Я ошибся. Теперь, когда она узнала, что я был тот которому, как она уверяла обязана своим лучшим развлечением, она не знала, как благодарить меня за доставляемые ей прекрасные минуты .
Приехало еще пять или шесть особ; все они особенно женщины, превосходно говорили по-французски.
Я искал глазами городничего. Г-жа Полнобокова предупредила мой вопрос:
- Не слышали ль вы ехавши сюда ружейные выстрелы?
- Да, - отвечал я, - три выстрела.
- Так и есть: они сделаны со стороны Терека, а коли так, то к этому нужно всегда относиться серьезно. Мой муж теперь вместе с полицмейстером. Я думаю, что в ту сторону послали казаков.
- В таком случае скоро узнаем новости?
- Вероятно, даже сейчас.
Гости, казалось, вовсе не были растревожены ружейными выстрелами: болтали, смеялись, как будто находились в парижском салоне.
Городничий и полицмейстер возвратились и не замедлили вмешаться в разговор: на лицах их не выражалось ни малейшего беспокойства.
Подали чай со множеством армянских вареньев, одно необычнее другого. Некоторые были приготовлены даже из лесных тутовых ягод, другие из дягилей; следовавшие за ними конфеты также имели свой восточный характер. Они были замечательны скорее по приятному запаху, нежели по вкусу.
Слуга, одетый по-черкесски, подошел к городничему и что-то сказал ему на ухо. Тот сделал знак полицмейстеру, и они оба вышли.
Я вопросительно взглянул на г-жу Полнобокову. Но она спросила:
- Угодно вам еще чашку чаю?
- С удовольствием.
Я положил сахару в мой чай, покрыл его облаком сливок и стал пить понемногу, не желая казаться более любопытным, чем другие, глаза же мои постоянно обращались к дверям. Вскоре городничий появился. Он был один.
Поскольку городничий не говорил по-французски, я принужден был подождать, пока г-жа Полнобокова не удовлетворила мое любопытство. Она поняла мое нетерпение, хотя оно, вероятно, казалось ей преувеличенным.
- Итак? - спросил я ее.
- Нашли тело одного человека, простреленное двумя пулями, - отвечала она, - шагах в двухстах от вашего дома, но так как он был дочиста ограблен, нельзя сказать, что это за человек. Без сомнения, это какой-нибудь купец, прибывший в город для продажи товаров и опоздавший выехать. Кстати, сегодня ночью, если оставите свечку в комнате, не забудьте запереть ставни: сквозь стекла очень легко могут послать пулю.
- Какая же польза от того, что выстрелят в меня, если дверь заперта?
- Да ведь стрельнут просто так - из каприза: эти татары странные люди.
- Слышите? - спросил я Муане, который что-то рисовал в альбоме г-жи Полнобоковой.
- Слышите, Муане? - повторил Калино.
- Слышу, - ответил Муане с обычной своей степенностью.
Пока г-жа Полнобокова следила за тем, как Муане рисовал, я написал стихи в ее альбом и уже более не думал об убитом. После пятнадцатидневного пребывания на Кавказе я понял это равнодушие, которое сначала так сильно меня удивляло. В одиннадцать часов все разошлись. Этот вечер был весьма необычен, ведь вот почти уже год, как ни один прием не кончался так поздно.
Передняя походила на военный лагерь: каждый гость имел с собою одного или даже двух слуг, вооруженных донельзя.
Дрожки ожидали у ворот с двумя казаками и двумя фонарями. Мне это стоило три рубля: по одному рублю - кучеру, двум служителям с фонарями и двум казакам; испытав столько душевных волнений и тревог, я нисколько не жалел этих денег.
Мне не нужно было запирать ставни: наш молодой хозяин уже позаботился об этом.
Я лег на скамье, закутался в шубу и положил под голову дорожную корзинку вместо подушки, что делал почти каждый день с тех пор, как оставил Елпатьево .
Глава III
Гавриловичи
Когда вечером ложишься спать на доске, в шубе, заменяющей перину и одеяло, то на другое утро оставляешь свою постель без особого сожаления.
На рассвете я соскочил со своего ложа, помыл лицо и руки в медной лоханке, купленной в Казани для того, чтобы всегда можно было рассчитывать на нее в дороге, - лоханка одна из самых редких в России принадлежностей туалета, - и потом разбудил моих спутников.
