Остановимся на этом последнем факте, очень любопытном. О расточительном человеке у нас говорят: "Он отдаст даже свою шляпу".
Но это метафора . Впрочем, эта французская метафора в Грузии превращается в реальность.
Я уже сказал, что в Нухе я купил два отреза лезгинского сукна. Этому сукну назначено, тотчас по прибытии во Францию, преобразиться в грузинские шаровары. Я не беспокоился о черкеске и бешмете, ибо князь Багратион обещал мне прислать их в Тифлис; но мы упустили из виду шаровары. И как заказать в Париже грузинские панталоны без образца? Эта мысль меня очень занимала.
Бадридзе носил грузинские панталоны при черкеске.
- Попросите Бадридзе, - сказал я князю Ивану, - чтобы он позволил мне рассмотреть его панталоны; я хочу заказать себе такие же точно по возвращении во Францию, и потому мне нужно детально изучить его панталоны.
Князь передал мою просьбу Бадридзе, тот мгновенно развязал пояс, которым стягиваются панталоны, приподнялся на правой ноге и вытащил левую из панталон, потом привстал на левой, освободил правую и, окончательно вытащив нижнюю часть панталон из седла, представил их мне. Я следил за его движениями с возрастающим недоумением.
- Что это он делает? - спросил я молодого князя.
- Он вам предлагает…
- Что?
- Свои штаны.
- Он предлагает мне свои панталоны!!!
- Да, ведь вы желали их видеть? Возьмите, если уж он вам их предлагает.
- Нет, нет, любезный князь, я не возьму панталоны бравого Бадридзе.
- Знайте, отказ крайне огорчит его.
- Шутки в сторону, князь, не могу же я взять панталоны!
Бадридзе, застегнув черкеску и снова оправившись в седле, вмешался в спор, произнеся несколько слов.
- Что он говорит? - спросил я.
- Он говорит, что эти панталоны совершенно новые, они сшиты его супругой и надеты им в первый раз нынешним утром; он сожалеет только, что пояс старый.
- О! Пусть он будет спокоен, - вмешался молодой медик, - у меня есть новый пояс, вчера купил его на базаре.
- Берите, берите, - сказал мне князь, - не огорчайте его.
И действительно, лицо Бадридзе начинало принимать недовольное выражение.
- Не может же он, воскликнул я, - воротиться в Нуху без штанов.
- Да кто же заметит это при его сапогах и черкеске? - воскликнул князь.
Я колебался.
- Может быть, господин Дюма отказывается от моих панталон потому, что я надевал их? - сказал глубоко опечаленный Бадридзе. - Скажите ему, что у нас считается за честь пить из стакана, из которого пил друг.
- В таком случае, - сказал я Бадридзе, - я выпью из твоего стакана, дружище!
Я взял панталоны, украшенные поясом молодого медика, и отъехал. Только когда я хотел надеть их, они оказались короткими - на шесть дюймов. Поэтому на долю Калино выпала честь пить вместо меня из стакана Бадридзе. Кстати, не лишне добавить, что Бадридзе, оставшись без штанов, уступил командование нашим конвоем младшему офицеру.
Глава XXXV
Замок царицы Тамар
По мере удаления от Нухи панорама природы становилась шире, представляясь во всем своем величии.
Нуха, которую едва видно посреди окружающих и затеняющих ее деревьев, расположена в углу, образуемом цепью Кавказских гор, на которую она опирается. Эти горы имели великолепный, восхитительный вид, особенно когда их вершины покрыты снегом.
Мы катились вдоль одной из красивейших долин Кавказа и два раза переезжали вброд реку Алазань, которая ее орошает. Раньше лезгины не осмеливались переходить реку, так было до того, когда они спустились в Цинондал и взяли в плен княгинь Чавчавадзе и Орбелиани. Мы расскажем скоро об этом страшном, неожиданном эпизоде, когда презренные бандиты угнали двух княгинь царской крови, привязав их к хвостам лошадей, подобно тем древним пленницам, которых упоминает Гомер и воспевает Еврипид.
