- Да, монсеньер, сам граф де Море вошел в гостиницу "Крашеная борода" переодетый мелкопоместным баскским дворянином; он подошел к раненому, бросил на стол, где тот лежал, полный золота кошелек, сказав: "Если ты выживешь, вели отнести себя в особняк герцога де Монморанси. Если ты умрешь, не беспокойся о своей душе: в мессах за ее спасение недостатка не будет".
- Похвальное намерение, - сказал Ришелье, - а все-таки скажите моему медику Шико, чтобы он осмотрел беднягу. Важно, чтобы он поправился. Но уверены ли вы, что граф де Море не узнал вас?
- Совершенно уверен.
- Что он мог делать, переодетый, в этой гостинице?
- Может быть, нам и удастся это узнать. Ваше высокопреосвященство не догадывается, кого я встретил на углу улиц Платр и Вооруженного Человека?
- Кого же?
- Да еще переодетую пиренейской крестьянкой.
- Говорите скорее, дю Трамбле; уже поздно, и у меня нет времени отыскивать разгадки.
- Госложу де Фаржи.
- Госпожу де Фаржи, выходящую из гостиницы? - воскликнул кардинал. - Она была одета по-каталонски, он по-баскски. Это было свидание.
- Я сказал себе то же самое, но свидания бывают разные, монсеньер. Дама не очень строгих нравов, а молодой человек - сын Генриха Четвертого.
- Нет, это не любовное свидание, дю Трамбле. Молодой человек возвращается из Италии, он проезжал через Пьемонт. Голову даю на отсечение, что у него были письма к королеве или даже к королевам. О, пусть он поостережется, - добавил Ришелье, и лицо его приняло угрожающее выражение, - два сына Генриха Четвертого уже сидят у меня под замком.
- Короче говоря, монсеньер, таковы результаты моего вечера; я счел их достаточно важными, чтобы доложить вам.
- И правильно сделали, дю Трамбле; так вы говорите, что молодой человек живет у герцога де Монморанси?
- Да, монсеньер.
- Уж не замешан ли и он в заговоре? Может быть, он уже забыл, что я отрубил голову одному носителю этого имени? Он хочет стать коннетаблем, как его отец и дед. Он и стал бы им, если б не Креки, вообразивший, что этот титул принадлежит ему как мужу одной из Ледигьер. До чего же, выходит, легко его носить, меч Дюгеклена! Но, во всяком случае, герцог - верный и преданный рыцарь. Я пошлю за ним. Его меч коннетабля находится под стенами Казаля, пусть он за ним туда отправится. Как вы сказали, дю Трамбле, вечер сегодня удачный, и я надеюсь хорошо его завершить.
- Какие приказания будут у монсеньера?
- Наблюдайте, как я вам сказал, за гостиницей "Крашеная борода", но не слишком явно; не спускайте глаз с вашего раненого, пока он не окажется в земле или не поправится. Что касается графа де Море, он, думаю, занят другой женщиной, а не этой Фаржи, у которой уже есть Крамай и Марийяк. В конце концов, дю Трамбле, существует Провидение и, как вы сказали, оно занимается этим делом. Но вы знаете, что Провидение не может со всем справиться в одиночку.
- А на этот случай создана поговорка или, вернее, максима: "Помоги себе сам, и Бог тебе поможет".
- Вы весьма проницательны, дорогой дю Трамбле, и для меня было бы большим несчастьем вас лишиться. Так что дайте мне время оказать папе услугу, избавив его от испанцев, которых он боится, и от австрийцев, которых он ненавидит, и мы устроим, чтобы первая же красная шапка, прибывшая из Рима, размером пришлась по вашей голове.
- Если бы она оказалась мне мала или велика, я попросил бы монсеньера подарить мне свою старую в знак того, что, каких бы милостей ни удостоило меня Небо, я никогда не буду считать себя равным вам, а всегда останусь вашим покорнейшим слугой.
И отец Жозеф, сложив руки на груди, смиренно поклонился.
В дверях он встретил Кавуа; тот посторонился, давая ему дорогу, как сделал это и при входе капуцина.
Когда Серый кардинал скрылся, Кавуа сказал:
- Монсеньер, он здесь.
