Они весь вечер просидели в каюте Кипа за бутылкой скотча. Уинфилд чувствовал, что впервые в жизни встретил равного себе. В разговоре с Тоби и Яном ему постоянно приходилось сдерживаться и не затрагивать темы, о которых они ничего не знали, чтобы они не ощущали себя полными идиотами рядом с ним. Доктор Грант, при всех своих энциклопедических познаниях, неохотно вступал в разговор. А Диане, при всём её бурном воображении, не хватало жизненного опыта. Она могла говорить только об их общих приключениях и о книгах, которые он ей читал. С Кипом можно было обсуждать всё на свете: от политики до театра.
Вдруг глаза Уинфилда затуманились. Он отодвинул стакан со скотчем и сказал тихо:
– У меня странное чувство, будто за мной следят.
– Конечно, следят, – ответил Кип невозмутимо. – Не удивляйся. У тебя преданная публика.
– Нет, дело не в публике, – продолжал Уинфилд ещё тише. – С раннего детства я чувствовал на себе чей-то взгляд. В этой каюте я впервые чувствую себя скрытым от этого взгляда, впервые в жизни. Только, ради бога, не сочтите меня сумасшедшим.
Кип покачал головой.
– Я вовсе не считаю тебя сумасшедшим. Нам всем порой хочется исчезнуть, стать невидимыми. Хорошее тоже утомляет, даже слава. Приходи сюда в любое время. Можешь пить мой скотч, читать мои книги и разглядывать мою коллекцию гарпунов. Я не всегда смогу составить тебе компанию, но я тебя всегда впущу. Можешь оставаться здесь на ночь.
Уинфилд должен был признаться, что приглашение звучало заманчиво. Он не мог представить ещё одну ночь в доме Тоби Лангсдейла.
– Право же, я не представляю, что я вам могу предложить взамен, – сказал он Кипу. – У вас уже всё есть.
Кип вновь наполнил стакан гостя, давая ему понять, что тема о расплате была закрыта.
– Как вы считаете, однолюбство совсем вышло из моды? – Уинфилд спросил неожиданно, меняя тему разговора.
Кип выпрямился на стуле, озадаченный этим вопросом.
– Мне нужно ваше мнение, – продолжал Уинфилд. – Только прошу вас: отвечайте честно. Представьте, что ваша невеста тяжелобольная и не совсем в своём уме. Представьте, что она обвиняет вас в неверности и посылает вас к чёрту, а ваши друзья в один голос убеждают вас её бросить и найти другую, но вы продолжаете хранить ей верность. Это действительно глупость?
– Глупость? Да это просто дурной вкус! С точки зрения мужской солидарности это просто непростительно. Готовься к тому, что над тобой будут смеяться хором.
Уинфилд только вздохнул, услышав то, что боялся услышать.
– Так всё безнадёжно? Я действительно так отстал от жизни?
– Говорю тебе это как вдовец со стажем. Когда мне было столько, сколько тебе сейчас, я женился. Все мои друзья считали меня безумцем. У моей жены была чахотка. Времени у нас было не так много. Она умерла, так и не сделав меня отцом. Друзья вели себя так, будто её никогда не было. Более того, они из кожи вон лезли, чтобы познакомить меня с пышущими здоровьем красотками. А когда я деликатно отклонил их попытки, они это приняли как оскорбление и прозвали меня неблагодарным предателем. Всё потому, что я не позволил им выбрать мне новую жену.
– Вы ещё общаетесь с этими людьми?
– Боже упаси! Как только они поняли, что их попытки осчастливить меня ни к чему не привели, сами оставили меня в покое.
– Получается, вы остались без жены и без друзей?
– В общем, да. Но, как видишь, я всё это пережил. Мне скоро исполнится сорок пять. У меня уже не осталось слёз.
– А я свои ещё не начал проливать, – ответил Уинфилд тихо, глядя на дно пустого стакана.
Кип легонько толкнул его в плечо.
– Кто знает? Может, тебе не придётся пролить ни одной слезы.
– Вы совершенно правы. Я скоро погибну. Знаете, я рад, что меня посылают в Крым.
