Я сразу сообразил, этот генерал не кто иной, как знаменитый французский писатель Александр Дюма, и понял, почему фигура показалась мне знакомой: портреты автора "Трех мушкетеров" были в то время распространены везде".
Дюма остался жить у автора заметок, проведя в Чир-Юрте не более двух дней. Писатель вызывал у всех чувство бесконечной симпатии.
Командир полка А. М. Дондуков-Корсаков устроил прием в честь Дюма. На приеме Дюма сказал: "Никогда в жизни я не забуду ваше радушное гостеприимство - эту чисто русскую добродетель".
Дюма рвался в бой. Мемуарист замечает: "Не могу забыть его полудетский восторг, когда он узнал, что далее, на пути в Темир-Хан-Шуру, он проедет совсем близко от… ущелья, что оказия пойдет неприятельской землей, под усиленным конвоем, и что лучше всего - возможно, что будет и перестрелка…"
Затем гость в составе оказии отправился в Темир-Хан-Шуру.
"Александр Дюма, сначала севший в тарантас, пожелал перейти на коня. Окруженный многими из нас, отправившимися проводить его, он уверенно ехал на добром иноходце, отдаваясь не покидавшему его восторженному настроению.
Никем не тревожимая оказия спокойно прошла несколько верст; вдруг послышались выстрелы в авангарде. Вихрем вынеслись вперед наездники-драгуны и казаки. Справа и слева в некотором отдалении показались конные чеченцы. Дюма словно преобразился. Во весь опор вынесся он с нами вперед, туда, где завязалась лихая кавказская перестрелка. То наскакивая, то удаляясь, горцы перестреливались с нашими.
Курились дымки выстрелов. Пули щелкали, долетая до самого обоза. Во все время схватки Дюма сохранял полное самообладание и с восхищением следил за отчаянной джигитовкой казаков, за смелыми наскоками лихих драгун на неприятеля. Вскоре горцы увидели, что не могут вследствие своей малочисленности затеять серьезное дело и, обменявшись выстрелами, ускакали восвояси. У нас, к счастью, убитых не оказалось: были только ранены казак и лошадь".
Следующим пунктом путешествия Дюма была Темир-Хан-Шура.
23 декабря 1984 г. я отправился в Буйнакск. Этот город расположен примерно в 45 км от Махачкалы. Шел дождь, временами переходящий в снег. Когда мы приблизились к перевалу Атлыбуюн, стало совсем холодно, снег лежал толстыми пластами, будто здесь ничего, кроме холодной зимы, не бывает.
Перевал позади. Стало значительно теплее, и когда мы въехали в Буйнакск, было солнечно, тепло - настоящая московская весна.
В 1966 году исполнилось 100 лет со времени объявления Темир-Хан-Шуры городом. Сейчас здесь проживает более 50 тысяч жителей.
Меня особенно интересовала одна из школ. Это - школа имени Героя Советского Союза подводника Магомета Гаджиева. Родной брат Героя Булач Имадутдинович Гаджиев преподает в школе историю. Заслуженный учитель Дагестана и РСФСР, Булач Гаджиев известен и как краевед, писатель. Автор 14 книг и множества статей по истории родного края, он опубликовал несколько очерков о пребывании Дюма в Дагестане и даже написал пьесу "А. Дюма ищет Хаджи-Мурата". В октябре 1966 года по инициативе Б. И. Гаджиева в Буйнакске в доме на углу улиц Хизроева и Ленина, была открыта мемориальная доска в память о Дюма, жившем когда то в этом доме.
Решив убедиться в этом собственными глазами, я поехал в Буйнакск. С замиранием сердца приближался к зданию городского ЗАГСа. А где же доска? Что-то не видно доски.