По левую сторону от нас была Кахетия - сад Кавказа, виноградник Грузии, где выделываются вина, не уступающие кизлярскому и могущие соперничать с французским, если бы только жители умели настаивать их как следует и, особенно, сохранять. Вино держится в козьих или буйволиных бурдюках, которые дают ему вкус, как говорят, очень ценимый знатоками, но который я нахожу отвратительным. Вино же, не вливаемое в бурдюки, сохраняется в огромных кувшинах, зарываемых в землю, как будто в подражание арабам, которые держат пшеницу в ямах. Рассказывают, что под ногами одного русского драгуна провалилась земля, и он упал в кувшин, где и утонул, как Кларенс в бочке мальвазии.
По правую сторону растянулась цепь сухих и бесплодных гор со снежными вершинами и неприступными склонами, в которых скрываются непокорные лезгины; чтобы отыскать их, надо идти туда. Ни в Алжире, ни даже в Атласе не имеют понятия о трудностях и опасностях, какие представляет со стороны природы экспедиция на Кавказе, не говоря об опасностях со стороны неприятелей. Я видел в ущелье Музая тропу, проложенную через Сен-Бернард: но это царская дорога по сравнению с военными тропинками лезгинской линии.
Мы сделали огромный крюк, благодаря Алазани, которая принимает излучистое направление, поэтому ее приходится переезжать почти на каждой версте. После трехчасовой езды мы с трудом проехали две мили по прямой линии.
Остановились на станции. Отсюда Нуха представилась такой прекрасной, что Муане не преминул зарисовать ее: этот рисунок находится ныне у князя Барятинского.
Около трех часов пополудни мы снова пустились в путь и после четырех или пяти часов езды по прелестной Алазанской долине - уже ночью - прибыли на станцию Барабатлинскую. Там мы нашли только два деревянных табурета.
Хотя к подобным вещам мы уже привыкли, но никак не могли привыкнуть к тому, чтобы оставаться без пищи, которой там вовсе не оказалось. К счастью, у нас еще был запас провизии из двух фазанов и одного жареного зайца - остатков нашей охоты близ Шумахи.
Мы выехали чрезвычайно рано и хотели во что бы то ни стало добраться к вечеру до Царских Колодцев. В моем альбоме было написано несколько слов рукой генерала Дондукова-Корсакова командиру Переяславского полка графу Толю.
Большую часть дня мы катились по Усадайским степям, захватив даже уголок Кахетии, и наконец, в седьмом часу вечера достигли Царских Колодцев. Этот город недавно построен и походит скорее на военный лагерь.
На возвышенном месте мы заметили массивный дом, остановились у ворот и спросили полковника Толя. Слуга, к которому обратился Калино, доложил хозяину дома и возвратился с приглашением войти.
Мы вошли.
Красивый и ловкий штаб-офицер вышел к нам навстречу.
- Вы господин Дюма? - спросил он меня.
Я поклонился и представил ему свой альбом, в котором было несколько строк от князя Дондукова-Корсакова.
- Вы граф Толь? - спросил я его, по прочтении им этих строк.
- Нет, - отвечал он, - я князь Меликов и сочту за счастье оказать вам гостеприимство, не позволив, чтобы вы остановились у кого-нибудь другого. Вы увидите графа Толя, но у меня; сейчас приглашу его к себе на ужин.
Все это было сказано столь вежливо, что нельзя было отказаться.
Вещи перенесли в переднюю, а нас отвели в прекрасные комнаты - уже нагретые, будто нас ожидали.
Через полчаса прибыл граф Толь. Он долго жил в Париже и отлично говорит по-французски - князь Меликов говорит не очень свободно.
Записка князя Дондукова-Корсакова заканчивалась словами: "Покажите г-ну Дюма замок царицы Тамар".
