Если это не есть истинная любовь, не знаю, какова она может быть; могу только сказать, что для человека, уже далеко не среднего возраста, это очень мучительное состояние.
Мы прыгаем
Мы без особого труда миновали все пещеры, но дойдя до склона конусообразной скалы, столкнулись с двумя трудностями. Нам предстоял тяжелый подъем, к тому же мы плохо знали дорогу. Если бы я, на наше счастье, не постарался запомнить различные приметы, например, форму скал и валунов, я уверен, что мы никогда не выбрались бы оттуда, и до тех пор блуждали бы в недрах вулкана - я полагаю, что это был погасший вулкан - пока не погибли бы от изнеможения и отчаяния. И все же мы несколько раз сбивались с пути, а однажды едва не свалились в расщелину или пропасть. Это был поистине тяжелый труд - пробираться в глубокой тьме и мертвой тишине от валуна к валуну и осматривать их при тусклом мерцании наших светильников, чтобы я мог определить, в правильном ли мы направлении идем. Мы были в слишком подавленном настроении, чтобы разговаривать, и только с собачьим упорством, нередко падая и ушибаясь, брели все дальше и дальше. Нам было все равно, что с нами. Нами руководил только инстинкт самосохранения, некий долг повелевал нам спасти, если можно, свою жизнь. Прошло часа три-четыре - сколько именно, я не могу сказать точно, потому что у нас не осталось ни одних исправленных часов, - а мы все брели и брели. Последние два часа у меня было такое чувство, как будто мы совершенно заблудились, я уже боялся, что мы вышли к какой-то другой воронкообразной скале, когда вдруг узнали место, мимо которого мы проходили при спуске, в самом его начале. Я сам удивляюсь, как я его узнал, ибо мы уже миновали его, идя под прямым углом к правильному направлению, но что-то осенило меня, я обернулся и скользнул по нему рассеянным взглядом; это оказалось спасительным для нас.
Мы легко добрались до каменистой лестницы и вскоре уже были в той самой пещере, где жил и преставился блаженной памяти Нут.
Тут перед нами возникла новая, еще более ужасная проблема. Я уже писал о том, что из-за страха и неловкости Джоба доска, по которой мы перешли от большой каменной шпоры к шатающейся плите, соскользнула в бездонную пропасть.
Как же перебраться через этот провал без доски?
Ответ был только один - или мы перепрыгнем через него или умрем с голода там, где находимся. Ширина была не такая уж большая, примерно одиннадцать-двенадцать футов, а Лео, когда учился в колледже, прыгал и на все двадцать, но надо учесть наше состояние. Два совершенно измотанных человека, одному из которых уже за сорок, а прыгать надо с неустойчивой плиты на дрожащую оконечность каменного выступа, при сильных порывах ветра. Условия для прыжка были, что и говорить, очень нелегкие, но когда я хотел обсудить это с Лео, он оборвал меня, коротко ответив, что мы должны выбирать между неминуемой длительной агонией в пещере и возможной быстрой гибелью в воздухе, третьего не дано. Возражать против этого я не мог, ясно было только, что прыгать в темноте невозможно: надо дожидаться солнечного луча, который проникает в бездну на закате. Никто из нас не имел ни малейшего понятия, долго ли ждать до заката, мы только знали, что через пару минут после своего появления луч исчезает, мы должны быть наготове. Поэтому мы решили взобраться на шаткую каменную плиту и лежа дожидаться света. Это решение далось нам тем легче, что один из наших светильников уже погас, второй горел неровным, мерцающим светом, как бывает, когда масло на исходе. Мы кое-как выбрались из пещеры и вскарабкались на плиту.
В этот самый миг погас и второй светильник.