Доска на самом углу. Доска как доска, без трещин, без вмятин. Только ее давно не чистили, поэтому была незаметна на фоне стены. Набрав в носовой платок снег, я стал тереть доску. Вскоре доска засияла в лучах солнца. На ней было начертано: "В этом доме И. Р. Багратиона в 1858 г. останавливался французский романист А. Дюма". Теперь здесь ЗАГС, художественная мастерская, бильярдная, что-то еще. А прежде жил И. Р. Багратион - племянник П. И. Багратиона. Был он командиром расквартированного здесь Дагестанского конно-иррегулярного полка, штаб полка тоже помещался в этом доме. Читатели помнят, как восторженно отзывался о Багратионе Дюма. Писатель еще не знал, что очень скоро - 7 июня 1860 года - Багратион и его слуга будут убиты, но словно предчувствуя это, Дюма поставил ему "Кавказом" памятник - словесный, но более крепкий и долговечный, чем из камня.
В 1853 году в селе Нижний Дженгутай была открыта первая в Дагестане русская школа для детей горцев. Учеников было 30. Открыл школу врач Иван Семенович Костемировский. Умер Иван Семенович в 1891 году, а память о нем жива и поныне, в 1963 году в Буйнакске ему установлен памятник. Но не многие знают, что если бы не содействие И. Р. Багратиона, школа в Нижнем Дженгутае вряд ли была бы открыта.
Живет в Тбилиси писатель Михаил Юрьевич Лохвицкий. Еще не будучи знаком с ним лично, я знал, что его судьба имеет прямое отношение к теме нашего очерка. Потом, когда мы познакомились, М. Ю. Лохвицкий рассказал о своих предках (более подробно читатель может узнать о них из романа М. Ю. Лохвицкого "Громовый гул", посвященного горской войне. Настоящая фамилия писателя - Аджук-Гирей. Его черкесский дед, родители которого погибли в годы горской войны, попал в одну из школ, созданных русскими для осиротевших детей горцев. Мальчик оказался смышленым, не захлебнулся в водовороте событий, вышел в люди.
Вот как продолжилась линия, начатая много десятилетий назад. Может, и учился маленький Аджук-Гирей в той самой школе, в создании которой принимали участие И. Р. Багратион и мой коллега доктор Костемировский, или в какой-нибудь похожей. В наши дни об Иване Багратионе вспоминают редко. Иногда его путают с родным братом Петром Романовичем Багратионом (1818–1876) - генералом, выдающимся металлургом, либеральным губернатором Твери и Прибалтики .
Вот стертые ступеньки, по которым (или по их предшественницам?) входил в этот дом Дюма. Вот окна, из которых он смотрел на Темир-Хан-Шуру. Вот деревья, которые во времена Дюма были, наверное, совсем молоденькими. Вроде бы все по-прежнему, и в то же время все неузнаваемо изменилось. Фактически Буйнакск новый город, заново выстроенный после землетрясений 1970–75 годов.
В "Кавказе" часто упоминаются события горской войны. Не коснуться их Дюма не мог.
Первым имамом Чечни и Дагестана был Кази-Мулла или иначе Гази-Мухаммед. Дюма правильно передает психологический облик этого незаурядного человека. В советской исторической литературе отношение к Кази-Мулле однозначное: его ценят как организатора, сумевшего за сравнительно короткое время поднять массы горцев на борьбу за независимость.
17 октября 1832 года русские осадили Гимры. Вот как сообщает о последних минутах Кази-Муллы "История Дагестана" (т. 2, М., 1968, с 90): "Умереть, нападая на врага, лучше, чем быть убитым дома", сказал Гази-Мухаммед и выскочил из башни, в которой сидел с двенадцатью мюридами" (среди них был и Шамиль). Кази-Муллу тут же закололи.
Фигура Кази-Муллы обычно заслоняется Шамилем, который шел по его стопам. Шамиль, конечно, был незаурядным организатором и мужественным человеком. Хотя в его отдельных поступках и проступает мощный честолюбивый импульс, лишь совпавший со свободолюбивыми импульсами масс, все же нельзя не отдать ему должное. Его деятельность с годами стала окрашиваться в мифологические и легендарные тона. Дюма уловил все это и довольно четко и точно вырисовал портрет Шамиля.