Царица Тамар, пользующаяся всеобщей популярностью в Грузии, была современница Людовика Святого и подобно ему, но счастливее его, вела самую ожесточенную войну с мусульманами. Как в Нормандии все древние замки приписываются Роберту Дьяволу, так в Грузии все подобные древности приписываются царице Тамар. Таким образом в Грузии можно насчитать до полутора сотен царских замков, которые превратились в наши дни в жилища орлов и шакалов. Все эти замки обращают на себя внимание тем, что имеют живописный вид и восхитительное месторасположение.
Я искал везде и спрашивал у всех историю царицы Тамар, но ничего не мог найти, кроме малодостоверных преданий и нескольких стихотворений Лермонтова, несмотря на то, что замки царицы Тамар встречались нам чуть ли не на каждой версте.
В девять часов мы кончили завтрак; лошади уже были оседланы.
Утро прошло в рассматривании рисунков старого художника, прекрасно говорящего по-французски. К какой нации он принадлежит, не знаю; что же касается его религии, то, безусловно, он был тамарист. Довольно большой альбом его состоял из трех цветов - желтого, голубого и зеленого, которые, по-видимому, соответствовали его намерению - собрать рисунки всевозможных видов замков Тамар. Он зарисовал с различных сторон замок, который мы собирались осмотреть.
Мы сели на коней и за двадцать минут проехали четыре или пять верст, отделявших нас от царских развалин. На повороте одной из гор замок неожиданно предстал перед нашими взорами. Он величественно возвышался на уединенном пике, господствующем над Алазанской долиной, имея горизонтом ту великолепную цепь Кавказских гор, вдоль которой мы ехали накануне. Мы находились выше его подножья, но вершина его возвышалась над нами. Невольно приходила мысль, что сквозь его проломы прошли не только эпохи, но и революции.
Муане срисовал его с того места, где мы находились, - возможно, это была единственная точка, забытая кистью старого художника.
В шести верстах от замка царицы Тамар возвышается другая гора, не менее оригинальная. Проезжая мимо горы перед закатом мы заметили ее по прекрасной форме и великолепному освещению. Она называется "Ильинской горой". Соленое озеро омывает ее основание. Часовня, часто посещаемая жителями, построена в небольшом гроте, вырытом в центре горы. Предание гласит, что в этом гроте пророк Илья получал пищу, приносимую ему вороном, и что с вершины этой горы он вознесся на небо, оставив мантию своему ученику Елисею. Вот первое библейское предание, с которым мы встретились в пути, было заметно, что мы приближались к Армении.
Воротясь домой, мы нашли княжеского адъютанта, ожидавшего нас со своим альбомом. Он также рисовал и, участвуя в последней лезгинской экспедиции, запечатлел многие очень любопытные пейзажи. Один из них был вид Горук-Меера, т. е. горы, на которую во время последнего похода должны были подняться, чтобы добраться до лезгин. На другом рисунке был изображен Беджит-аул, взятый после осады каждой его сакли порознь. Чтобы войти в него, надо разрушить все сакли по очереди. Когда же взяли последнюю саклю, аул был срыт до основания.
Третий был вид аула Китури, объятого пламенем. Перед этим аулом, взятым 21 августа 1858 года, генерал Вревский получил рану двумя пулями в грудь и в ногу. Через десять дней он скончался. Полковник Карганов занял его место командира экспедиции и, продолжая ее, взял приступом и срыл Дидо. Все жители (тысяча человек) покорились.
На четвертом рисунке были показаны лезгинские ворота, украшенные отрубленными руками; руки были пригвождены, подобно волчьим лапам на воротах наших ферм. Эти кровавые трофеи долго сохраняются, и руки походят на живые благодаря одному составу, в котором их предварительно кипятят. Эти ворота, принадлежащие аулу Дидо, были украшены пятнадцатью руками. Другие, более благочестивые, прибивают их к стенам мечетей. В Дидойской мечети было, может быть, до двухсот пригвожденных рук.
