Мороз под шестьдесят пять, а полниши выкопал со ступеньками - пот пробил! Да так, что струился по всему телу, пропитывая бельё и заливая лицо, и теперь уже стало опасно подолгу отдыхать, потому что мороз быстро пробивал и каэшку, и кожаную куртку, и свитер водолазный под ней, и схватывал пот, резко охлаждая беззащитное голое тело. Но не эта опасность была главная, а то, что мучительно трудно стало поднимать лопату очугуневшими руками, будто не лопату - бревно поднимаешь многопудовое. Сил не хватает на последний метр - вот она, главная опасность! И потому Семёнов пошёл на большой риск, сбросил каэшку, которая сковывала движения. Это помогло, но не очень надолго. До трапа оставалось каких-то полметра, а силы кончились, и резервов никаких больше не было. Сердце стучало, как отбойный молоток, рвалось из груди, и терпкий вкус крови стоял во рту, а лишённые отдыха лёгкие не успевали всасывать нужное количество кислорода, и оттого дыхание напрочь сбилось - настолько, что Семёнов ощутил непреодолимое желание сорвать подшлемник и вдохнуть воздух открытым ртом. Но превозмог себя: несколько таких вдохов - и верное ознобление лёгких. Был уже такой случай в Центральной Антарктиде, когда один гляциолог увлёкся работой и сорвав подшлемник: минут пять всласть подышал, а спасти не удалось…
Плохо стало Семёнову работать. В ушах звенело, к горлу подкатывала тошнота, и серая от лунного света стена, в которую вгрызалась лопата, казалась багрово-красной. Всхлипывая и хрипя, он почти что в беспамятстве поднимал и поднимал лопату, сбрасывая новые пласты снега, и казалось ему, что работе этой нет конца. Переступая свинцовыми ногами по ступенькам-пазам, он втискивался в нишу и отдыхал, всё меньше боясь, что замёрзнет. А когда пошарил вверху рукой и нащупал трап - не поверил, а поверил - почувствовал такой прилив радости, что в гудящей голове просветлело, а из сухого и шершавого, как наждак, рта вырвался ликующий крик. Обеими руками вцепился Семёнов в нижнюю перекладину трапа, повис на ней и тут же понял, что совершил большую, а может, непоправимую ошибку.
Нельзя было лишать ног опоры! Не подумал об этом и повис на перекладине тяжёлым мешком, раскачиваясь наподобие маятника. Сил-то подтянуться нет, кончились силы, растворились в нише, как сахар в кипятке. Ох, как не хотелось отпускать трап, а пришлось: разжав руки и рухнул на дно шурфа - мягко, на горку выбранного из ниши снега. И хотя отчаяние, скверная мыслишка о безысходности снова затуманили мозг, вспомнил всё-таки - надел каэшку, чтобы не застудить разгорячённое тело. Отдышался, прояснив себе сделанную им ошибку, сбросил каэшку и по готовым ступенькам стал карабкаться наверх. Добравшись до воткнутой в нишу лопаты, передохнул и начал сантиметр за сантиметром удлинять нишу. Много раз им, как утопающим при виде спасательного круга, овладевало искушение ухватиться за трап, но Семёнов заставил себя даже не смотреть на него, пока он не оказался ниже уровня колен.
Теперь предстояло самое главное. Трап висел сантиметрах в семидесяти от стены, и действовать нужно было с холодным рассудком, наверняка. Семёнов несколько раз отрепетировал в уме все стадии прыжка - несколько раз потому, что уж очень велика была цена неудачи, - и бросил своё тело вперёд. Удачно бросил - попал ногами на нижнюю перекладину и мёртвой хваткой вцепился руками в боковые верёвочные переплетения трапа.
И тогда поверил, что остался жить.
