Во рту пересохло, начинала сильно болеть голова: и влажности в воздухе и кислорода в нём маловато. Неделя, ну две, подумал Семёнов, и организм привыкнет, лишь бы не сорваться в первые дни акклиматизации. В Восток нужно входить постепенно, он приучил людей к мудрой неторопливости: надорвёшься - и не работник ты, а пациент у доктора, другие будут работать, а ты - валяться на койке в обнимку с кислородной подушкой. "Тише едешь - дальше будешь" - это про Восток сказано. Сделал пять-шесть движений - отдохни, дай передышку сердцу. Не любит Восток людей, не умеющих умно расходовать свою физическую силу. Во вторую зимовку Семёнов одного такого самоуверенного отправил обратно в Мирный. "Подумаешь, Восток!" - бахвалился, пока кровь из всех пор не хлынула. Гаранина, Бармина и Дугина предупреждать не нужно, тёртые калачи, а вот за Филатовым следует смотреть в оба: силы, может, у него на двоих, а самоуверенности - на четверых… Вот и сейчас губы синие, а курит. Не хочется ведь курить, от одного вида сигареты противно, но дымит, храбрится. Перед кем позируешь, Веня? Или самого себя уговариваешь?
До сих пор Семёнов так и не мог понять, правильно или нет поступил он, взяв Филатова. На припае он проявил себя неплохо, не хуже, чем, скажем, куда более опытный Дугин, если не считать того случая, когда чуть не утопил трактор, пытаясь с ходу проскочить трещину. Объяснили, намылили шею, обещал не лихачить. И ребята его приняли: разбитной малый, за словом в карман не лезет, поёт под гитару - чего ещё надо? И всё-таки была в его поведении какая-то поза, стремление убедить товарищей, что "сам чёрт ему не брат, и море по колено". А Семёнов к людям, которые выставляли себя напоказ, вообще относился с недоверием. Он полагал, что поза нужна только тому, кто хочет себя выдать за другого, набить себе цену в глазах окружающих. Гаранин, Бармин, тот же Дугин в позе не нуждаются, как не нуждается в ней обстрелянный солдат. А Филатов, окажись он на фронте, прохаживался бы по брустверу, чтобы показать свою храбрость.
- Брось курить, - не открывая глаз, проговорил Гаранин. - Побереги дыхание, скоро пригодится.
- В самом деле не хочется. - Филатов погасил сигарету. - Не спится, Андрей Иваныч?
- Самую малость подремал.
- Голова у вас не болит?
- Немножко.
- И у меня тоже, - признался Филатов. - Андрей Иваныч, раз не спится, может, поговорим?
- До Востока ещё часа полтора. - Гаранин поудобнее уселся в кресле. - Хочешь чайку?
Разлили чай из термоса по чашкам, стали с наслаждением пить.
- Андрей Иваныч, можно вопрос?
- Конечно.
- Вот скажите, как это получилось, вы уже столько лет в полярке, кандидат наук, а не начальник?
- Вопрос не из лёгких. Сам-то как думаешь, почему?
- Затирают, - уверенно сказал Филатов. - Завидуют.
- Чему?
- Тому, что ребята вас уважают, хотя вы этого ни от кого и не добиваетесь. Как-то само собой. А другие добиваются только того, что их боятся. Вот и не делают вас начальником, сравнение будет не в их пользу.
- Ошибаешься, Веня. Мне уже не раз предлагали возглавить зимовку.
- И вы отказались?
- Решительно и наотрез.
- Но почему? Я бы, например, не отказался. А чем плохо? Никто на тебя не орёт, никто не учит жить. Сколько себя помню, все учили меня жить, я для начальства как учебное пособие… Значит, верно, говорят, что из-за него?
Филатов кивнул в сторону Семёнова.
- Главным образом да, - согласился Гаранин. - Нам уже трудно друг без друга… Но не только поэтому. Ты веришь в такую штуку - призвание?
- Читывал в газетах… Это когда учёный, к примеру, доказывает, что его призвание быть академиком. А дворнику махать метлой тоже призвание?
- Не упрощай, Веня. - Гаранин покачал головой. - Юмор хорош, чтобы развлечься, высмеять кого-то, даже ранить, но не доказать истину. Призвание - это когда тебя неудержимо тянет к какому-нибудь делу. Так вот, меня ни разу в жизни не тянуло кем-то или чем-то руководить.
