Но вот рыжий баран юркнул под какой-то экипаж. Этим он не только признал себя побежденным, но даже запросил пощады. В эту минуту на улице послышались первые звуки татарского барабана и грузинской зурны.
Настало гробовое молчание: каждый хотел убедиться, музыка ли это. Прислушавшись к мелодии, все удостоверились, что музыка приближалась. И бросились за ворота на улицу - двор мгновенно опустел.
Но скоро он набился пуще прежнего. У ворот показались два человека с факелами, сопровождаемые четырьмя музыкантами, а за ними еще два человека - тоже с факелами. Вслед шли три плясуна. И тут хлынула толпа, не только присутствовавшая при бое баранов, но и собравшаяся по пути следования плясунов по городу в дом князя. Плясуны, приблизившись к балкону, поклонились князю. Толпа прокричала "ура!" и обступила их.
Четыре факельщика расположились на самых удобных для освещения арены местах. Два плясуна держали в руках нечто, похожее на короткую, но тяжелую булаву, третий держал лук, натянутый посредством веревки в виде полумесяца, украшенной железными кольцами. Артисты своим бренчаньем аккомпанировали музыкантам. Два музыканта играли на зурне, остальные - на барабане.
Нет, я ошибся, говоря, что музыканты играли на зурне: играли-то оба, это правда, но играли по очереди.
Эта волынка страшно утомляет музыканта, дующего в нее; только одна грузинская грудь не устает дуть в свой национальный инструмент. Мы имели дело с татарской грудью, и хотя она тоже прочна, но все же зурначи вынуждены были сменяться.
Первые звуки музыки, первые движения танцев вдруг были прерваны беспорядочной ружейной пальбой, раздавшейся, по-видимому, не далее как в полуверсте от нас. Плясуны застыли с поднятыми ногами, у игравших на зурне прервалось дыхание, барабаны умолкли, милиционеры вышли из рядов и бросились к оружию, всадники вскочили на своих всегда оседланных коней, зрители переглядывались между собой, будто вопрошая друг друга взглядами.
- Ничего, дети мои, ничего, - закричал князь, - это Бадридзе обучает милиционеров стрельбе. Эй, вы, плясуны, пляшите!
- Не лезгины ли это? - спросил я молодого князя.
- Вероятно, - отвечал он, - но Бадридзе там, и нам опасаться нечего.
И он, в свою очередь, произнес несколько ободрительных слов плясунам и музыкантам. Музыканты снова заиграли на зурне и забили в барабаны, плясуны заплясали.
Каждый занял свое место, и хотя в ответ на пальбу раздалось несколько ружейных выстрелов, никто уже, по-видимому, не беспокоился.
Татарская пляска довольно оригинальна и заслуживает внимания: два плясуна, вооруженные булавами, поместились на противоположных концах круга, в центре которого находился человек с натянутым луком. Они с быстротой и ловкостью, не уступающей акробатам Елисейских полей, вертели булавами вокруг своих голов, ловко перебрасывая их между рук и ног, тогда как третий плясун вытворял своим луком всякого рода движения, бряцал кольцами, сопровождая музыку, и без того достаточно дикую, еще более диким аккомпанементом.
Игравшие на зурне производили пискливые и раздражающие звуки, которые, однако, приводят в восхищение грузин, так же, как звуки волынки вызывают восторг шотландских горцев. Эта музыка будто удваивала силы плясунов, заставляя их делать сверхъестественные усилия. Движение, которое самый сильный из нас не мог бы продолжать и две-три минуты, длилось более четверти часа и, при всем том, плясуны, благодаря привычке или ловкости, казалось, не чувствовали ни малейшего утомления. Наконец и музыканты и плясуны остановились.
Как и вся восточная хореография, танец с булавами очень прост; он заключается в передвижении назад и вперед, но не по условленному рисунку или по каким-то правилам, а по капризу плясуна. Никогда, как у нас, актер не старается подняться от земли, и вообще руки играют в этом упражнении такую же важную роль, что и ноги.