Я побывал в Гимрах, где родился Шамиль и где похоронен Кази-Мулла. Вряд ли я найду слова, выразительнее тех, которыми пользовался Дюма, описывая впечатления от Гимринского ущелья. Это, действительно, незабываемое зрелище. Нынешние Гимры, как и другие старинные селения Дагестана, мало похожи на те, что были 125 лет назад. Несколько больше следов прошлого сохранилось в Гунибе - месте пленения Шамиля. Жаль, что Дюма не побывал в этом древнем ауле: он бы произвел на французского писателя неизгладимое впечатление.
У восставших горцев было четыре столицы: Ахульго, Дарго, Ведено, Гуниб. Когда русские войска захватывали одну столицу, горцы объявляли ею другой аул. Это высокогорные неприступные селения, добраться до которых было чрезвычайно трудно, почти невозможно. Но русские войска под предводительством опытных военачальников добирались куда угодно, постепенно сужая кольцо вокруг Шамиля.
Когда Дюма путешествовал по Дагестану, судьба Шамиля была предрешена, в руках восставших остался лишь Гуниб. А что и он очень скоро будет занят, сомневались лишь немногие. Шамиль же верил в свою счастливую звезду, надеясь, что вот-вот наступит длительное перемирие. Среди местного населения сохранялось поверье, будто существует международное правило, согласно которому, если мятеж длится четверть века и его не удается подавить, государство прощает восставшим грехи и отпускает мятежников на все четыре стороны. Шамиль воевал уже двадцать четыре года одиннадцать месяцев и семь дней… До двадцатипятилетнего юбилея борьбы Шамиля с царскими войсками оставалось несколько недель, и Шамиль думал отсидеться в Гунибе, надеясь на прощение…
Из Темир-Хан-Шуры Дюма направился в Дербент. По пути он видел знаменитый песчаный бархан Сарыкум. Примерно в 100 км к северу от Дербента расположен небольшой поселок Новокаякент. Тут похоронен академик Гмелин, которого Дюма неоднократно упоминает.
Дербент - необыкновенно привлекательный город, расположенный в самом узком месте между горами и морем. Дюма описал Дербент очень достоверно, будто жил в нем долгие годы. И цитадель на вершине горы (Нарын-Кала), и идущие от старого города две городские параллельные стены, уходящие в море на два-три километра, и Кавказская стена, длиной в сорок километров - это и многое другое очень верно отмечено писателем. Нет только могилы Ольги Нестерцовой - надгробие, якобы, было выставлено в местном Краеведческом музее; музей разрушился, и экспонаты разместили в разных местах. Мне говорили, что надгробие сохранилось, но его я так и не увидел, хотя и потратил немало времени на его поиски. Место захоронения несчастной возлюбленной Бестужева-Марлинского теперь уже никому не известно. Неподалеку от Нарын-Калы сохранился домик, где жил Марлинский.
В 1888 году известный журналист Василий Иванович Немирович-Данченко посетил Дербент и вновь услышал от местных жителей версию гибели О. Нестерцовой, версию, уже знакомую нам со слов Дюма.
Историк Дагестана Е. И. Козубский в 1906 году опубликовал фундаментальную "Историю города Дербента", в которой выражает несогласие с мнением о причастности Бестужева-Марлинского к убийству Нестерцовой. В 1906 году, сообщает Е. И. Козубский, памятник О. Нестерцовой еще стоял на дербентском кладбище.
Уже в Тбилиси мне встретилась книга: "Путеводитель по Кавказскому Военно-историческому музею. Изд. 4-е". Вышла она в 1913 году в Тифлисе. На странице семьдесят первой я прочитал, что среди экспонатов музея под номером двести семьдесят четыре хранилась трехгранная каменная призма с могилы Ольги Нестерцовой, на призме были выбиты стихи Дюма. Итак, до революции призма со стихами Дюма находилась в Тифлисе, потом исчезла. Куда? В дагестанских музеях ее нет. А в Тбилиси?
Ни в одном тбилисском музее я не нашел ее следов. Но неужели не сохранились хотя бы фотографии памятника несчастной Ольги? Ведь кто-то же должен был заснять памятник! Жаль, что я не увидал фотоколлекцию графа Ностица. Судя по упоминаниям в специальной литературе, граф был неплохим фотографом и старался не пропустить возможность запечатлеть события.