Люди спали, и хотя время подъёма уже миновало, Семёнов решил сначала привести себя в порядок, чтобы не показываться в растерзанном виде и не вызывать ненужные вопросы. Преодолевая тошноту, выпил четверть стакана спирта, сбросив мокрую от пота одежду, вымылся и оделся во всё сухое. Хорошо, тепло стало, так бы и улёгся сейчас в постель, но нельзя. Посмотрелся в зеркало, причесался, смазал гусиным жиром помороженное лицо и только тогда поднял Пашку - объявлять побудку. И отправился к себе. Когда же ребята уселись за стол в кают-компании, вышел к ним, будто только-только встал. За полдником ребята пошучивали, что Николаич проспал побудку, а Севка Мирошников пожаловался:
- Николаичу что, у него комната отдельная, спи себе вволю. А у нас Петрович так храпел над ухом, что я два часа проворочался.
- Невезучий ты, Севка, - посочувствовал Семёнов. - Так любишь поспать, а ещё не начальник.
И стал с наслаждением пить горячий кофе.
Да, тогда его спас случай… Нет, не случай, а те несколько мгновений, в течение которых зародилась и сверкнула мысль о лопате. Здесь она тоже должна быть - лопата. Должна!
Семёнова забило от волнения, которое охватывало его всегда перед рождением спасительной идеи. Он отключился от всего на свете и напрягся, словно собирая в кулак все силы своего мозга Ну? Где-то здесь лежит лопата… Где? Где она, чёрт бы её побрал?
Молнией сверкнуло: вот она!
Хорошо, теперь всё спокойно разложим по полочкам. Разложили. Прикинули, проверили, уточнили.
Семёнов вскинул голову.
- Всех прошу подойти поближе… Так. В первом дизеле где трещина?
- В крышке цилиндров, - по-ученически ответил Дугин.
- Во втором?
- Ну, в блок-картере, - подсказал Филатов.
- Значит, в каждом из дизелей имеются вполне пригодные части, так?
- Ну, так, - согласился Дугин. - А что из того, Сергей Николаич? Не собирать же из двух дизелей один, никаких сил не хватит.
- Тем не менее именно так мы и поступим.
- Размонтировать крышку цилиндров? - недоверчиво спросил Филатов. - Ну, скажу я вам…
- Ты что, серьёзно, Николаич? - удивился Бармин.
Семёнов уловил взгляд Гаранина: в нём были гордость и восхищение.
- Из двух дизелей будем собирать один, - повторил Семёнов. - Это не шутка, Саша, это приказ.
Логика
- Приказ - штука серьёзная. - Бармин насупился. - Приказ нужно выполнять. И всё-таки, Николаич, дай слово.
- Говори.
- Помнишь, как мы начинали здесь первую зимовку?
- Ещё бы, Саша.
- Нас пришло сюда вместе с походниками двадцать пять человек. Жили мы в натопленных балках, на работу выходили сменами, по часу. По часу, Николаич! И то далеко не все выдерживали, кое-кого приходилось освобождать. Ничего не преувеличиваю, Андрей Иваныч?
- Ничего, Саша. Ты даже рисуешь, пожалуй, слишком розовую картину.
- На собрании положено сидеть в тепле, - заметил Филатов. - До печёнок пробирает. Запустить АПЛ, что ли?
Мощное пламя авиационной подогревальной лампы быстро согрело воздух в небольшом помещении дизельной электростанции. На потолках и на стенах растаял иней, запотели окна. Но дышать стало заметно труднее: и бензин не сгорал полностью, и слишком много кислорода съедало пламя. Пришлось настежь распахнуть дверь.
- Баш на баш. - Дугин махнул рукой. - Антарктиду не натопишь.
- Говори, Саша, - напомнил Семёнов.
- Начало первой зимовки не в счёт, - продолжал Бармин. - Мы создавали станцию на голом месте, и другого выхода у нас не было. А потом, Николаич, по нашему с тобой предложению было решено так: каждая новая смена, прибыв на Восток, получала неделю на акклиматизацию. Лучше бы, конечно, дней десять, но это уже непозволительная роскошь. И первую неделю на Востоке никто не имел права работать - напрягаться и делать резкие движения, поднимать тяжести. А кто нарушал - харкал кровью и выбывал из строя. Не лакирую действительность, Андрей Иваныч?
- Нет, Саша. - Гаранин невесело усмехнулся. - Теперь ты художник-реалист.