Разница в нашем положении была очень заметная. В пещере завывание ветра доносилось до нас как бы издали, но здесь, лежа ничком на раскачивающейся плите, мы в полной мере испытывали на себе его силу и ярость, к тому же он постоянно менял направление, то ударяясь о стены ущелья, то бушуя среди утесов, и все время пронзительно выл, как десять тысяч отчаявшихся душ. Час проходил за часом, а мы все лежали в неописуемом смятении и ужасе, прислушиваясь к диким голосам этой преисподней, которые перекликались под низкое гудение каменной шпоры напротив, этой ужасной арфы, на которой играл своими перстами ветер. Ни одно кошмарное ночное видение, ни одна безумная выдумка богатой фантазии не может сравниться с этой жуткой реальностью, таинственными рыданиями ночных голосов, которые мы слышали, цепляясь за плиту, как потерпевшие кораблекрушение моряки за плот, и раскачиваясь в бездонной черной пустоте. По счастью, температура была не такая уж низкая - ветер даже приносил с собой тепло - иначе мы погибли бы. Мы все лежали, простершись на плите, когда случилось странное и многозначительное происшествие: несомненно, то было случайное совпадение, но оно отнюдь не способствовало расслаблению наших напряженных нервов, скорее, наоборот.
Как я уже писал, когда Айша стояла на каменной шпоре, готовясь перейти через пропасть, ветер сорвал с ее плеч мантию и швырнул в темную бездну, неведомо куда. Так вот, случилось такое странное происшествие, что мне даже не хочется о нем рассказывать. Пока мы лежали на плите, из темной пустоты, как весть от покойницы, выплыла эта самая мантия и упала на Лео, прикрыв его с ног до головы. Мы не сразу поняли, что это такое, но когда наконец поняли, попробовав на ощупь, бедный Лео впервые дал волю своим чувствам: он громко зарыдал. Скорее всего этот плащ висел, зацепившись за какой-нибудь острый выступ или верхушку, и оттуда его снес порыв изменившегося ветра, и все же это было очень странное и трогательное происшествие.
Вскоре после этого, совершенно для нас неожиданно, без каких-либо предвестий, тьму расколол багровый клинок света: он озарил и каменную плиту, где мы находились, и каменную шпору.
- Ну, - сказал Лео, - теперь или никогда!
Мы встали, разминая затекшие члены, и посмотрели на завихрения облачков в головокружительной бездне под нами: закатный луч окрасил их в цвет крови, затем на пустое пространство между качающейся плитой и дрожащим выступом; и в полном отчаянии приготовились к смерти. При всем напряжении сил перепрыгнуть через зияющий провал было немыслимо.
- Кто первый? - спросил я.
- Вы, старина, - ответил Лео. - Я сяду на другом конце плиты для равновесия. Разбегитесь как следует и прыгайте: и да смилуется над вами Господь!
Я кивнул в знак согласия, а затем сделал то, чего никогда не делал с тех времен, когда Лео был еще мальчиком. Я повернулся, обнял его рукой и поцеловал в лоб. Возможно, мой поступок носил на себе отпечаток французской сентиментальности, но я как бы в последний раз прощался с человеком, которого не мог бы любить больше, даже если бы он был моим родным сыном.
- Прощай, мой мальчик, - сказал я. - Надеюсь, мы встретимся снова, где бы ни оказались.
Я был уверен, что жить мне остается не более двух минут.
Потом я отошел в дальний конец плиты, подождал, пока один из порывов быстро меняющегося ветра дунет мне в спину и, вручив себя божьей воле, разбежался по всей плите - ее длина составляла тридцать три - тридцать четыре фута и в безумном полете взмыл в воздух. С каким болезненным страхом приземлился я на самый мысок каменной шпоры и какое ужасающее отчаяние охватило меня, когда я понял, что недопрыгнул! Только мои руки и туловище достигли цели, ноги же болтались в воздухе. С пронзительным воплем я попробовал ухватиться за что-нибудь, но одна рука соскользнула; продолжая держаться другой рукой, я повернулся лицом к плите, откуда я прыгнул. Затем протянул левую руку, и на этот раз мне удалось ухватиться за какую-то каменную шишку, и я повис в необыкновенно ярком багровом свете над тысячами футов пустоты. Мои руки держались за нижнюю часть каменной шпоры, а ее острие упиралось мне в голову. Следовательно, даже если бы у меня хватило сил, я не мог бы на нее взобраться. В лучшем случае я провисел бы еще минуту и свалился в бездонное ущелье. Не знаю, может ли быть более безвыходное положение. Знаю только, что муки, которые я испытал за эти полминуты, едва не лишили меня рассудка.