- И всё-таки почему?
- Видишь ли, Веня, я просто не гожусь в руководители. Я уже давным-давно определил свои возможности: довольно квалифицированный полярный метеоролог, ну, если очень потребуется, - максимум - заместитель начальника зимовки.
- Не понимаю, чем вы хуже Семёнова…
- Могу сказать. - Гаранин улыбнулся. - В нём есть решительность, дерзость, которых у меня нет. Он прикажет там, где я смогу только просить. Он из тех, кто поднимает в атаку, а я - кого поднимают.
- Будто вы и сами не подниметесь!
- Спасибо на добром слове, наверное, поднимусь. Но для начальника этого мало. Прозимуем, съедим пуд соли вместе - сам поймёшь.
- Андрей Иваныч…
- Что?
- А почему Сергей Николаич так на меня смотрит, будто рентген делает?
- Смешной ты, Веня… Он человек суровый, его завоевать надо.
- Был бы он девочкой, - ухмыльнулся Филатов. - А мужиков завоёвывать я не умею. У Женьки Дугина спросить, что ли? А вообще мне на это положить, я тоже, если захочу, могу волком смотреть!
Они ещё о чём-то говорили, Гаранин смеялся, но Семёнов не слушал, а думал про себя, что Филатов не так однозначен, как ему казалось. И ещё о том, не о нём ли сказано: "…добиваются только того, что их боятся?" Невольно подслушанный разговор взволновал его, никогда ещё Андрей не затрагивал этой щепетильной темы и вдруг раскрылся перед мальчишкой…
Дверь кабины распахнулась, в салон заглянул Крутилин.
- Эй, лежебоки, Восток проспите!
Рановато флаг поднимать…
Филатов даже был разочарован: несколько сбитых в один щитовых домиков да ещё два домика в стороне - вот тебе и вся станция Восток. Взглянуть не что - так, вроде турбазы средней руки, покажешь фото приятелю - пожмёт плечами. С надрывом говорили, чуть глаза не закатывали: "Восток! Ледяной купол! Полюс холода"! - а здесь и купола никакого не видно - заснеженная гладь, да и мороз пока что градусов сорок пять, не больше.
- Ощущаешь? - Бармин похлопал Филатова по плечу. - Никаких резких движений, Веня, дыши через подшлемник. Восток, брат!
Филатов смолчал. Он ощущал небольшую одышку, и голова слегка болела, но ожидал он куда худшего и подумал, что док занимался психотерапией, когда расписывал ужасы акклиматизации. Правды ради, тот же док говорил, что иной раз Восток принимает новичка сразу, но это редкое исключение делается для человека с феноменальными физическими данными, для хорошо тренированного альпиниста, например. Филатов же, когда проходил обязательные для восточников испытания в барокамере (где его "поднимали" на пятикилометровую высоту - в атмосфере Востока кислорода примерно столько же), заслужил самые лестные отзывы врачей: абсолютно здоров, к зимовке на куполе стопроцентно годен. Почему бы ему и не стать тем самым новичком, который быстро переходит с Востоком на "ты"? А что? Гаранин уже анальгин принял, у Семёнова губы как в чернилах, а он…
Филатов чутко к себе прислушался. Вместе с Барминым он подтаскивал к самолёту небольшую, размером с двухспальную кровать, алюминиевую волокушу. Снег под ногами был крепко сбитый, на нём почти не оставалось следов, и волокуша скользила плохо, как по песку. Такого странного снега Филатов ещё не видел. Да, рот совсем сухой и шершавый, слюна, что ли, не вырабатывается, и, пожалуй, сердцебиение, вроде и нагрузки никакой, а стучит быстро. Вспомнил, как два года назад прилетел на льдину и разгружал самолёт: подставлял плечи под мешок с углём, чуть не вприпрыжку тащил метров за двести и спешил обратно - без всякого сердцебиения, с улыбкой. Здесь бы такой фокус не прошёл, точно… Филатов покосился на Бармина, не наблюдает ли, уловил его взгляд, кивнул: всё в порядке, док…
В самолёте Семёнов, Гаранин и Дугин подтаскивали вещи к грузовому люку, Семёнов посмотрел в иллюминатор: Крутилин стрекотал кинокамерой, а лётчики позировали, окружив столб с указательными стрелками. Крутилин заходил с разных сторон, раздвигал людей, чтобы в объектив попали стрелки с надписями - "ПАРИЖ - 15 050 км", "ВОЛГОГРАД - 14 747 км" и другие, в этом ценность будущего фильма. Не так уж много людей на свете могут попасть в такой кадр, будет чем похвастаться.