После танца должна предстоять борьба. Двое из наших плясунов сняли с себя верхнее платье, оставив только широкие панталоны, поклонились князю, натерли ладони пылью и приняли позу диких зверей, собравшихся броситься друг на друга. Впрочем, борьба - зрелище совершенно первобытное и одно из самых однообразных. Кто видал Магвета и Рабассона, тот может представить себе Алкидима и Милона Кротонского.
Это зрелище нисколько нас не поразило б, если бы не приключение - совершенно местное - не придало ему кошмарного характера.
Борьба была в самом разгаре, когда к сгрудившейся под балконом толпе зрителей, внимательно следившей за борцами, приблизился неизвестный, неся какой-то безобразный предмет на конце палки. По мере его приближения при мерцании факелов, бросавших на двор слабый блеск от каждого дуновения ветра, мы начали различать контур человеческой головы, которая словно шла самостоятельно, без туловища, чтобы принять участие в зрелище. Неизвестный вошел в круг и, позабыв о своем трофее, двинулся вперед.
И тогда все стало ясно. Человек был покрыт кровью, и на конце его палки красовалась только что отрубленная голова с открытыми глазами и искаженным ртом. Выбритый череп указывал, что это голова лезгина; глубокая рана рассекала череп.
Муане молча толкнул меня локтем, указывая на голову.
- Вижу как нельзя лучше, - сказал я и в свою очередь потянул за руку молодого князя. - Что это такое? - спросил я.
- Бадридзе посылает нам свою визитную карточку через своего нукера Халима, - отвечал oн.
Между тем эту голову заметили уже все. Женщины сделали шаг назад, мужчины шаг вперед.
- Эй, Халим! - вскричал князь Тарханов по-татарски. - Что ты там принес?
Халим поднял голову.
- Голову предводителя хищных лезгин, которую посылает вам Бадридзе, - отвечал он. - Бадридзе просит извинить его, что не явился к вам; впрочем, он сейчас прибудет. Там было очень жарко, и он пошел сменить белье.
- Не говорил ли я вам, что он скоро дополнит дюжину голов? - сказал молодой князь.
- Так как отрубил голову этому разбойнику я, - продолжал Халим, - то господин Бадридзе дал мне ее, чтобы получить с вас, князь, полагающиеся за нее десять рублей.
- Хорошо, хорошо, - сказал князь, - подожди до вечера. Положи голову в таком месте, где ее не сожрут собаки; завтра выставим ее на нашем базаре.
- Слушаюсь, князь.
Халим исчез, взбежав по лестнице, ведущей на балкон.
Вскоре он вышел с пустыми руками, как видно припрятав голову в безопасном месте. Минут через пять явился и Бадридзе в безукоризненном костюме.
Лезгины угодили в приготовленную для них засаду; Бадридзе велел своим людям стрелять в них, и трое пали замертво - вот эту-то пальбу мы и слышали. Лезгины отвечали тем же, но Бадридзе ринулся на их начальника, и завязался рукопашный бой, в котором одним ударом кинжала Бадридзе раскроил череп своему противнику. Лезгины обратились в бегство.
Теперь ничто не препятствовало празднику идти своим чередом, а дамам - танцевать лезгинку.
Однако около одиннадцати часов вечера случилось еще одно событие. Мы заметили, что Халим пребывает в каком-то неспокойном расположении духа, лихорадочно ходит взад-вперед. Очевидно, он искал что-то и, казалось, очень сожалел о потерянном.
- Что ищет Халим? - обратился я к молодому князю.
Он допросил нукера и возвратился со смехом.
- Не припомнит, куда положил голову, - сказал молодой князь, смеясь, - и думает, что ее стащили.
Потом, обратившись к нукеру, он произнес, будто приказывал своей собаке:
- Ищи, Халим, ищи!
И Халим отправился искать голову и наконец с большим трудом нашел ее. Он положил ее на скамью в передней в темном углу; гости, не замечая головы, побросали на скамью свои плащи и шубы. Голова оказалась под шубами и плащами. Каждый, уходя, брал шубу или плащ. И наконец под последней шубой Халим нашел злополучную голову.