Я услышал крик Лео и увидел его летящим по воздуху, словно серна. Ужас и отчаяние придали ему сил, и он великолепным прыжком преодолел ужасный зияющий провал; приземлился он на оконечности каменной шпоры и тут же упал ничком, чтобы его не снесло в пропасть. Каменная шпора надо мной содрогнулась под его тяжестью, и так велика была сила толчка при его прыжке, что впервые за все эти века плита потеряла равновесие и с ужасающим грохотом рухнула прямо в пещеру, обитель философа Нута, завалив, как я уверен, навсегда проход, который вел к Источнику Жизни, ведь в этой плите было много сотен тонн веса.
Все это произошло буквально за одно мгновение, но как ни удивительно, несмотря на весь ужас своего положения, я бессознательно успел все это заметить. Даже успел подумать, что ни одно человеческое существо не сможет отныне пройти этой опасной тропой.
В следующий миг Лео ухватил мою правую кисть обеими руками. Для этого ему пришлось распластаться на самой оконечности каменной шпоры.
- Вы должны отпустить обе руки, - сказал он спокойным волевым голосом. - И я постараюсь втащить вас наверх, или же мы оба упадем. Вы готовы?
Вместо ответа я отпустил одну за другой обе руки и повис под каменной шпорой, всей своей тяжестью оттягивая руки Лео. Момент был ужасный. Я знал, что Лео очень силен, но не знал, хватит ли его силы, чтобы поднять меня так, чтобы я смог уцепиться за верхнюю часть скалы, тем более что у него не было надежной точки опоры.
Несколько секунд я беспомощно болтался в пустоте, в то время как Лео собирался с силами, затем я услышал хруст его мышц и почувствовал, что меня поднимают, как если бы я был малым дитятей; наконец я уцепился рукой за верхнюю поверхность скалы и лег на нее грудью. Остальное было уже просто: через две-три секунды мы, тяжело дыша, лежали рядом; оба мы дрожали, как листья, оба были в холодном поту от перенесенных ужасов.
Затем свет погас, как будто вдруг задули лампаду.
Около получаса мы продолжали лежать, не говоря ни слова, а когда наконец отдышались, с величайшей осторожностью, ибо тьма была непроглядная, поползли вдоль каменной шпоры. Пока мы медленно приближались к отвесному склону, куда она прикреплялась наподобие вбитого в стену костыля, стало чуть-чуть светлее, ибо над головой у нас было ночное небо. Порывы ветра немного утихли, мы поползли быстрее и наконец достигли устья первой пещеры или тоннеля. Здесь нас ожидали новые трудности. У нас не было светильников, не осталось ни капли воды, чтобы утолить жажду - в последний раз мы напились в пещере Нута. Как же мы сможем пробраться через каменистый, весь в валунах, тоннель?
Ясно было, что у нас нет другого выхода, кроме как довериться своему чутью и проделать весь путь в полной темноте; поэтому, опасаясь, что окончательно утратим силы, ляжем и умрем прямо там, мы тотчас же углубились в проход.