Кип ещё подлил ему скотча.
– Ты копаешь слишком много могил, дружище. Ты ошибся в своём призвании. Тебе надо было быть могильщиком, а не комедиантом.
Уинфилд взглянул Кипу в глаза, потом уронил голову на стол и рассмеялся, надеясь, что смех не перейдёт в рыдания. Пьяные слёзы при первом знакомстве отнюдь не производят хорошего впечатления, даже на такого мудрого и терпимого человека, как капитан.
– Я в твоём возрасте тоже не слишком цеплялся за жизнь, – признался Кип. – К двадцати двум годам успел потерять родителей и младшего брата. Ты не можешь стрелять себе в висок после каждого приступа меланхолии. Добрые врачи давали моей жене от силы шесть месяцев, а она протянула три года. Правда, последние пару недель не выходила из комнаты. По вечерам я сидел рядом с ней и читал ей вслух. Один раз я оторвал глаза от книги, бросил на неё взгляд и понял, что она уже не дышит. Тем не менее, я дочитал её любимое стихотворение до конца, перед тем как позвать могильщика.
– Ваша жена разбиралась в литературе?
– Она разбиралась во всём. Большая часть книг в моей библиотеке – её приданое. Она была немногословной, внимательной и методичной. Писала философские романы под мужским псевдонимом. У меня лежит её незавершённая рукопись. Моя мечта – дописать этот роман и настоять, чтобы издатель опубликовал его под её настоящим именем. Много лет прошло, пока я встретил женщину, более или менее равную ей по интеллекту.
– Вы собираетесь на ней жениться?
Кип пожал плечами.
– Если она сама созреет для столь вульгарного шага. Моя новая подруга не является поклонницей брачных традиций. Она меня на двадцать с лишним лет моложе. Неизвестно, захочет ли она связать свою жизнь со старым капитаном. Если она меня бросит ради молодого повесы, я не слишком обижусь. На данный момент я просто наслаждаюсь её обществом.
– Нам доведётся на неё хоть одним глазом глянуть?
– Возможно. Когда ей самой заблагорассудится. На данный момент она занимается воплощением своих революционных замыслов. Идейная, амбициозная девушка. Мне отрадно за ней наблюдать. На этой стадии жизни мне ничего другого не нужно. К сорока годам я научился любить мудро, сдержанно, безвозмездно, не строя планов, ни на что не претендуя. Ты тоже научишься.
– Если доживу.
– Бог даст. До субботы, надеюсь, дотянешь?
– А что в субботу?
– Я собираюсь устроить вечеринку. Я выставлю бочку с пивом, развешу голландские фонарики, приглашу скрипачей.
– По какому поводу всё это веселье?
– А что, обязательно нужен повод? Раз уж ты спросил, виновником торжества является мой хороший знакомый, у которого был день рождения в феврале. Как видишь, празднуем с небольшим опозданием. Его зовут Жиль. Он моряк с острова Гернси. У него чудовищный акцент, но мы понимаем друг друга превосходно. Мне бы хотелось вас познакомить. Приходи.
4
Диане не спалось из-за грозы. Её кровать стояла у самого окна. Дождевая вода проникла сквозь щели в стене и забрызгала ей постель, пропитав матрас насквозь. Ворочаясь на холодных мокрых простынях, вдыхая запах плесени, тщетно пытаясь найти сухое место на матрасе, она в конце концов поняла, что выспаться ей в эту ночь не удастся.
Хмуро покосившись на крепко спящих служанок, она выбралась из постели и пошла на кухню в поисках какого-нибудь снадобья. Под раковиной для мытья посуды она нашла полупустую бутылку с виски, к которой прикладывались Бриджит и Ингрид. Девушка передёрнула плечами и одним глотком выпила содержимое бутылки. Такое количество спиртного не опьянило её, зато настроило на философские размышления. Она принялась бродить по тёмной кухне босиком, думая о бессмысленности собственной жизни. Ей не хотелось возвращаться в комнату, где её ждали мокрый матрас и две храпящие служанки.