Впрочем, тушины, христианское племя, - непримиримые враги лезгин и вообще всех магометан, оказывающих большие услуги в экспедициях, имеют - при всех своих христианских чувствах - тот же самый обычай: сколько неприятелей, взятых тушинами, столько и отрезанных рук.
Во время последнего похода у тушинского вождя, находившегося в русских рядах вместе с тремя сыновьями, был ранен старший сын. Он боготворил этого молодого человека, но счел за бесчестье выказать свою слабость, хотя в сущности сердце его надрывалось. Отец называется Шет .
Может быть, это имя есть испорченное "шайтан", что значит дьявол.
Сына звали Григорием. Отцу указали дом, куда раненый был перенесен. Шет отправился туда. Юноша жаловался на сильную боль. Шет подошел к ковру, на котором лежал раненый, оперся на свое ружье и, нахмурив брови, спросил:
- Кого это я произвел на свет, мужчину или женщину?
- Мужчину, батюшка, - отвечал Григорий.
- А если так, - возразил Шет, - то зачем этот мужчина жалуется?
Раненый замолчал и испустил дух без стонов.
Отец взял труп, обнажил его и положил на стол; потом концом своего кинжала сделал семьдесят пять меток на стене, после чего разрубил тело своего сына на семьдесят пять кусков - по числу родственников и друзей, способных носить оружие.
- Что ты делаешь? - спросил полковник, увидевший его за этой страшной работой.
- Я отомщу за Григория, - отвечал он, - через месяц мне будет доставлено столько же лезгинских рук, сколько здесь кусков.
И действительно, спустя месяц он получил от своих родственников и друзей семьдесят пять рук, к которым он присоединил от себя еще пятнадцать, добытых им самим, всего девяносто рук: Григорий был отомщен.
В сражении тушинец никогда не согласится на помощь единоплеменника, разве только по зову последнего; но редко случается, чтобы тушинец звал на помощь, даже если он был один против трех.
Некий тушинец влюбился в молодую девушку деревни Тианет и просил ее стать его женой.
- Сколько лезгинских рук ты можешь принести в приданое? - спросила девушка.
Молодой тушинец удаляется со стыдом: он еще ни разу не сражался. Он отправляется к Шету и рассказывает ему о своем несчастье.
- Спроси ее сначала, сколько рук она хочет, - сказал ему Шет.
- По крайней мере три, - отвечала девушка.
Тушинец передал ответ Шету.
- Пойдем со мной в следующую экспедицию, - сказал ему Шет.
- Но, может быть, придется долго ждать, - отвечал молодой человек.
- Ну так пойдем теперь же, я готов всегда.
Они отправились и недели через две возвратились с двенадцатью руками: Шет отрубил семь, а влюбленный - пять рук. Он принес две лишних руки против обещанного, а потому женитьба и праздновалась с большим торжеством, в котором принимала участие вся деревня.
В числе рук, принесенных Шетом, была одна детская. Как же она к нему попала?
Шет - рубака. Лезгинские матери, чтобы заставить замолчать детей, говорят: "Вот я сейчас позову Шета". И дети со страху умолкают. Один из них, более других упорный или, может быть, не веривший в Шета, продолжал плакать. Это было ночью. Мать взяла ребенка и открыла окно.
- Шет! Шет! - крикнула она. - Отрежь руку этому плаксе.
И чтобы устрашить ребенка, она высунула его в окно. Ребенок испустил отчаянный крик. Мать тотчас же заметила, что этот крик произошел от боли, а не от страха, и потому немедленно втащила ребенка назад: правая рука у него была отрублена.
Случилось же так, что Шет засел в засаду около этого дома и, услышав неблагоразумный зов матери, воспользовался им. Какие кровожадные звери, эти люди!