Тяжелое это было дело, невероятно тяжелое! Везде валялись обломки скал, валуны, мы часто падали, разбиваясь в кровь. Единственным ориентиром нам служила стена пещеры, вдоль которой мы двигались на ощупь; мы были в таком смятении, что несколько раз у нас появлялось ужасное подозрение, будто мы заблудились, сбились с правильной дороги. И все же мы медленно, очень медленно продолжали брести вперед, час за часом, останавливаясь через каждые несколько минут, чтобы отдохнуть, ибо мы были в крайнем изнеможении. Однажды мы даже уснули и проспали несколько часов, ноги и руки у нас затекли, кровь от ран и царапин спеклась в сухую, твердую корочку. Проснувшись, мы вновь потащились вперед и были уже в почти полном отчаянии, когда увидели наконец дневной свет и вышли из тоннеля с внешней стороны утеса.
Судя по легкой приятной прохладе и светящемуся благословенному небу, которое мы не надеялись уже увидеть, было раннее утро.
Мы вошли в тоннель, по нашей прикидке, через час после заката; отсюда следовало, что нам понадобилась целая ночь, чтобы выбраться наружу.
- Еще одно усилие, Лео, - с трудом переводя дух, сказал я, - и мы достигнем склона горы, где должен находиться Биллали. Держись!
Лео, который лег ничком, встал и, поддерживая друг друга, мы спустились примерно на пятьдесят футов - сам не знаю, как нам это удалось. Помню лишь, что мы оба свалились у подножья, а затем из последних сил поползли к роще, где Она велела Биллали ждать нашего возвращения, ибо у нас уже не было сил идти. Не проползли мы и пятидесяти ярдов, как вдруг из-за деревьев слева вышел один из глухонемых прислужников: по-видимому, он совершал утреннюю прогулку; увидев нас, он подошел посмотреть, что это за странные существа. Он смотрел и смотрел, затем вдруг в ужасе воздел руки и чуть было не упал наземь. В следующий миг он уже со всех ног бежал к роще, которая находилась в двухстах ярдах от нас. Не удивительно, что он так переполошился, ибо вид у нас был просто страшный. Начать с Лео: золотые завитки его волос стали белоснежными, одежда была изодрана в клочья, изможденное лицо, руки - все в ушибах, порезах и грязной запекшейся крови, и ко всему еще он не шел, а полз; зрелище довольно настораживающее; что до меня, то я выглядел не намного лучше. Когда два дня спустя я посмотрел на свое отражение в воде, то с трудом себя узнал. Я никогда не славился красотой, но кроме прежнего уродства на моем лице запечатлелось странное новое выражение: с таким диким выражением просыпаются обычно внезапно разбуженные люди; это выражение остается на моем лице до сих пор. И тут нет ничего удивительного. Удивительно то, что мы вообще не лишились рассудка.
Вскоре, к великой моей радости, я увидел, что к нам торопливо шагает старый Биллали; на его исполненной достоинства физиономии выражалось такое смятение, что даже в ту минуту я едва не засмеялся.
- О мой Бабуин, мой Бабуин! - кричал он. - Мой дорогой сын, неужели это в самом деле ты и Лев? Его грива была словно спелая кукуруза, а теперь бела, как снег. Откуда вы идете? А где Свинья и Та-чье-слово-закон?
- Мертвы, оба мертвы, - ответил я, - но не задавай нам больше вопросов, помоги нам, накорми и напои, или мы умрем у тебя на глазах. Языки у нас, ты видишь, почернели от жажды. Как же мы можем говорить?
- Оба мертвы? Как может умереть та, которая никогда не умирает? - задыхаясь, проговорил он. - И видя, что за ним наблюдают подбежавшие глухонемые, он сдержал свои чувства и знаком велел им отнести нас в лагерь, что и было исполнено.
К счастью, когда нас туда принесли, на костре варился какой-то бульон: им Биллали и накормил нас, ибо мы были слишком слабы, чтобы есть сами: только это, я уверен, и спасло нас от немедленной смерти. После этого он приказал глухонемым стереть с нас кровь и грязь мокрыми тряпками, нас уложили на кипы ароматной травы, и мы тотчас же, в крайней степени изнеможения, провалились в глубокий сон.