Вдруг входная дверь скрипнула. Сжав бутылку в качестве оружия, Диана прошла на цыпочках в прихожую. Когда сверкнула молния, она разглядела мужской силуэт на пороге. Это был Уинфилд. Он едва держался на ногах. Левой рукой он прикрывал правое плечо. Между его пальцев сочилась кровь.
– Все спят? – спросил он.
Дианa молча кивнула. Вид и запах крови моментально взбодрил её. Девушка сняла лампу с крючка и проводила Уинфилда в каморку на чердаке, которая когда-то служила ему спальней.
– Сбегай и принеси ящик с медицинскими инструментами, – сказал он, когда они остались наедине за закрытой дверью. – Ты знаешь, где старик их хранит. Но смотри, не разбуди никого. Я ненадолго. Вот только остановить кровотечение…
Не говоря ни слова, Диана помогла ему снять куртку и пропитанную кровью рубашку. Рана была не очень глубокая, но длинная. Лезвие ножа полоснуло его от плеча до локтя.
Ящик с инструментами Диана так и не нашла. По-видимому, Том хранил его у себя в комнате вместе с опиумом. К счастью, ей попался моток марли, которую служанки держали на кухне на случай, если одна из них нечаянно порежет палец ножом. На плите стоял котелок с кипячёной водой. Диана прихватила несколько чистых полотенец.
Чтобы как-то разрядить напряжение, Уинфилд попытался завести разговор.
– Доктор Грант остался бы тобой доволен, – сказал он. – Жаль, что он не обучил тебя медицине.
– Меня никто ничему путёвому не учил. Держи руку на весу.
Диана окунула полотенце в тёплую воду и плотно прижала его к ране, пожалуй, слишком плотно, точно стремясь усугубить боль. Судьба подбросила ей золотую возможность поиздеваться над Уинфилдом. Он был в её власти, пускай всего лишь на несколько минут. Диана собиралась воспользоваться его уязвимостью сполна. Когда ещё ей выпадет такая возможность позлорадствовать?
Тщательно промыв рану, она щедро залила её спиртом и тут же принялась забинтовывать, не дав жгучей боли уняться. Уинфилд стиснул зубы и отвернулся.
– У тебя сильные пальцы, – сказал он.
– Ещё бы! Я весь день таскаю чайники. Я бы вполне смогла работать на пристани. Но вот как ты будешь завтра работать?
Уинфилд откинулся на подушках и закрыл глаза.
– Ты всё-таки решил заночевать здесь? – спросила Диана.
– Не бойся. Скоро уйду. Дай мне перевести дыхание.
Она села рядом с ним на постели, сложив руки на коленях.
– Ну, расскажи хоть, как это случилось. Не везёт тебе последнее время, однако. Говорят, ты проиграл кучу денег. Удача покинула тебя, Уин. Сначала ты подцепил заразу, от которой всё горло изнутри распухло, потом влез в долги, а теперь тебя ножом пырнули. Для полного счастья осталось только в тюрьму загреметь. Кто же тебя пырнул? Один из твоих заёмщиков?
– Не помню, хоть убей, – пробормотал он вяло. – Я был пьян…
– Врёшь! Я видела тебя пьяным. Сегодня ты не так уж много выпил.
– Тише, Христа ради. Старика разбудишь. Хочешь, чтобы он сюда ворвался и устроил нам обоим головомойку?
Диана швырнула окровавленное полотенце на пол.
– Плевала я на старика. Я его не боюсь. Это он должен меня бояться. Я знаю, где он хранит деньги. Не сомневайся, я возьму своё. Как-нибудь ты явишься отдать зарплату, а меня здесь не будет.
– В таком случае тебе надо как следует выспаться. Если ты на самом деле задумала побег, тебе надо беречь силы. Спокойной ночи.
Он с трудом поднялся на ноги, набросил куртку на плечи, так как ему было слишком больно просунуть руку в рукав, и вышел.
– Хоть бы рана загноилась, – прошептала Диана. – Чтобы его рука посинела и отсохла!