- Сукарьер?
- Да, монсеньер.
- Значит, он был дома?
- Нет, но его слуга сказал, что, вероятно, он в игорном доме на улице Вильдо, куда нередко заглядывает; там я его и нашел.
- Пригласите его.
Кавуа, опустив глаза, не двинулся с места.
- В чем дело? - спросил кардинал.
- Монсеньер, я хотел обратиться к вам с просьбой.
- Говорите, Кавуа; вы знаете, что я вас ценю и рад буду доставить вам удовольствие.
- Я хотел узнать: когда господин Сукарьер уйдет, позволено ли мне будет провести остаток ночи дома? Со времени нашего возвращения в Париж, монсеньер, вот уже пять дней или, точнее, пять ночей я не ложился в постель.
- И вам надоело бодрствовать?
- Нет, монсеньер, это госпоже Кавуа надоело спать.
- Следовательно, госпожа Кавуа до сих пор влюблена?
- Да, монсеньер, но влюблена в своего мужа.
- Прекрасный пример для придворных дам! Кавуа, вы проведете эту ночь со своей женой.
- О, благодарю, монсеньер!
- Я разрешаю вам отправиться за ней.
- Отправиться за госпожой Кавуа?
- Да, и доставить ее сюда.
- Сюда? Что вы имеете в виду, монсеньер?
- Мне нужно с ней поговорить.
- Поговорить с моей женой? - вскричал Кавуа вне себя от изумления.
- Я хочу сделать ей подарок в возмещение бессонных ночей, проведенных ею по моей вине.
- Подарок? - переспросил Кавуа, все более удивляясь.
- Пригласите господина Сукарьера, Кавуа, и, пока я буду разговаривать с ним, отправляйтесь за вашей женой.
- Но, монсеньер, - робко заметил Кавуа, - она будет уже в постели.
- Велите ей встать.
- Она не захочет прийти.
- Возьмите с собой двух стражников.
Кавуа расхохотался.
- Что ж, пусть будет так, монсеньер. Я вам ее доставлю, но предупреждаю, что у госпожи Кавуа язык хорошо подвешен.
- Тем лучше, Кавуа, я люблю такие языки, ведь редко встретишь при дворе людей, которые говорят все, что думают.
- Так вы серьезно отдаете мне это распоряжение, монсеньер?
- Серьезнее не бывает.
- Будет исполнено, монсеньер.
Кавуа, все еще не до конца убежденный, поклонился и вышел.
Кардинал, пользуясь тем, что он остался один, быстро подошел к стенной панели и открыл ее.
На том же месте, где был оставлен вопрос, оказался ответ.
Он был составлен столь же лаконично, что и вопрос.
Вот что в нем значилось:
"Граф де Море - любовник г-жи де ла Монтань, а Сукарьер - г-жи де Можирон.
Несчастливый любовник - маркиз Пизани".
- Удивительно, - пробормотал кардинал, закрывая панель - как все сходится сегодня вечером. Поневоле начнешь, как этот дурак дю Трамбле, верить в Провидение.
В эту минуту секретарь Шарпаньте отворил дверь и, заменяя камердинера или придверника, возвестил:
- Мессир Пьер де Бельгард, маркиз де Монбрён, сеньор де Сукарьер.
Что касается Кавуа, то он, не теряя времени, отправился за своей женой.
XIII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГОСПОЖА КАВУА СТАНОВИТСЯ КОМПАНЬОНКОЙ ГОСПОДИНА МИШЕЛЯ
Человек, велевший доложить о себе этим помпезным нагромождением титулов, был - наши читатели это знают - не кто иной, как наш друг Сукарьер, чей портрет мы бегло набросали в начале этого тома.
Сукарьер вошел с непринужденным видом и поклонился его высокопреосвященству с развязностью, которую в его положении можно было счесть наглостью.
Кардинал, казалось, стал искать взглядом, где свита, приведенная с собой Сукарьером.
- Простите, монсеньер, - спросил тот, изящно вытянув ногу и округлив руку, в которой держал шляпу, - кажется, ваше высокопреосвященство что-то ищет?
- Я ищу тех людей, о ком доложили одновременно с вами, господин Мишель.