Переход через гору
Когда я наконец пробудился, все мое тело сковывало сильное онемение, так, вероятно, чувствовал бы себя хорошо выбитый ковер, если бы обладал способностью чувствовать. Первое, что я увидел, открыв глаза, была почтенная физиономия нашего старого друга Биллали, который сидел рядом с моим травяным ложем, задумчиво поглаживая длинную бороду. В моей памяти сразу же воскресло все, нами перенесенное за это время; а тут еще я бросил взгляд на бедного Лео, который лежал рядом со мной: его лицо превратилось в зыбкое желе, а прекрасные кудри из желтых стали белыми; я закрыл глаза и застонал.
- Ты спал долго, мой Бабуин, - сказал старый Биллали.
- Как долго, отец? - спросил я.
- Один круг солнца и один круг луны, день и ночь; и Лев тоже. Ты видишь, он еще спит.
- Благословен сон, - ответил я, - ибо он поглощает все воспоминания.
- Расскажи мне, - попросил он, - что с вами случилось, и что это за странная история о смерти той, которая никогда не умирает. И помни, мой сын, если эта история верна, и ты, и Лев в большой опасности: вам не миновать раскаленных горшков, а затем и съедения, многие с нетерпением ожидают подобного пира. Неужто не знаете вы, мои дети, что эти амахаггеры, обитатели пещер, ненавидят вас? Они ненавидят вас за то, что вы чужеземцы и еще сильнее из-за тех своих братьев, которых Она приказала казнить ради вас. Нет никакого сомнения, что, как только они узнают о смерти грозной владычицы Хийи, Той-чье-слово-закон, вам не избежать раскаленных горшков. Но расскажи все по порядку, мой бедный Бабуин.
В ответ на его просьбу я рассказал ему - не все, разумеется, это было бы нежелательно, а только то, что счел целесообразным, а именно: что Ее больше нет в живых, она попала в огонь и, как я ему сказал - ибо то, что произошло на самом деле, было бы выше его понимания, - сгорела. Я также рассказал ему о некоторых ужасных подробностях нашего спасения, и это произвело на него большое впечатление. Но я ясно понял, что он не поверил моему описанию смерти Айши. Он верил, что я его не обманываю, но сам он считал, что по каким-то своим соображениям она только исчезла на некоторое время. Однажды, при жизни его отца, - сказал он, - она отсутствовала двенадцать лет и ходил слух, будто много поколений назад ее не было целое поколение, затем она внезапно возвратилась и "разразила" женщину, которая заняла место царицы. Я ничего не сказал, лишь печально покачал головой. Увы! Я слишком хорошо знал, что Айша больше не появится; во всяком случае, Биллали никогда ее не увидит.
- А теперь, - заключил Биллали, - что ты собираешься делать, мой Бабуин?
- Не знаю, отец, - ответил я. - Можем ли мы бежать из этой страны?
Он покачал головой.
- Это очень трудно. Через Кор вам нельзя идти, ибо, как только эти гиены увидят, что вы одни… - Он многозначительно улыбнулся и сделал движение, каким мы надеваем шляпу, - но как я вам говорил, через утес есть перевал, по которому перегоняют скот на пастбище. Эти пастбища находятся в трех днях пути, за болотами; я слышал, что в семи днях пути оттуда - большая река, которая течет к черной воде. Если доберетесь туда, вы, может быть, и спасетесь, но как вам добраться туда?
- Биллали, - сказал я, - ты знаешь, однажды я спас тебе жизнь. В уплату за этот долг, отец, спаси меня и моего друга Льва. Тебе будет приятно вспомнить об этом, когда придет твой час, и будет что положить на чашу весов, чтобы уравновесить причиненное тобой зло, если ты его совершал. К тому же, если ты прав и Она только скрывается, вернувшись, она щедро вознаградит тебя.