Тоскана (2009)
На этот раз мы были не просто в Италии, а, так сказать, во Внутренней Италии: в самом ее центре – в Тоскане. То есть в наколеннике сапога, немного западнее Тразименского озера. Жили на хуторе (вилла, по-здешнему), называется Casale Cipressini, из чего следует, что вилла окружена кипарисами. Так и есть. Ближайший городок называется Mantisi, но его нет ни на одной карте. Чуть дальше – Montepulciano, уже побольше и на картах обозначен (это знаменитый центр виноделия). Оттуда мы и ездили в разные стороны, забираясь даже в соседнюю Умбрию, от Volterra на западе до Gubbio и Assisi на востоке. Перечисляю эти названия только ради собственного удовольствия.
Это моя третья Италия. В первый раз я там был в 1997-м с туристической группой, второй раз долго жил в Риме, а в этот раз мы поехали с Алениными приятелями по работе. Они часто здесь бывают, хорошо знают Италию, Тоскану в особенности, и водят машину. В эту арендованную машину мы сели прямо в римском аэропорту и отправились на арендованную виллу. С той и с другой так сроднились, что не хотелось отдавать. За одиннадцать (а по существу десять) дней посмотрели двадцать восемь городов. Ну, не городов – городков. А точнее – мест, потому что в это число входят и три отдельно стоящих аббатства, городами не являющиеся.
Собственно, можно было никуда и не ездить, просто сидеть на своей вилле и десять дней смотреть в разные стороны – насыщенность впечатлений была бы примерно та же. Или даже не выходить из своей комнаты: вид из ее полукруглого окна едва ли не лучший в мире. Нет, все же стоит выйти, понюхать воздух, послушать птиц, взглянуть на цветущую мимозу. На склонах пасутся овечьи стада, блеют, гремят колокольчиками. Кричат лягушки. В кипарисах шуршат скворцы и вылетают стремглав. С маленького водоема нехотя взлетает цапля. Не глядя по сторонам, перебегает дорогу фазан. В последний день пробился и соловей, почему-то поздно ночью.
Вилла стоит на высокой кромке, откуда видна вся долина: округлые и плавные холмы с редким гребнем кипарисов, как на картинах Перуджино. Мягкие бархатные складки земли, все ее оттенки, блаженно плавающие от "до оскомины зеленого" к сине-зеленому, уходящему в дальнее молочно-голубое сияние. Вдали светятся прозрачные горы.
И уже чтоб даже самые тупые поняли, где они оказались, однажды к вечеру с холма на холм перекинули близкую, полную и отчетливую радугу.
Не иначе ангел рисовал эту землю. У него и учились итальянские художники.
Это, вероятно, лучшая Италия. В Умбрии тоже красиво, но горы круче, пейзаж рельефнее и учащеннее – заплаточней. Кампанья более равнинная и как будто отрешенная.
Ferramonte: красно-бурые осыпи с прихотливо вьющимися гранями.
По дороге в Volterra в промыве туч, как в гнезде опалового свечения, дальние башни San Gimignano. А в самом Volterra мы смотрели со стен, как по склонам холмов узкими клиньями ползет туман, через час быстро, как дым, наполнивший весь город.
Pitigliano (Питильяно): скальный город с живой, ободранной штукатуркой, весь из перекрещивающихся лестниц. Нижние комнаты домов – это уже пещеры в скалах.
Земля этрусков. Рядом с городком Sorano, тоже скальным, много этрусских пещер и вырезанных из камней голов.
Gubbio: впечатанный в гору, почти вертикальный город, пересеченный огромной площадью с ратушей и бельведером – Palazzo dei Consoli. Площадь висит над городом. Наверху аббатство – как будто в обратной перспективе.
В Sovana перед каждой дверью горшки с примулой и камелиями. Пахнет кипарисом и кексами.
Montisi: запах сыроватого кирпича и белья – на солнце чуть сладковатый, уютный.