Столб - реликвия для туристов, подумал Семёнов, запечатлеешь его, и всем понятно, где ты был. Лучше бы ты, Ваня, отснял эту пару гнедых, Бармина и Филатова: богатыри, кровь с молоком, а плетутся, как пенсионеры, будто на унты по двухпудовой гире навешено. Эх, не было в первую зимовку кинолюбителей, и нет фильма о том, как восточники рыли шурф, магнитный павильон в толще снега. Вон он, шурф, который чуть не стал могилой начальника станции. А там стояли сани с наваренной железной решёткой из труб, механик Покровский ударил кувалдой по решётке, а она хрустнула, будто фарфоровая. Тогда и узнали, что железо при восьмидесяти градусах - вещь хрупкая, с которой следует обращаться деликатно. Отснял бы ты Ваня, этот кадр - цены бы ему не было… Или Сашу Бармина, который под восемьдесят пять градусов выходил гулять на полосу, чтобы доказать маловерам и самому себе, что прогулка под луной в любую погоду исключительно важна для организма.
- Волокуша на подходе, - сообщил Дугин.
- Идите сюда! - донёсся голос Белова. - Запечатлеемся вместе, для истории!
- Нам для истории не надо, - ухмыльнулся Дугин. - Идите, груз пустяковый, мы с Веней свободно справимся.
Семёнов, Гаранин и Бармин пошли к лётчикам. Филатов забрался в самолёт.
- С чего начнём, Женя?
- С перекура, - предложил Дугин, присаживаясь. - Или не хочется?
- Не очень, - признался Филатов.
- Нормальная вещь, скоро и про девочек забудешь, - пообещал Дугин. - До конца зимовки.
- Врёшь, - недоверчиво сказал Филатов. - Нет, в самом деле?
- Шучу. - Дугин подмигнул. - Но во сне раньше чем через месяц не увидишь. И то без душевного волнения.
- Ну, это ещё терпимо. А то чуть не до смерти напугал, даже слабость в ногах почувствовал.
- А вообще как? Шарики в глазах не прыгают?
- Ещё нет. Но и в футбол играть не хочется.
- И не захочется. У нас только док психованный, в пинг-понг напарников искать будет. Силы девать некуда, гирей зарядку делает.
- Саша - мужик что надо, - возразил Филатов. - На Льдине, сам знаешь, лучшим грузчиком был. А ты чего на него хвост поднял?
- Некультурно выражаешься, Веня. Мне с твоим Сашей делить нечего, разные учебные заведения кончали. Я в его клистирных трубках не разбираюсь, а он в моих дизелях.
- Что-то я тебя не пойму, Женька. Ласковый такой, в глаза всем улыбаешься, а в кармане фигу показываешь.
- Грубый ты человек, Филатов. - Дугин поднялся. - Кончай перекур. Я вниз спущусь, принимать буду. Носом дыши, слышишь? И нагибайся так, будто пузо у тебя выросло, медленно, понял?
- Проинструктировали, - отмахнулся Филатов. - Ну, принимай.
Аккумуляторы были тяжёлые, двухпудовые. Первый из них Дугин принял на руки, как ребёнка прижал к груди, осторожно нагнулся и положил на волокушу. С непривычки даже кровь в голову хлынула, с трудом отдышался.
- Может, подождём со вторым? - предложил Филатов.
- А чего ждать, давай.
Дугин, чтобы стать повыше, влез на связку спальных мешков и только принял второй аккумулятор, как мешки вдруг поехали из-под ног. Дугин покачнулся, аккумулятор выскользнул и с грохотом упал на волокушу.
- Цел? - испугался Филатов.
- Что с ним сделается? - Дугин укутал аккумуляторы спальными мешками. - Всё, что ли?
- Ящик ещё с бифштексами. Да ты разверни, посмотри.
- Бифштексы?
- Какие там бифштексы, я про аккумулятор.