5
Среди завсегдатаев "Золотого якоря" был некий Престон Баркли, по образованию англиканский богослов, служащий вторым викарием в церкви Святой Магдалены в Саутворке. Эта должность, однако, не являлась главным источником его дохода. Он зарабатывал на порядок больше, выполняя обязанности дворецкого в доме вестминстерского адвоката. Не имея собственной семьи, мистер Баркли кочевал между двумя районами Лондона без особого напряга. У него была собственная карета, за которую платил сам адвокат. Он находился в весьма завидном положении, одновременно наслаждаясь духовной и светской жизнью. Три раза в неделю проводил вечерние службы в церкви Святой Магдалены, а потом возвращался в дом адвоката. По дороге в Вестминстер останавливался в "Золотом якоре" на кружку пива.
Том всегда радовался этим визитам. Ему льстило, что такой человек, как мистер Баркли, который мог себе позволить питаться в харчевнях Вестминстера, предпочитал "Золотой якорь".
– Почему я вас ни разу не видел в церкви, – как-то раз поинтересовался викарий.
– Последний раз я присутствовал на службе, когда мне было двенадцать лет. С тех пор прошло лет сорок. Честно говоря, у меня нет никакого желания вернуться.
– Так вы мирской гуманист?
– Нет, это не самое точное описание моего мировоззрения. Гуманист должен любить человечество. Пожалуй, я больше склонен считать себя мирским социопатом, раз уж вы настаиваете на том, чтобы я повесил на себя ярлык. Боюсь, что ваши англиканские убеждения не найдут отклика от обитателей "Золотого якоря". Этот мальчик с искромсанным лицом – пуританин, насколько я знаю. А девочка с остекленевшими глазами – та вообще, кажется, язычница. Ирландская служанка – католичка. А шведка – лютеранка. Как видите, у нас вавилонская башня. Ещё есть какие-то вопросы?
– Нет, доктор Грант, больше никаких вопросов. Признаюсь, ваша открытость приятно освежает. Если бы все мои прихожане были наделены таким же чувством юмора!
Это был первый и последний разговор про религию. Викарий ни разу не попытался спасти душу Тома и заманить его в свой приход, за что Том был искренне благодарен.
Право же, мистер Баркли был достоин восхищения. Том всегда был высокого мнения о людях, которым удавалось сохранить здоровье. А викарий был сверхъестественно здоров для своих пятидесяти пяти лет. У него был прекрасный аппетит, но ел он медленно и изящно, пережёвывая каждый кусочек по сто раз. Казалось, в его распоряжении была вечность. Он никогда никуда не спешил и всегда был готов поддерживать поверхностную, но в то же время увлекательную беседу. У него был талант развязывать людям язык. Мало-помалу, он мог заставить разговориться кого угодно, даже Тома. Баркли всегда был в курсе того, что происходило под крышей "Золотого якоря", хотя Том никогда не откровенничал с ним на серьёзные темы. За последние пару лет у Тома появилась привычка брюзжать. Мистер Баркли узнавал достаточно деталей из жизни Тома, слушая его брюзжание. Он знал, что у того было туго с деньгами, как, впрочем, у многих владельцев таверн, и что Уинфилд записался в армию, чтобы помочь сохранить "Золотой якорь".
– У меня есть предложение, которое может вас заинтересовать, – сообщил Баркли однажды. – Я знаю одного господина, которому нужен дворецкий. У претендента на сию должность должны быть безупречные манеры, чёткая речь, богатый словарный запас.
– Ну, и?
– Я сказал этому господину, что я знаю одного кембриджского выпускника, доктора медицины и философии, магистра истории и литературы, который прекрасно подойдёт для этой должности.
– Понятия не имею, о ком вы говорите.
– Не прибедняйтесь, доктор Грант. Вы прекрасно знаете, что я говорю о вас. Это весьма завидная должность. Вам будут выплачивать сто фунтов в год, помимо жилья, трёхразового питания и личного транспорта.
Услышав это неожиданное предложение, Том чуть не уронил поднос со стаканами. Он ещё не слышал, чтобы дворецкие получали сто фунтов в год.
