно - с кровью, черной желчью, желтой желчью и флегмой. Новые теории, разработанные Кэноном, Адлером и Кемпфом, по-видимому, следуют тому же способу анализа, при котором осуществляется переход от внешнего поведения и внутреннего сознания к физиологии. Но, несмотря на значительное улучшение техники анализа, едва ли кто-то может сказать, что были получены надежные результаты, позволяющие отличить врожденные черты характера от приобретенных. Только в работах, названных Джозефом Джастроу "трущобами психологии", изменение характера считается фиксированной системой, которая может быть использована френологами, хиромантами, предсказателями судьбы, теми, кто читает мысли, а также некоторыми профессорами-политологами. В подобных работах вы все еще можете найти высказывания вроде "китайцы любят яркие цвета и очень часто поднимают брови", тогда как "у калмыков головы сдавлены сверху, но расширяются в стороны, вокруг органа, который создает предрасположенность к приобретательству. Склонность этой нации к воровству и пр. признана специалистами".
Современные психологи склонны представлять внешнее поведение взрослого в виде уравнения, в котором действие некоторого числа переменных, таких, как сопротивление окружению, подавленные желания разной степени зрелости, уравнивается с внешними проявлениями личности. Значит, можно предположить (хотя я не встречал этого в четко сформулированном виде), что подавление желаний или контроль над ними фиксируется не у всей личности в целом и не в течение всей ее жизни, а у разных ее Я. Так, есть поступки, которые человек не совершит как патриот, но которые он совершит, не думая о себе как о патриоте. Конечно, существуют импульсы, в какой-то степени проявляющиеся в детстве, но никогда не возникающие во взрослой жизни, за исключением тех случаев, когда они выступают в сочетании с другими импульсами. Но и это не бесспорно, поскольку подавление импульсов поддается восстановлению. Социальные ситуации, подобно психоанализу, могут вывести на поверхность глубоко скрытый импульс. Когда наше окружение спокойно и нормально, когда от нас ждут поступков, согласующихся с нашими принципами, мы можем и не знать о наших наклонностях. Когда же случается нечто неожиданное, мы узнаем о себе такое, о чем ранее не подозревали.