- Никуда он не денется, подавай ящик.
- Держи.
- А теперь все сюда. - Белов подошёл к флагштоку. - Ваня, камеру отогрел? Снимешь церемонию подъёма флага. Зови свою кодлу, Сергей!
- Только побыстрее. - Бортмеханик Самохин взглянул на часы. - Сорок минут стоим, моторы застынут, Николай Кузьмич!
- Быстрее не выйдет, - сказал Семёнов. - Рановато, Коля, флаг поднимать.
- Почему это? - с деланным удивлением спросил Крутилин.
- Будто не знаешь, Ваня. Станция оживёт, выйдем в эфир. Тогда и поднимем.
- Бюрократ же ты, Серёга! - возмутился Белов. - Не разводи канитель, поднимай флаг, чинуша!
- Это я чинуша? - засмеялся Семёнов. - Не проси, Коля, не стану традицию нарушать.
- Даже ради друга? - забросил удочку Белов. - Который, не щадя своей драгоценной жизни, приволок тебя в эту чёртову дыру?
- Именно так, - подтвердил Семёнов. - Голый перед тобой разденусь - снимай, а флаг поднимем, когда отобью первую морзянку.
- Тьфу! - Белов под общий смех сдёрнул подшлемник, вытер слюну. - Такого кадра лишил, собака!
- А где Волосан? - спохватился Бармин.
- Дрыхнет на моём кресле, - сообщил Крутилин.
- Оставайся с нами, пусть летит вторым пилотом, - предложил Бармин. - За тебя вполне сработает!
- Моторы, Николай Кузьмич, - напомнил Самохин.
- Всё, братва, летим! - Белов знаком успокоил бортмеханика. - Ну, Серёга, ну, бюрократ! Давай обнимемся, что ли? Снимай, Ваня, всё-таки тоже кадр не из последних!
- Ради кадра? - с притворным негодованием спросил Семёнов. - А вот и Волосан, с ним и обнимайся.
Лётчики помогли подтащить волокушу к дому, стали прощаться.
- С завтрашнего дня, Сергей, начинаем рейсы двумя бортами, - пообещал Белов. - Так оставить тебе на денёк охотника за пингвинами?
- Конечно, веселее открывать зимовку.
- С одним условием: без меня флаг не поднимать! Нету ещё такого кадра в моей коллекции, понял?
- Попутного ветра, Коля!
- Лучше никакого. Ну, до связи!
- До связи, дружище!
"Беда, Николаич…"
Нигде в другом обитаемом месте Земли нет такого обилия света, как на Востоке в полярный день.
Удивительная вещь! Солнце почти что в зените, оно заливает купол таким нестерпимым светом, что без тёмных очков и шагу не сделаешь; прозрачнейший воздух весь пронизан пляшущими лучами, и эта ясно видимая весёлая пляска создаёт столь убедительную иллюзию тепла, что так и хочется раздеться, позагорать. Только не верь этому ощущению, оно сплошной обман. Слишком белый, самый девственный на Земле снег, возгордившись своей несравненной чистотой, отказывается принимать губительное тепло - солнечные лучи отражаются от поверхности и отлетают прочь, как стрелы, пущенные в стальную стену.
Так уже было миллионы раз: каждый год полярным летом солнце штурмует ледяной купол мощными потоками радиации, а тот, укутанный в защитную белую одежду, успешно отбивается от этих атак. В Центральной Антарктиде солнце с его испепеляющим жаром унижено и оскорблено: в титанической борьбе лёд побеждает пламень.
И только когда на купол пришли люди, на первозданной белизне появились чужеродные тёмные пятна, не умеющие отражать солнечные лучи. Нащупав слабинку, солнце устремилось туда, оно очистило от снега крыши домиков, прогрело поверхность стен, но большего сделать не сумело - неистребимые волны холода с поверхности купола поглотили и это тепло, не дали ему проникнуть сколько-нибудь глубоко.
Вот и получилось, что солнце для Центральной Антарктиды было и осталось огромной и яркой лампой дневного света, холодной, как свет далёких галактик.
- Вперёд, реаниматоры! - Бармин распахнул дверь.
- Че-го? - с угрозой спросил Филатов.
- Медицинский термин, детка. Будешь оживлять станцию.