О больших городах даже не говорю. Во Флоренции на знаменитой площади S. Croce люди сидят и лежат как на лугу. Девки распивают вино, мальчики пускают тарелку. И все-таки лучше всех – Сиена (не считая Рима, разумеется, но он как бы и не город). А лучшая в мире архитектура – романская.
Приехали мы из этого райцентра в ночь на пятое апреля, а в ночь на шестое там началось землетрясение, самое сильное за последние тридцать лет.
Беллинзона (2009)
В середине сентября уехал в Швейцарию, в городок Беллинзона (это рядом с Лугано) на литературный фестиваль. Городок маленький, в нем всего два средневековых замка. И здесь уж точно не воруют: дверь пансиона открывает любая цифра на табло, а за ключами никто не следит. Не воруют, но каждый час звонят в колокола.
Это было занятное предприятие. Называется Babel, проходит в четвертый раз. Устроители в первом письме перечислили тех, кто приезжал к ним раньше, и там оказалось много знаменитостей вроде Дерека Уолкотта. Я решил, что меня зовут на престижное мероприятие, и заранее мучился предчувствиями. Но нет, все было очень мило. Фестиваль задумали и осуществляют молодые люди слегка за тридцать, по-видимому, одна компания: поэты, фотографы и т. п. Живут они уже не в Беллинзоне, а кто где – в Лондоне, Лозанне, Милане, но съезжаются на фестиваль. Кантон и город (а это столица кантона) охотно дают деньги. Число организаторов и число приглашенных точно совпадали, так что принцип "вас много, а я одна" здесь не проходил.
Каждый раз приглашают какую-то одну литературу, на этот раз русскую. Выяснилось, что я ее не очень хорошо знаю: половина имен была мне не известна. Из известных – Улицкая, Шишкин и Рубен Гальего. Еще Андрей Макин, но он в последний момент не приехал, заболел. Кое-что объяснилось у книжного стенда: там были переводные итальянские книги всех приглашенных, кроме меня, разумеется.
Одна книжка оказалась итальянским бестселлером, даже супербестселлером, но она и написана по-итальянски – писателем Николаем Лилиным. Это, как я понял, роман-автобиография. Он ее пересказывал часа три без остановки двум молодым русским авторам, а те уже мне – вкратце. Бурная юность в городе Бендеры, три чеченские кампании, большое количество ходок (у автора все пальцы в татуированных перстнях), жизнь итальянского гастарбайтера. В Италии он уже семь лет, а отроду ему двадцать девять. Но итальянские критики, видимо, с арифметикой не в ладах.
Любопытная Люся Улицкая ходила его слушать и вернулась разочарованная: "Бандит ненастоящий". Типаж действительно очень понятный и знакомый: фигурка ладная, личико подобранное, глазки цепкие, движения резкие. Такой мазурик бендеровский.
Устный пересказ своей биографии он закончил выводом: во всем жиды виноваты. "А в следующий раз…" – продолжила его слушательница (Анна Старобинец).
– Значит, был и следующий раз, – суховато уточнил я.
– Да, но он понял, что с нами надо как-то иначе, и это был уже как будто другой человек.
– Рассказывал про свою еврейскую маму, – пошутил я.
– Нет, про еврейскую бабушку.
– Вы шутите?
– Ничуть.
Боюсь, мы еще услышим о писателе Николае Лилине. Хотя итальянские слависты (а они там тоже присутствовали) очень хорошо понимают, с кем имеют дело. С ними у меня наблюдалась полная гармония душ, и, похоже, пора эмигрировать если не в Италию, то в итальянскую славистику. "А правда, что в советское время на вашей кухне проходили поэтические вечера?" – спросила молоденькая славистка. "Ну, не вечера, но стихи читали. А вы-то откуда это знаете?" – "В книге прочла" – "Что-что?" Есть, оказывается, книга какого-то исследователя советской культуры (Piretto), и там полстраницы про мою кухню.
А само выступление мое было в зале муниципалитета, довольно большом, человек на сто двадцать. Я думал, что придут человек десять, но зал был полон, кто-то даже стоял или сидел на полу. Правда, представляла (и переводила) меня Серена Витали, известная писательница и знаменитая переводчица, может, на нее и пришли. Слушатели идеальны: тихи как немцы, а на лицах итальянская оживленность.