Жил в Тифлисе его замечательный летописец Дмитрий Иванович Ермаков (1856–1916). Он запечатлел почти все, что только можно было сфотографировать на Кавказе, создав уникальную фотоколлекцию из нескольких десятков тысяч негативов.
Я пошел в фототеку Музея искусств Грузинской ССР. Мне показали ермаковскую сокровищницу. Многочасовые поиски, и мы у цели. Я не мог скрыть волнение - у меня в руках редчайшая фотография могилы Ольги Нестерцовой. Наконец-то!
Из Дербента путь Дюма лежал в Баку. В Баку остались места, о которых Дюма пишет. Посетим некоторые из них.
Храм огнепоклонников в Сураханах Дюма описал исчерпывающе. Азербайджанское название храма - Атешгях. Атешгях воспринимается как памятник и символ советско-индийской дружбы. Действительно, находясь в Сураханах, нередко забываешь, что ты не в Индии: вокруг надписи на хинди, индийские орнаменты, часто повторяемое слово "Индия". Редкий турист, приехавший в Азербайджан, не посетит Атешгях. А посетит - на всю жизнь запомнит это экзотическое место. Как запомнил его и Дюма.
До середины XIX века Баку был грязный и нищий городок, продуваемый каспийскими ветрами и засыпаемый песками. В год посещения его Дюма здесь проживало около 14 тысяч жителей.
Сейчас этих ужасов нет. Баку красив, озеленен, воздух тут чистый и свежий. Город-сад, город-жемчужина. Вода в Бакинской бухте чистая, есть много прекрасно оборудованных пляжей. В летние дни здесь яблоку негде упасть. Сейчас в этих местах создана курортная зона.
Дюма красочно описывает, как в честь его прибытия подожгли море. Возможно ли такое? Специалисты подтвердили, что теоретически возможно.
Из Баку Дюма отправил в Париж письмо.
"Баку - бывшая Персия, ныне
Азиатская Россия.
Дорогой Мери!
Я прочел в одной русской газете, что в Париже и даже во Франции распространился слух о моей смерти и что этот слух огорчил моих многочисленных друзей. Газета забыла прибавить, что это самое известие обрадовало моих многочисленных врагов, но это само собой понятно. Однажды вы уже опровергли от своего имени подобное сообщение обо мне; в этот раз напечатайте от моего имени, что я не так глуп, чтобы расстаться с жизнью столь преждевременно.
Мне было бы тем более тягостно, мой друг, прервать путь во Францию, что я совершаю чудное путешествие, такое чудное, что если бы я действительно умер, то готов был бы являться ночью, чтобы рассказывать - подобно св. Бонавентуре, который, правда, в сравнении со мной имел преимущество быть святым, что значительно облегчает восстание из мертвых - являться, чтобы продолжать мои прерванные мемуары.
Пишу вам из Персии, из России, не знаю - откуда, вернее из Индии.
Друг мой, я нахожусь в самой настоящей Персии. Сейчас Зердуст, Зорадот, Зеретостро-Зароастр, наконец, смотря по тому, как вы хотите его именовать - по-персидски, по-пехлевски, по-зендски или по-французски - мой пророк, а огонь, окружающий меня, - мое божество. Подо мной земля горит, надо мной вода горит, вокруг меня воздух горит, все это могло дать повод к уверенности, что не только я уже умер, но даже подобно Талейрану, нахожусь уже в аду.
Объяснимся: злые языки могут утверждать, что я нахожусь здесь за свои грехи, тогда как я здесь для своего удовольствия.
Вам, дорогой Мери, всезнающему, известно также, что Баку, благодаря своим нефтяным колодцам, почитается гебрами как место священное. Эти колодцы представляют собой нечто вроде предохранительных клапанов, позволяющих Баку относиться пренебрежительно к землетрясениям, опустошающих его соседку - Шемаху; и так, я нахожусь среди этих колодцев, из которых около 60 объято пламенем вокруг меня и имеют вид вулканов, ожидающих по распоряжению общества "Кокорев и К°" превращения в свечи. Титан Анселад собирается намалевать вывеску, титан становится бакалейщиком, - что ж тут такого, - во Франции бывают эпохи, когда бакалейщики становятся титанами, - во всяком случае, нет ничего более оригинального, как этот пылающий храм, который я видел вчера, если не считать этого пылающего моря, виденного мною сегодня.