- Мишель? - переспросил Сукарьер, притворяясь удивленным. - А кого так зовут, монсеньер?
- По-моему, вас, сударь мой.
- О, монсеньер находится в серьезном заблуждении, и я не могу его в нем оставить. Я признанный сын мессира Роже де Сен-Лари, герцога де Бельгарда, великого конюшего Франции. Мой знаменитый отец еще жив, и можно обратиться к нему за необходимыми сведениями. Меня зовут сеньором де Сукарьером по купленному мной имению. Титул маркиза я получил от госпожи герцогини Николь Лотарингской по случаю моего брака с благородной девицей Анной де Роже.
- Дорогой господин Мишель, - произнес кардинал де Ришелье, - позвольте мне рассказать вам вашу историю. Я знаю ее лучше, чем вы, а для вас она будет поучительна.
- Я знаю, - отвечал Сукарьер, - что великие люди, подобные вам, после утомительного дня нуждаются в небольшом развлечении. Счастливы те, кто может, пусть в ущерб себе, предоставить это развлечение столь великому гению.
И Сукарьер, в восторге от комплимента, который ему удалось придумать, склонился перед кардиналом.
- Вы ошибаетесь решительно во всем, господин Мишель, - продолжал Ришелье, упорно называя собеседника этим именем, - я не устал, не нуждаюсь в развлечении и не намерен получить его за ваш счет. Но поскольку я собираюсь сделать вам некое предложение, то хочу доказать, что меня не могут, как остальных, одурачить ваши имена и титулы; если я обращаюсь к вам с предложением, то лишь по причине ваших личных достоинств.
И кардинал сопроводил последнюю фразу одной из тех тонких улыбок, что были ему свойственны в минуты хорошего настроения.
- Мне остается лишь выслушать ваше высокопреосвященство, - сказал Сукарьер, несколько озадаченный тем, какой оборот принимает беседа.
- Итак, я начинаю, не так ли, дорогой господин Мишель?
Сукарьер поклонился с видом человека, лишенного возможности оказать какое бы то ни было сопротивление.
- Вы знаете улицу Бурдонне, не правда ли, господин Мишель? - спросил кардинал.
- Надо быть из Катая, монсеньер, чтобы ее не знать.
- Что ж, тогда вы должны были в юности знать одного славного кондитера, который содержал гостиницу "Дымоходы", предоставляя каждому кров и пищу. Этого достойного человека - в его заведении была отличная кухня, и я нередко к нему заглядывал, будучи епископом Люсонским, - звали Мишель, и он имел честь быть вашим отцом.
- Мне казалось, я уже сказал вашему высокопреосвященству, что я признанный сын господина герцога де Бельгарда, - продолжал, хотя и с меньшей уверенностью, настаивать сеньор де Сукарьер.
- Сущая правда, - ответил кардинал. - Я даже расскажу вам, как это признание было осуществлено.
У достойного кондитера была весьма красивая жена, и за ней ухаживали все сеньоры, посещавшие гостиницу "Дымоходы". В один прекрасный день она почувствовала, что беременна; у нее родился сын. Этот сын вы, дорогой мой господин Мишель, а поскольку вы родились в законном браке при жизни господина вашего отца (или, если вам угодно, мужа вашей матери), вы не можете носить никакого другого имени, кроме того, что принадлежит вашему достопочтенному отцу и вашей достопочтенной матери. Только короли - не забывайте этого, дорогой господин Мишель, - имеют право узаконить внебрачных детей.
- Дьявол! Дьявол! - пробормотал Сукарьер.
- Итак, о вашем признании. Из хорошенького ребенка вы стали красивым молодым человеком, искусным во всех телесных упражнениях, играющим в мяч, как д’Алишон, фехтующим, как Фонтене, и умеющим передернуть карту, как никто другой. Дойдя до такой степени совершенства, вы решили употребить эти разнообразные таланты на то, чтобы составить себе состояние, и для начала отправились в Англию, где были столь удачливы во всех играх, что вернулись оттуда с полумиллионом франков. Так?
- Да, монсеньер, с разницей примерно в несколько сот пистолей.