Кстати, о выражении лиц и итальянской оживленности. На завершающем ужине в ресторане нас обслуживали три официанта – жгучие брюнеты с аккуратными бачками, в полосатых фартуках-жилетках. И у всех троих одинаковое – непроницаемое и надменное – выражение лиц, слегка меня раздражавшее. Я даже спросил у соседа: с чего бы это? "У них же сицилийский акцент", – объяснили мне. Объяснение не показалось мне исчерпывающим. "Ну, им сказали, что придут важные, знаменитые люди, и они так демонстрируют уважение: не позволяют себе ни одного лицевого движения". Но в конце вечера главный официант (с двойными бачками) пару раз слегка улыбнулся. Видно, потерял к нам уважение.
На открытии меня подвели к Марии Бродской, и я понял, что взгляд, не фиксируя впечатления, уже давно ее выделил: светлые волосы среди толпы брюнеток – и осанка. Мария извинилась за свой скованный русский – не так много практики. "С Иосифом в основном говорили по-английски". Хотя говорит она уж точно лучше меня.
– Вы не в обиде, что я внесла вас в список участников?
Вот уж, право, есть на что обижаться.
Касимов – Муром (2009)
В последний уикенд мы опять выезжали: в город Касимов, потом в Муром. Касимов город странный, как будто из мешка высыпанный. Бывать там, как выяснилось, необязательно. На краю татарская слободка вокруг мавзолея (текие) какого-то Шах-Али-хана.
Другое дело Муром. Главный символ города, конечно, Илья Муромец. На берегу Оки стоит ему памятник работы скульптора Клыкова, богатырь там с крестом и мечом в поднятой руке, а если б он ее опустил, она заканчивалась бы ниже колена. Оказалось, к нашему удивлению, что это не только былинный герой, но и реальное историческое лицо (так, по крайней мере, утверждают путеводители). В одном из монастырей находится его "гробница": часть левой руки в раке, а та вмонтирована в деревянную скульптуру. Облик богатыря воссоздан по останкам местным судмедэкспертом по указанию лично т. Степашина (Счетная палата), теперешнего покровителя монастыря, а может, и всего города.
Дорога всегда предлагает что-то любопытное. Я уж не пишу про магазин ""Яблонька" Колбасные изделия" или поселок Шато-Лужки, никого уже этим не удивишь. Но вот по пути в Коломну, немного не доезжая до реки Вобля, такое вдруг видение: вдоль дороги столы километровой длины и полки с мелкой садовой скульптурой: гномы, нимфы, писающие мальчики. Рядом ни одного человека, ни продавцов, ни покупателей, а столы тянутся и тянутся, никак не кончатся. Уже стемнело, жалкие лампочки кое-где только усиливают тусклую неприглядность зрелища. Нет, невозможно такое описать, настолько это было дико, болезненно-нелепо. Почти пугающе.
Греция (2010)
Жили мы в основном в Северной Греции, в Македонии, а точнее, на Ситонии – среднем зубе трезубца Халкидики, в нескольких километрах от местечка Вурвуру – Варварской земли. Без машины не доберешься, но у наших друзей машина, по счастью, была. Дом прямо над морем, на большой высоте, но спускаться всего пять минут, подниматься – шесть. Спускаешься в маленькую бухту с песчаным пляжем, на котором обычно никого нет. Купались до завтрака.
На дорожке к дому разные растения встречают тебя каждое своим запахом: лаванда, розмарин, можжевельник, роза, мандарин, роза, лимон, роза. Роза есть роза роза (цитируя Гертруду Стайн). Окружающие оливы и сосны тоже ощущаются. Айва, инжир, виноград, пальмы, агавы и неведомые кусты с отчетливо сладким запахом. С пальм свисают проволочные крученые стебли с гроздьями плодов вроде оливок, но ярко-оранжевые.