Представьте себе, мой друг, что эти самые газы, проходящие по трубам в 5 тысяч лье и воспламеняющиеся на поверхности земли, чтобы подогреть труп гебрской религии, проходят тот же путь плюс 15 или 20 футов через воду, чтобы воспламениться на поверхности моря.
Все это было совершенно неизвестно, замечали только кипение в волнах, вызывавшее всеобщее недоумение, - чувствовали запах нефти, точно в вестибюле Этны или в коридоре Везувия, до тех пор, пока один неосторожный капитан, плавающий среди этих вихрей, измерявший глубину вод и принимавший это явление за миниатюрный Мальстрем, не бросил в воду зажженную бумагу, которой он закуривал сигару; море, ожидавшее в продолжение 5 тысяч лет этого воспламеняющего момента, загорелось на протяжении полулье, и капитан, воображавший себя на Каспии, оказался на Флегетоне. К счастью, подул с запада ветерок, давший возможность спастись от громадного морского котла, в котором варится суп из осетрины и тюленей.
Сегодня вечером мы повторили опыт - море проявило свою обычную любезность и дало нам бесплатный спектакль при свете бенгальского огня. В это время, довольно фантастическое, я записал кое-что, а Муане набросал несколько рисунков. Но, чтобы попасть в этот рай Брамы, надо было переправиться через мост Магомета, то есть через Кавказ. Мы перерезали территорию Шамиля и дважды имели случай обменяться ружейными выстрелами со знаменитым предводителем мюридов. С нашей стороны убиты три татарина и один казак, а с его стороны - 15 черкесов, с которых только сняли оружие и побросали трупы в яму. Муане воспользовался случаем и сделал на них бесплатно несколько анатомических исследований - скажите его жене, что муж ее умеет быть экономным.
Странная машина - человеческий мозг! Знаете ли, чем занимался мой ум за это время? Невольным воспоминанием и невольным переводом на французский язык подобия оды Лермонтова, с которой меня познакомили в Петербурге и о которой я даже совершенно забыл. Ода называется "Дары Терека" и так как имеет чисто местный характер, то я присылаю ее вам.
Вот она! (далее следует перевод "Даров Терека" на французский язык).
Стихи! Вы уж, конечно, не ждали, не правда ли, получить от меня стихи из Персии? Что ж, дражайший Мери, вы всегда были посвящены в мои поэтические грезы. В 1827 году - о, наша несчастная юность, где ты? - в 1827 я декламировал вам стихи "Кристины" на площади Лувра, в 1836 я вам декламировал стихи "Калигулы" - это было на Орлеанской, в 1858 году я вам декламировал стихи "Ореста" на Амстердамской улице - в будущем году я вам пришлю их из Африки, из Иерусалима или из Хартума, потому что порок путешествий, дорогой Мери, заключается в непреодолимой потребности путешествовать.
Правда, здесь я путешествую по-княжески. Русское гостеприимство великолепно, подобно золотым рудникам Урала. Мой эскорт составляли почти 500 человек под предводительством трех татарских князей.
Дорогой Мери, поезжайте со мною в будущем году. Ваше истинное отечество - Восток. Индия дала расцвет вашего лучшего романа, Египет дал созреть вашим лучшим стихотворениям. В голове вашей или, вернее, в сердце вашем 5 или 6 романов и 8 или 10 тысяч подобных стихотворений, ожидавших вырваться на волю, - откройте же клетку этих прелестных птиц, и я, мой друг, не замедлю крикнуть им "Дети любимого мною отца, летите и будьте счастливы!"
До свидания, милый друг, вспоминайте иногда о том, кто часто вспоминает вас.
А. Дюма
25 ноября 1858
при 25 градусах жары".