Итак, ночь прошла безо всяких приключений.
Нужно было побыстрее позавтракать и ехать как можно скорее; мы должны были прибыть в Щуковую на следующий ночлег; дорога пролегала через одно весьма опасное место. То был дремучий лес, который сужал дорогу, превращая ее в ущелье, а потом шел от нее дальше к горе.
За восемь или десять дней перед нами какой-то офицер, торопясь приехать в Щуковую и не найдя казаков на станции Новоучрежденная, хотел продолжать путь, несмотря на предостережения об опасности. Он был в кибитке - это тип крытой телеги.
Посреди леса, о котором я говорил, он вдруг увидел выскочившего из кустарника чеченца на лошади, бросившегося прямо на него. Офицер взял в руки пистолет и в ту минуту, когда чеченец был не дальше четырех шагов от кибитки, хотел выстрелить, но произошла осечка. Чеченец также был с пистолетом в руке; но вместо того, чтобы выстрелить в офицера, он выстрелил в одну из его лошадей. Лошадь упала с пробитой головой - повозка остановилась. Услышав выстрел, человек десять пеших чеченцев, выскочив из леса, бросились на офицера, который хотя и успел ранить шашкою одного или двух из них, но сразу же был повален, ограблен, скручен и, наконец, привязан за шею к лошадиному хвосту.
Горцы удивительно ловко проделывают такие трюки.
У них всегда готова веревка с петлей: пленника привязывают к лошади, и она пускается в галоп, прежде чем несчастный успеет опомниться и позвать кого-нибудь на помощь.
К счастью для офицера, казаки, которых он не нашел на последней станции, возвращались со станции, находившейся впереди; увидев издали схватку, они тотчас поняли, что случилось неладное, и, пустив во весь дух своих коней, подъехали к кибитке. Узнав от ямщика о случившемся, они бросились вслед за чеченцами.
Пешие разбойники прижались к земле, и казаки их не заметили. Чеченец же на лошади торопил своего коня и бил плетью пленного, который, запутавшись в веревке, замедлял бегство всадника.
Услышав позади себя топот казачьих коней, татарин выхватил кинжал. Офицер думал, что он уже должен проститься с жизнью, но горец перерезал только веревку, которой пленник был привязан к хвосту лошади. Полумертвый офицер упал на траву, а горец на лошади бросился в Терек. Казаки выстрелили ему вслед, но неудачно. С торжествующим криком горец достиг другого берега и оттуда пустил еще пулю, которая раздробила у одного казака руку.
Двое казаков оказали помощь своему товарищу, а остальные занялись офицером. Разбойник волок его по колючему кустарнику, называемому держи-дерево , поэтому все его тело представляло из себя одну сплошную рану.
Один из казаков дал ему свою лошадь и бурку, и его полуживого привезли в Щуковую.
Г-жа Полнобокова описала место, где случилось это происшествие, и мы обещали ей проехать по этому malo sitio , как говорят испанцы, днем - если только удастся.
Но отправляться в путь без завтрака не хотелось.
В ту самую минуту, как я велел почистить цыпленка и уже собрался было его жарить, явился полицмейстер с приглашением на завтрак. Завтрак был уже готов, и нам оставалось только перейти через улицу. Я хотел было извиниться, но он признался мне, что его жена, которая накануне хотела быть на вечере у своей сестры, г-жи Полнобоковой, но не решилась отправиться к ней без конвоя, - вспомните, что все казаки были в разъездах по случаю ружейных выстрелов, - желала познакомиться со мною, и что он от ее имени явился пригласить меня.
Калино остался дома, чтобы смотреть за укладкою съестных припасов; у нас было девять бутылок отличного вина и надо было положить их как можно бережнее. Калино с тарантасом и телегой должен был присоединиться к нам у полицмейстера.
Муане и я отправились к полицмейстеру и нашли там двух дам вместо одной. Новая дама была та самая свояченица, которая не хотела упустить случая увидеть автора "Монте-Кристо" и "Мушкетеров" и еще на рассвете прибыла сюда с этим намерением.
Обе дамы говорили по-французски.
Жена полицмейстера была отличная музыкантша; она села за фортепьяно и спела несколько прелестных русских романсов и, между прочим, "Горные вершины" Лермонтова.
Скоро я буду иметь случай говорить об этом великом поэте, русском Альфреде де Мюссе. В то время, когда Лермонтов еще был совершенно не известен во Франции, я напечатал в "Мушкетере" лучшее его произведение "Печорин, или Герой нашего времени".