Нагретый плитняк. Раздавленные оливки.
Под балконом терновник, дальше склон оливковой рощи, Эгейское море, мелкие острова, потом длинный остров. На горизонте гора Афон. Ее хорошо видно на восходе и ближе к закату, а днем она за легкой дымкой. Однажды на восходе красное солнце поднималось за тонким контуром Афона, потом зашло за длинное узкое облако и выбросило сноп лучей.
Носятся ласточки, нарушители спокойствия. Их гнезда влеплены в карниз прямо над нашим балконом.
На море в основном рыбачьи лодочки, но случались и дельфины. К вечеру основания гор высветлялись, что твой Хокусай, а несколько рюмок узо усиливали влияние луны и текучее свечение моря.
Кажется, я описываю рай. Так это и ощущалось.
Но наши беспокойные друзья не хотели сидеть на месте, садились в машину или брали моторный катер (я научился его запускать и водить, это оказалось проще простого), искали пляжи и места еще более красивые. Пляжи случались не хуже, более красивых мест не обнаружилось. Пляж напротив Вурвуру был точно получше нашего: с камнями очень сложной формы, у воды как лежбище каменных котиков, наверху выветренные и истонченные, похожие на черепа с глазницами.
В Вергине показывают царские македонские гробницы внутри холма. Сохранилась даже роспись: синие триглифы, красные пояски. На аттике одной из гробниц – сцена охоты с буровато-коричневым лесом, изображенным с некоторым учетом законов перспективы (что было для меня неожиданностью).
Оттуда мы заехали в Салоники – замечательный город, сплошь застроенный новыми бетонными коробками, вполне чудовищными. А город, повторяю, замечательный. (Тут и понимаешь, насколько пространство сильнее объема.) В купольной ротонде св. Георгия мозаика конца четвертого века – лучшая в мире. Я, конечно, всю не видел, но лучше просто быть не может. Сохранился весь верхний ярус, а на боковых сводах – птицы, вазы с фруктами, цветы и павлины. Чудо какое-то. В базилике св. Димитрия Солунского тоже дивная мозаика, но только на алтарных столбах и сделана попозже – в середине седьмого века. Это изображения самого Димитрия (здесь и замученного) с детьми или с донаторами. Те с квадратными нимбами, то есть во время создания мозаик были еще живы.
Потом на машине отправились в Метеоры, где на высоченных скалах-пальцах в будто чернильных подтеках стоят маленькие монастыри. Провели там полтора дня и двинулись в Афины. Проезжали Фермопилы.
В Афинах мы с Аленой уже бывали – ровно двадцать лет назад. За эти годы там сильно прибавилось античных памятников, да и Акрополь заполонен строительной техникой. Но Гефестион, ровесник Парфенона, совершенно подлинный, темноватый, потрясающий.
Греческий язык очень трудный и обманчивый. Хартию призывают не бросать в унитаз, это понятно. "Эксодус" – обнадеживают таблички у дверей. Но почему огороженная площадка с подъехавшим грузовиком называется перифразис, я так и не понял.
"Полетай" – уговаривают с каждого второго столба (вероятно, "продается"). Полетать действительно хочется. Когда-то в Монтсеррате Полечка, глядя вниз, вздохнула: "Почему люди не летают?" – не подозревая, что разговаривает цитатами.
Пермь (2010)
В Перми я уже бывал раньше – в 1999 году, и мне показалось, что город очень тяжелый и некрасивый, а люди в нем живут хорошие и приветливые. Но тогда я был совсем недолго, чуть ли не день, а теперь решил походить, посмотреть по сторонам. На открытие пошел пешком из гостиницы.