- Его самого оживлять пора, - съязвил Дугин, входя в дом. - Милости прошу к домашнему очагу!
- Раздевайтесь, дорогие гости! - проворковал Бармин. - Пол у нас паркетный, наденьте, пожалуйста, тапочки!
- Минус сорок шесть, - сообщил Гаранин, смахнув иней с термометра. - Парадокс! В дома на два градуса холоднее, чем на улице
- Холодильная камера, - ощупывая лучом фонарика стены холла, покрытые слоем игольчатого инея, сказал Дугин. - Погреб!
- Николаич, вот это сюрприз! - послышался из кают-компании голос Бармина.
Видимо, люк в потолке был закрыт неплотно, и в кают-компанию навалило снега, на столе возвышалась снежная пирамида, верхушкой своей уходившая в люк.
- Ничего страшного, - успокоил друзей Семёнов. - Даже к лучшему, не надо будет заготавливать снег на улице, отсюда возьмём и на питьевую воду и на систему охлаждения для дизелей.
- Эй, новички! - воззвал Бармин. - Это к тебе, Веня, относится, и к тебе, Волосан. Смотрите и запоминайте. Первая дверь направо - кабинет начальника, ничего хорошего вас там не ждёт и ждать не будет. Зато вторая дверь - ого! Снимите с благоговением шапки - это камбуз!
"Здравствуй, домишко, родной, - с волнением подумал Семёнов. Прошёл из кают-компании в радиорубку, отскоблил снег с окна. - Помёрзнул ты, братишка, за год. Ничего, скоро мы тебя отогреем, пёрышки твои почистим, и снова ты станешь нашим тёплым жильём".
Вошёл Гаранин.
- Мои игрушки в порядке, - поведал он, - хоть сейчас давай погоду. А рация?
- Застыла, зуб на зуб не попадает, - ответил Семёнов. - Будем греть в спальных мешках, отдельными блоками.
- Не припомню, чтобы мы с тобой хотя бы на несколько часов оказались без связи.
- Да, неприятное ощущение, - согласился Семёнов. - К вечеру, Андрей, Восток подаст голос!
- Дома радио всегда выключаю, а сейчас даже утреннюю гимнастику с удовольствием бы послушал.
- Могу устроить, приёмник-то я взял с собой.
- Погоди, ребята в медпункте сервировали стол. Пошли перекусим.
- Аппетита нет.
- У меня тоже. Хоть чайку попьём.
- Чаёк - другое дело!
В крохотном, метр на три, медпункте было тепло: Филатов зажёг паяльную лампу, и она быстро согрела воздух. Со стены людям ласково улыбалась длинноногая девушка в бикини. Она только что вышла из моря, и крупные капли скатывались с её загорелого тела.
- Твоё здоровье, крошка! - Филатов прихлебнул чай. - Побереги улыбку, через год увидимся.
Отвинтив крышку двухлитрового термоса, Бармин налил крепкого чая Семёнову и Гаранину. Из другого термоса Дугин доставал переложенные хлебом котлеты.
- Фирменное блюдо ресторана "Собачий холод"! - похвалил Бармин, энергично работая челюстями. - Ешь, Волосан, за всё заплачено. И не смотри на меня скорбными глазами, гипоксированный ты элемент!
- Какой элемент? - спросил Филатов.
- Что у тебя было в школе по химии? - поинтересовался Гаранин.
- Тройка с курицей, - ответил за Филатова Бармин и пояснил: - Веня долго кудахтал, пока не выпросил у учителя тройку. Оксиген, детка, это кислород. Его-то Волосану и не хватает, оттого он и молчаливый, слова из него не вытянешь. И ты, Веня, гипоксированный. Хочешь, скажу, как я это узнал?
- Ну?
- Ты тоже перестал лаять.
- Это ты зря, док, - вступился за товарища Дугин. - Часа не прошло, как он меня в самолёте облаял, Волосан подтвердит.
Услышав свою кличку, Волосан, который без видимой охоты жевал котлету, встрепенулся было, но в игру не вступил.
- Эх, Волосан, Волосан! - с сочувствием проговорил Бармин. - Где твой гордо поднятый хвост?! Ты ведь теперь восточник, первый пёс на Востоке, понял? Автографы будешь раздавать!
- Погаси лампу, Веня, - сказал Гаранин. - Угорим.