До Тифлиса оставалось сто двадцать верст. Видя, что за дорога нас ожидала, становилось ясно, что мы доберемся до Тифлиса ранее 12 или первого часа пополудни на другой день, если, конечно, нигде не застрянем на ночь.
На первых двух станциях, т. е. на Чероской и Сигнахской, все шло хорошо - лошадей нам давали. Со второй станции мы не взяли конвой, потому что начиналась безопасная дорога.
Отсутствие конвоя заставило станционного смотрителя третьей станции, именуемой Магорская, принять нас за людей недостойных внимания; в результате, несмотря на подорожную, он даже не взглянул на нас и отвечал, что нет лошадей. Ответы эти были уже ведомы нам; но так как мы хотели пообедать прежде, чем пуститься в путь, что должно было отнять у нас целый час, мы отвечали, что подождем.
- Ждите, - сказал смотритель с прежней наглостью, - но все-таки лошадей и к ночи не будет.
На это заявление нечего было ответить, кроме как обратиться к помощи плети.
- Возьмите плеть, - сказал я Калино, - она в моем чемодане.
- Зачем вы ее туда положили?
- Потому что, как вы знаете, эта славная плеть дана мне генералом Ланом, и я очень дорожу ею.
- Что же мне делать с вашей плетью?
- То же, что волшебники делают своей палочкой: я заставлю добыть лошадей хоть из-под земли.
- Все таки я думаю, что сегодня это будет совершенно бесполезно: лошадей действительно нет.
- Это мы увидим после обеда, а теперь на всякий случай достаньте плеть из чемодана.
Пока Калино вытаскивал плеть, Муане и я вошли в комнату, которая была наполнена проезжими.
Всем был дан тот же самый ответ, как и нам, и все ожидали.
Какой-то грузинский князь с сыном, сидя за столом, ели вареную курицу и пили водку. Увидев нас, они встали, подошли и предложили принять участие в их ужине. Мы согласились, но с условием, что и они не откажутся от нашего. С их стороны было куда справедливее отказаться.
Наш ужин состоял из зайца и пары жареных фазанов, оставшихся от шемахинской охоты и приготовленных для нас поваром князя Меликова. Помимо этого, у нас была огромная тыквенная бутылка с вином. Два или три господина, не думавшие останавливаться на Магорской, печально распивали чай, - только это они и смогли достать на станции. Мы испросили у новых знакомцев позволения пригласить их разделить с нами трапезу.
Гостеприимство есть до того простая вещь на Кавказе, что все приглашенные без церемонии сели за один стол с нами, ели как нельзя более наши припасы и пили из нашей тыквенной бутылки, пока не выпили ее до дна. Зайца, трех фазанов и восемь бутылок кахетинского вина как не бывало, - съестное исчезло до последней крошки, а жидкость до последней капли. После этого Калино, голова которого благодаря винным излияниям была именно на той точке, выше которой ей быть не следовало, получил приглашение вооружиться плетью и следовать за мной.
Смотритель стоял на крыльце, опершись на одну из деревянных колонн, поддерживающих навес станционного дома. Мы остановились возле него.
Он косо посмотрел на нас.
- Калино, - сказал я, - требуйте лошадей.
Калино передал требование. Смотритель раздраженно ответил:
- Разве я уже не говорил, что их нет?
- Калино, скажите ему, что мы очень хорошо это слышали, но все таки уверены в его лжи.
Калино перевел ответ смотрителю - тот даже не пошевельнулся.
- Не поколотить ли его? - спросил Калино.
- Нет, сначала надо удостовериться, что он лжет, а там можно и поколотить.
- Как же мы удостоверимся?
- Нет ничего проще, Калино, стоит только осмотреть конюшни.
- Я пойду с вами, - сказал Муане.
Я остался подле смотрителя, который не двигался с места. Минут через пять Калино возвратился - в ярости и с поднятой плетью.