- Весело ли вы провели время? - спросил Иван, провожая меня в мою комнату.
- Вы и не можете представить себе, князь, - отвечал я.
На другой день голова лезгинского предводителя была выставлена на базарной улице, с надписью, сообщающей его имя и обстоятельства, при которых голова отрублена.
Глава XXXIV
Отъезд
Нуха, как мы сказали, очаровательный город или, с нашей точки зрения восхитительная деревня. С апреля до октября население ее возрастает от двенадцати до шестидесяти тысяч человек. Все ищут здесь убежища под прохладной тенью, близ прелестных ручейков.
Главная торговля Нухи состоит в шелке. В городе есть шелкомотальная фабрика: в год продается на шесть миллионов шелка-сырца.
Прекрасные деревья, окружающие нухинские дома, это, как выяснилось, тутовые деревья, листья которых служат кормом для червей, составляющих своими коконами богатство страны. Год с небольшим назад сюда прибыли несколько итальянских негоциантов (из-за эпидемии, уничтожившей три четверти шелковичных червей в южной части Пьемонта и в Милане) для закупки шелковичных червей в Нухе; здесь им отказали в продаже во избежание соперничества, и они вынуждены были обратиться к лезгинам.
Молодой декоратор тифлисского театра по фамилии Феррари, который изъяснялся почти на всех кавказских наречиях, решился совершить отважную поездку: нарядился горцем и поехал с двумястами тысячами франков золотом и серебром (непокорные лезгины признают только золото и серебро и ни во что не ценят бумажные рубли). Он преуспел в своих переговорах, и итальянцы покинули Кавказ, увезя с собой достаточное количество шелковичных червей для вознаграждения - даже с избытком - потерь, понесенных ими в Европе.
Нет сомнения, что в числе покоренных лезгин, являющихся в Нуху для продажи сукон, шелковичных червей и баранов, незаметно пробираются и непокорные лезгины. Жители равнин и гор легко признают друг друга между собой, но не доносят кому следует. Эти непокорные лезгины спускаются разбойничать, грабить, убивать, иногда для общего набега на город типа того, что мы недавно были свидетелями.
Голова, на этот раз выставленная на площади в Нухе, была пятая в течение года. К несчастью, лезгины - мусульмане, а следовательно, фаталисты. Какое же впечатление может произвести на фаталистов отрубленная голова?
Так на роду написано, - говорят они, - вот и все.
На другой день, когда мы прогуливались по базару, на эту голову никто уже не обращал внимания.
Извечное смешение на улицах Нухи немирных лезгин с мирными постоянно заставляло князя Тарханова опасаться за сына. В самом деле, драка, подобная той, которую мы видели, может быть розыгрышем: среди неизбежно производимого ею смятения сильный человек может схватить ребенка за шиворот, бросить его на коня и стремглав ускакать с ним.
Мальчик стоил сто тысяч рублей, а такие разбойники, как лезгины, рискнут за такую сумму всем.
Среди лавочников на нухинских улицах я забыл упомянуть о торговцах шашлыком, почти соответствующих нашим продавцам жареного картофеля. Как бы хорошо ни приготовили его у себя дома, - я говорю о жареном картофеле, - он не может сравниться с тем, который продается на Новом Мосту.
То же можно сказать о нухинском шашлыке. Этот проклятый шашлык источал такой чудесный аромат, что я не мог преодолеть искушения и испросил у князя позволения взять несколько кусков в дополнение к завтраку.
Путешественники, проезжающие через Нуху! Лакомьтесь шашлыком на свежем воздухе; на Кавказе вообще едят небрежно, но вы не пренебрегайте случаем хорошо покушать. О, если б у меня был теперь, когда я пишу эти строчки в Поти, в отвратительной комнате здания мясной лавки, кусочек нухинского шашлыка, как бы я торжествовал! К несчастью, его нет.