Калино прибыл с тарантасом и телегой, и мы все тотчас же принялись за завтрак.
Разговор шел, в основном, о татарах.
Хозяйка дома подтвердила все, что было рассказано ее супругом, т. е., как бы ей не было приятно видеть меня, но поскольку ее муж отлучился из-за какой-то перестрелки, то она не осмелилась идти к своей сестре без конвоя. Советы, данные нам накануне г-жой Полнобоковой, были возобновлены с еще большими настояниями: это заставило дам добавить, что они не задерживают нас, так как не хотят, чтобы мы опоздали.
В первую очередь было необходимо проехать засветло лес возле Щуковой. Этот несчастный лес тревожил. И мы начали беспокоиться и скоро простились с прелестными хозяйками, которые проводили нас до самого подъезда.
Сели в тарантас; полицмейстерша смотрела на нас с беспокойством: конвой из шести казаков казался ей недостаточным.
- Вы чем-то встревожены, мадам? - спросил я ее.
- Конечно, - отвечала она. - Разве у вас нет другого оружия, кроме кинжала?
Я поднял полог передней скамейки и показал три двуствольных ружья, два карабина один из них штуцерный, и револьвер.
- Вот это хорошо, - сказала она, - только выезжайте из города с ружьями, чтобы все видели что вы вооружены. Среди этих зевак - действительно, около нас уже составился кружок, - могут быть два или три татарских лазутчика.
Последовав этому дружескому совету, каждый из нас положил по двуствольному ружью на свои колени.
Мы простились с дамами и покинули Кизляр с грозным видом посреди глубокого молчания восьмидесяти или сотни зрителей, собравшихся посмотреть на наш отъезд.
Выбравшись из города, мы положили ружья в более удобные места.
Тот, кто привык к парижской жизни, к безопасности дорог во Франции, едва ли поверит, что мы подвергались опасности, угрожавшей каждому из нас. То, что мы узнали на протяжении этих двух дней, тревога накануне - все это красноречиво говорило, что мы были, если еще не в неприятельской стране, то по крайней мере похожей на нее .
Трудно было справиться с охватившим душу волнением, когда я понял, что скоро смогу убедиться, что я уже нахожусь среди тех, почти невероятных мест, где я столько раз путешествовал по карте, - смогу убедиться, что с левой стороны, в нескольких верстах от меня, Каспийское море, что я проехал по калмыцким и татарским степям, и что река, на берегу которой мы вынуждены были сейчас остановиться, тот самый воспетый Лермонтовым Терек, который, взяв начало у подножья скалы Прометея, несется по земле, где властвовал мифологический царь Дарий.
Мы сделали привал на берегу Терека и стали ожидать парома, который возвращался к нам, переправив караван лошадей, буйволов и верблюдов.
Все речные паромы в России (по крайней мере в той части России, которую мы посетили) содержатся на счет правительства - перевозят на них бесплатно. В этом отношении Россия единственная страна, менее всех других склонная к получению барышей.
Там, где мы переправились, Терек вдвое шире Сены. Мы вышли из тарантаса и поместились на пароме с одним из наших экипажей с нашим конвойным начальником; остальные же казаки берегли другой экипаж, - так велика уверенность в честности тамошних жителей.
В самом деле, во время нашего переезда второй ямщик мог бы ускакать со вторым нашим экипажем, - и черт знает , как говорят русские, которые никогда не употребляют слова бог в этом случае, - черт знает , где бы мы его настигли.
Мы мерили глубину Терека шестом, - она была в семь или восемь футов. Несмотря на такую глубину, чеченцы переходят реку вплавь со своими пленниками, привязанными к хвосту лошадей; от самих несчастных зависит сумеют ли они удержать голову на поверхности воды.
От такого купания как говорила жена кизлярского губернатора, женщины заболевают насморком .
В ожидании нашей телеги и чтобы показать конвойному начальнику превосходство нашего оружия перед азиатским, я пустил из своего карабина (фабрики Девима, одной из лучших ) пулю в двух чаек, ловивших рыбу в шестистах шагах от нас. Пуля ударила между ними, в том самом месте, которое я указал заранее. В эту самую минуту Муане подстрелил на лету ржанку, что удивило нашего казака не менее расстояния и верности моего выстрела. Кавказские народы, как и арабы, стреляют хорошо только в неподвижную цель.