- И вот однажды утром к вам явился с визитом некто Лаланд, тот, что обучал игре в мяч его величество нашего короля. Он вам сказал следующее или примерно следующее (может быть, я не воспроизведу его слов буквально, но смысл их был именно таков):
"Черт побери, господин де Сукарьер!" Ах, простите, я и забыл: не знаю, что внушило вам неизменную антипатию к имени Мишель - по-моему, оно одно из самых приятных - до такой степени, что на первые заведшиеся у вас деньги вы купили за тысячу пистолей какую-то лачугу, обратившуюся в развалины и именуемую в тех краях, то есть в окрестности Гробуа, Сукарьер. Так что вы стали называться уже не Мишель, а Сукарьер, потом сеньор де Сукарьер. Простите за это долгое отступление, но мне оно казалось необходимым для понимания рассказа.
Сукарьер поклонился.
- Итак, маленький Лаланд сказал вам:
"Черт побери, господин Сукарьер, вы хорошо сложены, обладаете умом и сердцем, ловки в играх, счастливы в любви; вам не хватает только происхождения. Я знаю, что мы не вольны выбирать себе родителей, иначе каждый захотел бы иметь отцом пэра Франции, а матерью - герцогиню с табуреткой. Но если человек богат, всегда найдется средство подправить эти мелкие ошибки случая".
Я не был при вашем разговоре, дорогой господин Мишель, но представляю себе ваше лицо при этом вступлении.
Лаланд продолжал: "Вы понимаете, остается только выбрать среди вельмож, имевших любовные отношения с вашей матушкой, того, кто не будет слишком щепетилен, например господина де Бельгарда. Приближаются дни большого юбилея; ваша матушка, счастливая от возможности сделать вас дворянином, разыщет главного конюшего и скажет, что вы родились от него, а вовсе не от кондитера; ее совесть не может допустить, чтобы вы пользовались имуществом человека, не являющегося вашим отцом; память у герцога не очень хорошая, и ему не вспомнить, был ли он любовником вашей матушки, а поскольку в результате признания его ждут тридцать тысяч франков, он вас признает". Разве не так все происходило?
- Должен признаться, монсеньер, все было почти так. Однако ваше высокопреосвященство забыли одну вещь.
- Какую же? Если моя память меня подвела, хоть она и лучше, чем у господина де Бельгарда, я готов признать свою ошибку.
- Дело в том, что кроме пятисот тысяч франков, упомянутых вашим высокопреосвященством, я привез из Англии изобретение - портшез - и вот уже три года не могу получить на него привилегию во Франции.
- Ошибаетесь, дорогой господин Мишель, я не забыл ни об изобретении, ни об адресованной мне просьбе относительно привилегии, позволяющей пустить его в ход; наоборот, я послал за вами вот так, частным образом, чтобы поговорить об этом. Но все должно идти по порядку. Как сказал один философ, порядок - это половина гениальности. Мы же дошли только еще до вашей женитьбы.
- А не могли бы мы избежать разговора о ней, монсеньер?
- Невозможно: что станет тогда с вашим титулом маркиза, ведь он был пожалован вам герцогиней Николь Лотарингской по случаю вашей женитьбы? О вас и об этой достойной герцогине в ту пору ходило немало слухов; вы не считали нужным их опровергать, и, когда она полгода назад умерла, вы надели траур на своего пятилетнего мальчугана; но, поскольку каждый вправе одевать своих детей, как ему вздумается, я вас за это не упрекаю.
- Монсеньер очень добр, - произнес Сукарьер.
- Как бы то ни было, вы вернулись из Лотарингии, увезя оттуда с собой молодую девицу - мадемуазель Анну де Роже. Вы утверждали, что она дочь знатного сеньора; на самом деле она дочь герцогини. Вы говорите, что по случаю вашего брака вас сделали маркизом де Монбрёном; но чтобы этот акт был действителен, следовало сделать маркизом господина Мишеля, а не господина де Бельгарда, поскольку, будучи внебрачным ребенком, вы не могли быть признаны; а коль скоро вы не имели права зваться де Бельгардом, вас нельзя было сделать маркизом под именем, которое не является и не может стать вашим.
- Вы слишком суровы ко мне, монсеньер.