Открытие было на новой сцене старого театра, что на главной улице: ул. Ленина, 53. Много снега, улицы не чистят, идти было трудно. По дороге отмечал, какая у пермяков тяга к культуре: две галереи, огромное здание филармонии – и народ толпится у входа, рядом органный концертный зал, тоже немаленький, и тоже не пустует, кто-то входит и туда. За ним, видимо, обком, почти типовой близнец филармонии, тот как раз темен и безлюден. Это Ленина 51. Ага, думаю, почти пришел (я уже немного опаздывал). Как бы не так. Сразу за обкомом началось бескрайнее нехоженое русское поле в сугробах (это главная, повторяю, улица), а какие-либо строения маячили только в самой дальней дали. В ближней дали (мне показалось, что посередине) светился тусклыми лампочками ровный конус елки величиной с кремлевскую башню. Оказалось, что это не середина, а еще ближний край. Дальше начала медленно выдвигаться двойная какая-то статуя черного металла, наподобие Минина и Пожарского, только раз в десять больше. От нее до театра было еще минут десять ходу.
Опоздал я на полчаса, а мог бы и вообще не приходить. В прошлом году наприглашали знаменитостей из Москвы и заграницы, и среди местных было много недовольства. Устроители его, видимо, учли и теперь сделали упор на региональных авторов – не обязательно пермяков. Результат такой: авторы и слушатели примерно одного – молодого – возраста, но слушатели на порядок интеллигентнее и, как мне показалось, талантливее. Все залы битком, слушают внимательно, стараются что-то понять. А стихи или очень плохие, или совершенно чудовищные. Даже обидно.
Мое чтение было через день, в конце, среди тех, кого организаторы, как я понимаю, как-то выделили и объединили. А именно: с Фанайловой и Дмитрием Быковым. Я, к счастью, был первым.
Может, из-за этого и стоило ехать. Большой зал, не меньше ста человек, молодые, умные, хорошие лица, оба пола в равных количествах (то есть не одни только девушки). И полчаса такой абсолютной тишины, как будто люди все это время и не дышали.
Вот пусть это и останется, а прочее забудется как тяжелый сон.
Голландия (2011)
Жилье мы выбрали, как выяснилось, удачно: в тихом месте, на углу канала, но от всего близко: до вокзала пять минут, до квартала красных фонарей десять, до центральной площади пятнадцать. Дом старинный, семнадцатого века, четырехэтажный – по комнатке на каждом этаже и в углу винтовая лесенка площадью в две табуретки.
В Амстердаме у старых домов на самом верху всегда торчит профилированный кронштейн с крюком для подъема грузов, а сами дома слегка наклоняются к улице – чтобы не выбивать стекла при подъеме. У нашего дома крюк был, а наклона почему-то не было. Может, все-таки не семнадцатый век?
Накрапывала не только русская речь. Два дня были сплошь дождливы (но говорят, что в Амстердаме всегда так), еще три частично и только напоследок выдали нам прекрасный день с солнцем и закатом. Чтобы не так мокнуть, мы катались по каналам на корабликах с пересадкой или вообще выезжали. Были в чудесном маленьком Харлеме, по ощущению вполне средневековом, и в разрушенном во время войны, заново высотно отстроенном Роттердаме. На харлемском вокзале оба зала ожидания арендованы школой танцев. Люди мокнут на платформах, а за стеклом другие люди что-то сложное и слаженное вытанцовывают. Я представил себе, как это смотрелось бы в получасе езды от Москвы – в Люберцах, например. Пример получился со всех сторон неподходящий: у голландцев есть какой-то особый навык существования за стеклом.
"Здесь без конца перемещаешься внутри и ни разу толком не выходишь наружу, даже на улице нет признаков внешнего", – пишет о Венеции один венецианец. Так вот в Амстердаме все ровно наоборот. В первый день недоумевал: зачем здесь столько маленьких ателье дизайна с модным стерильным интерьером? А это, оказывается, просто первые этажи частных домов, но с витринным остеклением, без занавесок и без каких-либо признаков собственно быта. Когда зажигается свет, они превращаются в застекленные инсталляции на тему "жилая комната": лежит кошка; сидит человек с газетой; играют дети. Из-за уменьшенного, чуть игрушечного масштаба фигуры кажутся неожиданно крупными. Все идеально чисто и прибрано. В гостиную можно зайти с улицы, как в магазин или контору, но этого почему-то никто не делает.