Между тем наша телега присоединилась к нам, и мы двинулись дальше по болотистой почве, окруженной Тереком, через который нам опять пришлось переправляться, но на этот раз вброд, одновременно с лошадьми, буйволами и верблюдами.
Переправа вброд - живописная картина, но наша переправа вместе с конвоем и караваном, который хотя и не имел к нам отношения, но переходил болото с нами, была из самых интересных. Все лошади и буйволы вступали в реку довольно охотно, но верблюды, которые имеют отвращение к воде, прежде, чем входили в реку, причиняли большие хлопоты. Крик, или лучше сказать, вой их, казалось, более принадлежал дикому зверю, чем животному, которого поэты назвали "кораблем пустыни", видимо, потому, что ходьба верблюда, похожая на покачивание корабля, вызывала у животного морскую болезнь, от которой он выл.
При всем нашем желании переправиться как можно скорее, мы не могли угадать, когда же она кончится.
Наконец - лошади, утоляя на ходу жажду, буйволы, плывя и держа только голову над водой, верблюды с сидящими на них погонщиками, едва касаясь брюхами воды, благодаря длинным ногам, - наконец все животные вышли на другой берег и отправились в путь.
Мы двинулись впереди их. Ничего более не мешало нам до следующей станции. Однако там не могли дать более четырех казаков для конвоя; на посту находилось всего шесть казаков и следовательно только двое могли остаться для его охраны.
Мы еще не были в опасном месте; но уже начиная отсюда, казачьи посты со сторожевой вышкой, служащей им вместо будки, на вершине которой день и ночь стоит часовой, были расположены на расстоянии пяти верст и господствовали над всей дорогой.
Эти часовые имеют при себе связки насмоленной соломы, которые зажигают ночью в случае тревоги. Такой сигнал, видимый на двадцать верст окрест, в одно мгновенье оповещает все соседние посты об угрожающей опасности.
Мы пустились в путь с четырьмя казаками. На всем протяжении дороги мы имели возможность охотиться, не выход я из тарантаса - множество ржанок сидело по обе стороны дороги. Только очень трудно было стрелять в них из-за тряски тарантаса на каменистой дороге.
Когда мы случайно убивали какую-нибудь птицу, один из наших казаков отправлялся искать ее, не слезая с лошади или даже пускаясь в галоп, - видно, что это все были опытные всадники. Потом птицу приносили в кладовую: так мы назвали два багажника нашего тарантаса.
Скоро мы лишились развлечения: погода, с самого утра мрачная, делалась все хуже и хуже; наконец густой туман расстелился по равнине так, что с трудом можно было видеть вокруг себя на расстоянии двадцати пяти шагов.
Такая погода была весьма кстати для разбойников, поэтому казаки еще теснее окружили наши экипажи и попросили вложить пули в охотничьи ружья, заряженные дробью. Мы не заставили их повторить то же самое; в пять минут совет был исполнен, и мы теперь уже могли противостоять двадцати нападающим, сделав по десять выстрелов, не перезаряжая ружья.
Впрочем, на каждой станции дано было приказание казакам и ямщикам (звание, которое они во мне предполагали, являлось гарантией безусловного их повиновения), чтобы они, лишь только заметят бандитов, остановили оба экипажа и поставили их в одну линию, через четыре шага; распряженные лошади должны были стоять в промежутках; таким образом, благодаря неодушевленной и живой баррикадам, мы могли бы отстреливаться, между тем как казаки выполняли бы функцию летучего отряда.
Так как при каждой смене конвоя я заботился о том, чтобы показать казакам верность и доброту нашего оружия, они испытывали к нам доверие, которое мы со своей стороны не всегда питали к ним, особенно когда защитниками нашими были " гавриловичи ".
Это слово требует пояснения: так называют донских казаков, которых не нужно смешивать с линейными казаками.
Линейный казак, родившийся в этой местности, постоянно соприкасающийся с неприятелем, с которым он неминуемо должен рано или поздно столкнуться в кровавой схватке, с детства сдружившийся с опасностью, - солдат с двенадцатилетнего возраста живущий только три месяца в году в своей станице, т. е. в своей деревне, а остальное время до пятидесяти лет на поле и под ружьем, - это единственный воин, который сражается как артист и находит удовольствие в опасности.