– Я напишу вам блестящую рекомендацию, – продолжал викарий. – У вас есть и внешность, и поведение, и образование.
– Мистер Баркли, я тронут вашей заботой, но я зарёкся больше не служить джентльменам. Я когда-то работал семейным лекарем в поместье барона, и мой контракт закончился весьма плачевно. Мне некомфортно в роли подчинённого. Я должен оставаться сам себе господином. Это вопрос гордости.
– Вы знаете, что чрезмерная гордость – грех.
– Для христиан – возможно. Я не уверен, что причисляю себя к ним. И потом, я не считаю свою гордость чрезмерной или нездоровой. Наоборот, было бы большим грехом пожертвовать гордостью ради денег.
– А вы подумали о своей семье, доктор Грант? Вы готовы послать своего сына на войну, только чтобы сохранить свою свободу?
– У меня нет сына. Я ещё в юности отказался от семьи и не собираюсь нарушать свою клятву. Эти дети попали ко мне в качестве пациентов, а теперь они тут живут на правах квартирантов.
Баркли покачал головой.
– Доктор Грант, у вас есть сердце?
– Есть, – отрезал Том. – Оно выполняет физическую функцию.
В эту минуту дверь на кухню распахнулась и влетела встревоженная Бриджит.
Том поднял руку, требуя молчания.
– Сколько раз я тебе говорил не перебивать меня? Не смей так врываться. Распугаешь постояльцев. Ну, говори, из-за чего шум.
– Диана, – ответила ирландка чуть слышно. – Ей плохо.
– Ступайте и позаботьтесь о ней, – вмешался викарий. – Вам же не хочется потерять проверенную служанку. Трудно будет найти ей замену за такие мизерные гроши.
* * *
Подобрав подол юбки, Бриджит бежала по грязным дорогам Ротергайта, движимая безрассудным чувством вины, присущим многим католикам. Проходя мимо маленькой католической церквушки, она увидела своего двоюродного брата Мартина Коннолли, того самого скрипача, который выступал с Уинфилдом.
– Будь добр, – попросила его Бриджит. – Зажги свечу за здоровье Дианы Грант.
Мартин взглянул на неё возмущённо.
– Но она же не католичка!
– Да ладно тебе! Сделай, как просят. Вот тебе три пенса за хлопоты.
Она сунула монету в руку Мартина и убежала. Скрипач покачал головой, но тем не менее выполнил странную просьбу.
Два часа потребовалось на то, чтобы найти Уинфилда. Первым делом Бриджит заглянула в таверну "Голубиное гнездо", где он обычно ночевал, но Тоби и Ян его в тот вечер не видели. Наконец, один из грузчиков на Гренландском причале сказал ей, что видел Уинфилда на шхуне Кипа. Бриджит бывала на его вечеринках и знала, как устроен корабль внутри. Не обнаружив никого на палубе, она спустилась вниз по трапу. Из кают-компании раздавалось несколько мужских голосов. Один из этих голосов принадлежал Уинфилду. Он смеялся из учтивости, потому что один из матросов рассказывал анекдот, а этот матрос приходился Кипу другом. Это был тот самый француз с острова Гернси.
Когда Уинфилд увидел Бриджит, растрёпанную и задыхающуюся, то сразу всё понял.
– Господа, мне пора, – сказал он своим собутыльникам и начал подниматься по трапу.
Бриджит виновато поклонилась владельцу шхуны. Хоть Кип и не являлся ей господином, она чувствовала, что должна была извиниться перед ним.
– Как она? – спросил Уинфилд, когда они уже были на улице.
Бриджит только вздохнула и покачала головой.
– Сам увидишь.
– А что говорит доктор Грант?
– В том-то и беда, что ничего не говорит. Уложил бедняжку в постель и погасил все огни в комнате. Вы же знаете доктора. Когда он говорит, значит, плохо дело. А когда молчит – значит, ещё хуже. Он ведь не хотел, чтобы я вас звала.
Её голос дрогнул, и она прикрыла лицо рукавом.
– Только не плачь, – сказал Уинфилд. – Если старик увидит твои слёзы, тогда тебе точно не сносить головы.