- Совсем напротив, дорогой господин Мишель, я мягок, как патока, и вы сейчас это увидите.
Госпожа Мишель, не ведавшая, сколь счастливым жребием для нее был брак с таким человеком, как вы, позволила ухаживать за собой Вилландри. Тому Вилландри, младшего брата которого убил Миоссан. Проведав кое о чем, вы хотели было бросить ее в канал Сукарьера; но полной уверенности у вас еще не было, и, будучи в сущности не злым человеком, вы решили подождать более убедительного доказательства. Это доказательство появилось в связи с волосяным браслетом, подаренным ею Вилландри. На этот раз, поскольку у вас была улика - письмо, написанное от начала до конца ее рукою и не оставлявшее сомнений в вашем несчастье, - вы отвели ее в парк, обнажили кинжал и велели молиться Богу. Это была уже не угроза бросить ее в канал; ваша жена поняла, насколько это серьезно. Вы действительно нанесли ей удар кинжалом; по счастью, ей удалось заслониться рукой, но у нее отрезаны были два пальца. Вид ее крови вызвал у вас жалость; вы сохранили неверной жизнь и отослали ее обратно в Лотарингию. Что касается Вилландри, то именно из-за милосердия, проявленного вами к жене, вы решили быть беспощадны к любовнику; во время мессы в церкви минимов на Королевской площади вы вошли в церковь, дали ему пощечину и обнажили шпагу. Но он, не желая совершать святотатство, не стал обнажать свою. По правде сказать, он не очень стремился драться с вами и даже сказал: "Я бы заколол его кинжалом, будь у меня прочная репутация, но, к несчастью, она не такова, поэтому я должен драться". И действительно, он вас вызвал; и, как будто вы были настоящим сыном господина де Бельгарда и обладали столь же неважной памятью, как он, поединок состоялся на Королевской площади - там же, где дрались Бутвиль и маркиз де Бёврон. Я знаю, что вы вели себя образцово, приняли все условия вашего противника и он отделался полученными от вас шестью колотыми и столькими же рублеными ударами. Но Бутвиль тоже вел себя образцово, однако это не помешало тому, что я приказал отрубить ему голову; я сделал бы то же самое с вами, если бы вы были не просто господином Мишелем, а действительно Пьером де Бельгардом, маркизом де Монбрёном, сеньором де Сукарьером. Ибо вы превзошли Бутвиля, обнажив оружие в храме, а за это вам отрубили бы руку, прежде чем отрубить голову, слышите, дорогой мой господин Мишель?
- Да, еще бы! Слышу, монсеньер, - отвечал Сукарьер, - и должен сказать, что мне приходилось слышать за свою жизнь более веселые разговоры.
- Тем лучше, ибо вы на этом не остановились; сегодня вечером вы повторили то же самое с бедным маркизом Пизани; право же, надо взбеситься, чтобы драться с таким полишинелем.
- Э, монсеньер, это не я с ним подрался, а он подрался со мной.
- Уж не был ли бедный маркиз, к несчастью, лишен доступа на улицу Вишневого сада, в отличие от вас и графа де Море, которые там проказничали?
- Как, монсеньер, вам это известно?..
- Мне известно, что, если бы острие вашей шпаги не наткнулось на выступ горба и если бы ребра маркиза, по счастью, не были наслоены друг на друга так, что клинок скользнул по ним, словно по кирасе, ваш соперник был бы пригвожден к стене наподобие скарабея. А вы, оказывается, весьма вздорный человек, дорогой господин Мишель!
- Клянусь вам, монсеньер, что я никоим образом не искал с ним ссоры. Вуатюр и Бранкас вам это подтвердят. Просто я был разгорячен, потому что мне пришлось бежать от улицы Вооруженного Человека до Луврской улицы.
При словах "от улицы Вооруженного Человека" Ришелье насторожился.
- А он, - продолжал Сукарьер, - был разгорячен ссорой, происшедшей в одном кабачке.
- Да, - сказал Ришелье, ясно видя путь, указанный ему не подозревающим этого Сукарьером, - в кабачке гостиницы "Крашеная борода".
- Монсеньер! - воскликнул Сукарьер в изумлении.