Наконец решено было отправиться в час дня. Мы предполагали сделать только одну остановку, в крайнем случае две, и ночевать на другой день в Царских Колодцах - на последней станции до Тифлиса; времени у нас было достаточно, и мы совершили продолжительную прогулку по базару. Предчувствие говорило, что мы ничего прелестнее Нухи уже не увидим. И притом с такими хозяевами, как князь и его сын, встреченные нами случайно, среди которых проведенные сутки оставили сладкое воспоминание на всю жизнь!
Я хотел купить на базаре скатерть для стола, но молодой князь воспротивился моему намерению, говоря, что его отец уже приготовил для меня превосходную скатерть. Я знал, что подарок ожидал меня по возвращении с базара. Действительно, я нашел на своей постели великолепную скатерть, а возле нее татарское ружье красивой отделки: это было знаком благодарности на маловажный подарок, обещанный мною его сыну, или лучше сказать, это означало грузинский характер.
Грузинская нация любит давать столько же, сколь другие народы любят получать.
- Какого вы мнения о грузинах? - спросил я барона Фино - нашего консула в Тифлисе проживающего среди них уже три года.
- Это народ без недостатков, со всеми добрыми качествами, - отвечал он.
Каково сие похвальное слово в устах француза, порицающего, разумеется, все чужое и предпочитающего себя всем, как и все мы!
Один русский, известный своею храбростью, по фамилии Шереметев, говорил мне: "Надо видеть их в сражении: когда они слышат звуки своей проклятой зурны, которая не годится даже для пляски кукол, они больше не люди, а титаны, готовые взять приступом небо".
- Их надо видеть за столом, - говорил мне достойный немец, с гордостью вспоминавший о том, как он выпивал в гейдельбергском трактире двенадцать кружек пива в полдень. - Они проглотят пятнадцать, восемнадцать, двадцать бутылок вина как ни в чем не бывало.
И Фино говорил правду, и русский говорил правду, и немец говорил правду.
В Тифлисе я торговал кинжал в оружейной лавке. Князь Эристов проходил с четырьмя слугами. Я не знал его, и он никогда не видал меня.
Ему сказали, кто я.
Тогда он подошел ко мне и обратился к моему молодому русскому переводчику:
- Скажите господину Дюма, чтобы он не покупал у этих людей: они надуют его и дадут дурной товар.
Я поблагодарил князя Эристова за совет и пошел прочь, бросив взгляд на кинжал, висевший у него на поясе. Возвратившись домой, я нашел визитную карточку и кинжал князя Эристова. Кинжал стоил восемьдесят рублей, карточка была еще драгоценнее. И заметьте, грузину, предлагающему что-либо - в противоположность испанцам - невозможно отказать: отказ считается оскорблением.
Во всяком случае, я вовсе не думал отказаться от скатерти и ружья князя Тарханова, тем более, что эти прекрасные вещи были предложены от слишком доброго сердца.
Мы позавтракали.
Увы! Время шло…
Уже был полдень а мы должны были ехать в час дня. Князь не знал, что еще обещать и предложить нам, чтобы только заставить нас остаться. Наслаждения Санкт-Петербурга и Москвы были для меня тем же, чем были наслаждения Капуи для Ганнибала, т. е. они испортили нас. Я уподоблялся Вечному Еврею, осужденному на беспрерывную перемену места; какой-то голос кричал нам беспрестанно: вперед, вперед!
Князь пригласил на прощальный завтрак всех виденных нами со времени прибытия в Нуху лиц, в том числе молодого любезного доктора, имя которого я имел неблагодарность забыть, и офицера, который при первом же знакомстве умолял доставить ему охотничье ружье Девима. Если бы я захотел позавидовать популярности чьего-либо имени на Кавказе, то, конечно, это было бы имя Девима. Но я боюсь этого: очень люблю Девима и считаю его слишком значительным художником, чтобы не признать популярности, вполне им заслуженной. Если я вновь побываю на Кавказе, что, надеюсь, сделаю на своем собственном судне, то привезу с собой груз ружей Девима и непременно возвращусь во Францию миллионером.