- Дальше. Нам нужно из двух дизелей собрать один: размонтировать крышки цилиндров и открутить две дюжины этих гаек, которые приросли намертво к болтам. Чепуха! Пустяк для пяти здоровых мужиков. Детская игра! Где угодно, но не на Востоке. Мы ещё не приступили к работе, а у всех одышка, усиленное сердцебиение, кое у кого сильная головная боль. Это в спокойном состоянии! Веня - взгляните! - уже сейчас похож на утопленника. Брось курить, натяни подшлемник, лопух!
Бармин перевёл дух.
- Прости, Николаич, во мне вдруг проснулся врач. Пойми, не успели мы акклиматизироваться, в этом всё дело. Сорвёмся!
- Ты прав, не успели, - согласился Семёнов. - И что же ты предлагаешь, Саша?
- Прошу, требую как врач: отмени свой приказ!
- Что же ты всё-таки предлагаешь, Саша? - настойчиво повторил Семёнов.
- Не приступать к работе. Нагреть, скажем, медпункт, переждать до утра в спальных мешках. А утром, как прилетит Белов, возвратиться в Мирный, привезти оттуда всех людей, новые дизели и монтировать их общими силами. Не одной, а тремя пятёрками!
- Предложение дельное, - Гаранин подошёл к двери и прикрыл её. - В нём есть лишь один недостаток.
- Какой же?
- Оно неосуществимо.
- Почему?
- В Мирном пурга.
В наступившей тишине Бармин тихонько присвистнул.
- Точно?
- Я тебя когда нибудь обманывал, Саша? - мягко спросил Гаранин.
- Простите, забыл о приёмнике…
- Белов летит в пургу, - сказал Семёнов. - Если боковой ветер и видимость позволят, то сядет в Мирном. Закроется Мирный - примут австралийцы на Моусоне.
- А на Восток его завернуть нельзя? - подал голос Филатов.
- У нас есть уши, но нет голоса. Для передатчика нужна энергия.
- Выходит, будем загибаться?
- Лично я не собираюсь, Веня, и тебе не советую, - проговорил Гаранин.
- Тогда другой вопрос, - упрямо рубил Филатов. - Ну, дизеля нам подложили свинью, это понятно. Как пишут в газетах, нелепая и досадная случайность, стихийное бедствие и прочее. А какого лешего мы отпустили самолёт? Что он, подождать не мог, пока мы дизеля отогревали, развалился бы на полосе?
- Нет, Веня, он бы не развалился. - Семёнов посмотрел на Филатова. - Он бы просто не смог взлететь из-за переохлаждения двигателей. Разогреть-то их нам было бы нечем. Так что лётчики, к сожалению, ждать не могли. Только поэтому, Веня, ты и остался на Востоке.
- Я? - Глаза Филатова потемнели. - Почему один я?
- Мне почему-то кажется, что все остальные не улетели бы в любом случае.
- А ведь это уже вроде оскорбление, отец-командир. Выходит, я трус?
- Выходит, так. Ещё пуля не просвистела, а ты готов загибаться.
- Я?
- Ты.
- Но ведь это же я так, ребята, - Филатов растерянно оглянулся, - в переносном смысле…
- Посмотрим.
- Знаешь, Николаич, я не улавливаю логики, - сказал Бармин. - Ну, Веня просто брякнул чушь, у него слово частенько опережает мысли. А я - трус?
- Что ты, дружок.
- Может, паникёр?
- И такого за тобой не припомню.
- Но ведь я тоже считаю, - медленно и раздельно произнёс Бармин, - что все мы должны были бы отсюда улететь!
- Если бы да кабы… - отмахнулся Дугин. - Чего время на душеспасительные разговоры терять, приказано - давайте работать.
- Из тебя бы трактор хороший вышел, - буркнул Филатов. - Послушный воле и руке человека.
- А ты…
- Помолчите! - остановил их Бармин. - Где же логика, Николаич?