Встали из-за стола; тарантас и телега были готовы. Помимо этого, запрягли лошадей под экипаж князя. Против своего обыкновения Иван отказался ехать верхом и согласился сесть в экипаж, и все это для того, чтобы провести со мной еще немного времени. Этот милый ребенок питал ко мне большую дружбу, - я платил ему взаимностью.
Все всадники и нукеры были на ногах. Бадридзе с пятнадцатью милиционерами должен был конвоировать нас до следующей станции. Я сел в коляску с князем и его сыном; Муане, Калино и молодой медик - в тарантас, остальные поехали верхом. Караван тронулся. Коляска, как более легкая, поехала вперед и скоро опередила другие экипажи, тяжело груженные.
По пути мы проехали ту часть города, называемую Кинтак, где накануне происходила стычка с лезгинами. В некоторых местах еще виднелась кровь, как на бойне.
Бадридзе рассказал о сражении со всеми его подробностями, которые были уже известны.
Я начал с беспокойством оглядываться: тарантас не показывался. Я сообщил об этом Ивану, а он сказал несколько слов Николаю. Тот, сломя голову, ускакал и через пять минут возвратился с известием, что у тарантаса сломалось колесо и что господа остановились на дороге. В то же самое время прискакали верхом Муане и Калино и подтвердили это.
К счастью, пострадал только экипаж. Починка колеса заняла бы целые сутки. Иван крайне обрадовался этому обстоятельству, вынуждавшему нас продлить пребывание в Нухе. Я, напротив, был очень раздосадован, а Муане просто в отчаянии. Князь Тарханов, заметив это, таинственно сказал что-то Николаю. Тот поскакал во всю прыть.
Когда все собрались, из коляски достали бутылки и стаканы. В бутылках находилось, разумеется, шампанское. На Кавказе и в России этим вином обычно провожают в путь и поздравляют с приездом. В России потребляется несчетное количество шампанского, настоящего или поддельного: даже если бы вся Франция превратилась в Шампань с ее виноградниками, то и в этом случае она не могла бы доставить России то количество этого вина, какое в ней потребляется.
В течение получаса мы пили болтая, и опустошили до тридцати бутылок шампанского (заметьте бутылка стоит три рубля).
Через полчаса показался тарантас, который торжественно несся к нам как вихрь.
Не чудо ли совершилось?
Нет, все оказалось очень просто: князь велел снять колесо со своей коляски и заменить им разбитое колесо нашего тарантаса. Обмен был выгоден для нас: решительно грузинские князья не рождены для спекуляций.
Наступила тяжелая минута. Я протянул обе руки молодому князю, он заплакал. Отец смотрел на него почти с ревностью.
- Он куда меньше тужит, когда уезжаю я, - произнес он.
- Очень может быть, отвечал сын, - но ведь я же уверен, что скоро увижу тебя, что ты никогда не оставишь меня, а вот господин Дюма!..
Слезы прервали его слова. Я взял его за руку и от души обнял, как своего сына.
- О! Без сомнения, я снова увижу тебя, милое дитя, обниму и прижму еще раз к моему сердцу. Сколько человек, - эта ветряная мельница, - может обещать что-либо, столько и я обещаю тебе это.
Потом мы обнялись с князем, с Бадридзе, с Иваном, сели в тарантас и поехали.
На протяжении всего великолепного путешествия по России сердце у меня сжималось только дважды при двух прощаниях. Пусть милый князь Иван возьмет на свой счет одно из них, а у кого есть память, возьмет на себя другое.
Долго мы делали друг другу знаки, до тех пор, пока не скрылись из виду. Потом дорога повернула, и мы простились окончательно. Я уносил от всех их на память что-нибудь: от князя Тарханова ружье и ковер; от Мохаммед-хана шашку и пистолет; от князя Ивана чугунные фигурки и одеяло; наконец, от Бадридзе шаровары и от молодого медика - пояс.