- Хорошо, Саша, будем разбираться. - Семёнов зябко повёл плечами, прошёлся по дизельной. - Представь себе, что мы возвратились в Мирный. А там пурга, и сколько она продлится - один антарктический бог знает. Ну, допустим, неделю. Учти, это уже будет середина февраля! И вот пурга закончилась, стали мы перевозить на Восток дизеля - за три рейса один, и шестнадцать человек, да ещё продукты для них, спальные мешки. Ещё неделя - это если погода лётная. А на Востоке уже не сорок пять, как сегодня, а много за пятьдесят! Где эти люди будут жить? И не два-три дня, а полтора месяца, пока не смонтируют на новых фундаментах новые дизеля. Где, Саша? Мы-то их собирались монтировать в тепле и потихоньку, пока вот эти, - Семёнов похлопал рукой по корпусу дизеля, - наш тыл будут обеспечивать!
Семёнов отдышался.
- Без этого тыла новых дизелей нам не поставить, Саша, спроси механиков, подтвердят. Вот и выходит, что улететь отсюда с Беловым - значит поставить на Востоке крест.
- Ты прав, Николаич, - тихо произнёс Бармин. - И я - тоже.
- Тогда и выбирай себе правду по вкусу, друг мой.
- Хотя я и трус, - Филатов с вызовом посмотрел на Семёнова, - а даром хлеб есть не привык. И залезать в спальный мешок, как Волосан, не собираюсь. За дело, что ли.
- Вот это разговор! - поддержал Дугин. - Гайки, Веня, бензинчиком полить надо, прикипели. Тащи инструменты!
- Погоди. - Бармин жестом остановил Филатова. - Для успокоения совести, Николаич, послушай Мирный!
- Хорошо, идёмте.
Через холл и кают-компанию люди прошли в радиорубку. Семёнов включил приёмник, откинул капюшон каэшки, надел наушники и повертел ручку настройки. В мёртвой тишине отчётливо послышалась морзянка.
- Это Белов. - Семёнов сжал руками наушники. - Над куполом ясно… Пролетели Комсомольскую… Мирный в эфире… Ветер усиливается… Боковой пятнадцать метров в секунду… Видимость сто метров… Белов… Пока держу курс на Мирный… Конец связи.
Никто не проронил ни слова.
Семёнов снял наушники, выключил приёмник, набросил на батареи спальный мешок.
- Женя, сколько времени займёт перемонтаж? Примерно.
Дугин задумался.
- Трудно загадывать, Николаич, - нерешительно сказал он. - Как считаешь, Вень?
- На материке часов бы за пять сработали.
- То на материке… Ну, сутки, не меньше. Да ещё ёмкость для охлаждения дизелей делать взамен лопнувшей.
- Понятно. - Семёнов поднялся со стула. - Если кто хочет сказать - говорите. Но покороче.
- Не о чем больше говорить. - Гаранин поёжился, потопал унтами. - От холода одна защита - работа. Пошли, друзья.
Один за другим люди покидали радиорубку. Семёнов задержал Бармина.
- Следи за нами, Саша. Увидишь, кто дошёл до ручки, - применяй власть. Но с пониманием, дружок.
- Боюсь, Николаич, сорвёмся…
- Знаю. А помощи ждать неоткуда, в таком холоде долго не продержимся. Запустим дизель - выживем. Ну, пошли.
Гаранин
Главными фигурами на Востоке стали Дугин и Филатов. Семёнов тоже понимал в дизелях, но не настолько, чтобы вмешиваться в демонтаж столь сложных агрегатов.
В крышку цилиндров, фасонную отливку из серого чугуна, были вмонтированы десятки деталей. Чтобы их снять, следовало произвести множество операций, каждая из которых требовала мастерства и особой точности: отсоединить от форсунок трубки, выпускной коллектор от трубы отвода газов и многое другое. И самое важное - равномерно отпустить все гайки, крепящие крышки цилиндров. Вот дойдёт дело до гаек, тогда и начнётся проверка на выносливость. Но пока что Дугин и Филатов справлялись сами. Они снимали детали и бережно укладывали их на покрытый брезентом верстак.
Семёнову, Гаранину и Бармину досталась работа, не требующая высокой квалификации, - подготовка временной ёмкости для охлаждения дизеля. Для этой цели вполне сгодилась бочка из-под масла, которая нашлась на свалке: пустые бочки и прочие отслужившие вещи с Востока вывозить - себе дороже, и этого добра на свалке хватало. Бочку выкопали, уложили на волокушу и потащили к дому, изредка останавливаясь для отдыха.
Бармин ударил ногой по бочке, сбивая с неё снег, и она загудела поюще и протяжно. Гаранин проводил исчезающие звуки и оглянулся. Он испытывал странное ощущение неправдоподобия окружающего его мира; наверное, подумал он, то же самое чувствуют космонавты, когда смотрят в иллюминаторы своего корабля. Восток был погружён в абсолютную, воистину космическую тишину. Беззвучно повис опущенный с безоблачного неба занавес из солнечных лучей, не скрипел под ногами плотно сбитый снег - отовсюду доносилась лишь тишина. Она была неестественна из-за своей абсолютности, такую тишину люди не любят и называют могильной. И вдруг Гаранину пришло на ум простое объяснение, почему он никогда не слышал такой тишины: ведь на Востоке всегда круглые сутки работали дизели. И улыбнулся: бывало, его раздражал их неумолчный рокот, мешал заснуть. Чудак!
И второе непривычное ощущение: с мороза положено входить в тепло, а они вошли в ещё больший холод. Хотя нет, улица и дом температурой уже сравнялись, и там и здесь сорок восемь. Такой мороз на Востоке и за мороз не считали, по часу запросто работали на свежем воздухе. Но грелись потом, отдыхали!
Бочка - это ещё не ёмкость, одно днище у неё лишнее. И его нужно вырубить. Тоже работой не назовёшь - на материке, а на Востоке в первые дни и ложку ко рту поднести - работа. Начали. Один держал кузнечными клещами зубило, другой бил по нему молотком. Легковат молоток, зубило даже царапины не оставляло на днище. Подыскали другой, потяжелее, - всё равно отскакивает зубило, кувалда ему нужна, не меньше. А кувалда весит полпуда. Для "гипоксированных новичков", подсчитал когда-то Саша Бармин, в первую неделю бери коэффициент четыре: значит, два пуда весит кувалда. Четыре ли, дорогой доктор? Не два пуда, а два центнера весит эта кувалда…
Раз, два, три - зубило вгрызалось в железное днище. Четыре, пять - есть первое отверстие. А таких нужно примерно пятьдесят, итого двести пятьдесят ударов, подсчитал Гаранин. Шесть, семь, восемь, девять…
Бармин задохнулся, выпустил из рук кувалду.
- Что, док, зарядку с гирями делать легче? - подмигнул Дугин, подхватывая кувалду.
- Занимайся своим делом, Женя, - отстранил его Семёнов. - Как-нибудь сами, по очереди.
Раз, два, три… четыре…
Плохо считал, усмехнулся Гаранин, неравноценны они - удары Саши Бармина и Сергея Семёнова.
Пять… шесть…
Бармин усадил Семёнова на покрытую спальным мешком скамью.
- Моя очередь. - Гаранин подал Бармину клещи. - Держи.
Ещё шесть ударов - пробито второе отверстие. Значит, на него потребовалось двенадцать ударов, почти в два с половиной раза больше, чем одному Саше… Всё, больше не считать, приказал себе Гаранин. Здесь важен лишь итог. Днище необходимо вырубить, потому что только тогда бочка станет ёмкостью для охлаждения, без которого дизель работать не может. А пятьдесят или пятьсот ударов - для него не имеет значения.
Один держал клещи, другой бил кувалдой, третий сидел на скамье - отдыхал.
Дугина и Филатова трогать было нельзя: самым ответственным делом занимались именно они.
Голова раскалывалась от боли. В другое время Саша объяснил бы, что лёгким и крови, бегущей по сосудам, не хватает кислорода, и, весело похлопав по плечу, уложил бы на часок в постель. Но теперь Саша делать этого не станет, не только потому, что ему никто на своё самочувствие не пожалуется, но и потому, что он на время перестал быть врачом. Богатырская сила доктора сейчас куда важнее его медицинских знаний, Саша - лучший на станции молотобоец.
Гаранин преодолел приступ тошноты, встал со скамьи и взял кувалду.