Культура на культуру. Но в коллективизацию уничтожили и эту культуру. Какими силами? Что уничтожило? И что осталось?
Пушкин как будто остался. Какая-то постоянная, из века в век действующая сила постаралась, чтобы эта физиономия с бакенбардами стала лицом, то есть главным событием в истории такой большой и не самой молодой страны. Это удалось как будто без усилий. А самое странное – без отвращения к самому лицу. Я все думаю: за что его так любят? Не за стихи же. Наверное, за "веселое имя". "Ангел мой, вы дура". О нем весело вспоминать, весело думать (редчайший случай). Он гордый, благородный – но и смешной.
Как будто сама страна захотела, чтобы ее лицом (ее "брендом") стал этот человек. Маленький и вертлявый. Арапчонок и стихоплет.
Это почему-то обнадеживает.
Центральнолесной заповедник (2007)
Наша поездка имела свой комический оттенок, но виноваты в этом только погодные условия. Мы на этот раз взяли свои лыжи (и даже специально их купили), но не встали на них ни разу. В первый день даже гулять не получалось: жидкая грязь да мокрый, скользкий лед.
Были мы в самой глуши Тверской области, в Центральнолесном заповеднике. Места довольно красивые, холмистые, с широким обзором. В путеводителях их называют "Русским Эдемом", потому что там берут начало четыре реки и текут на четыре стороны света: Волга, Двина, Днепр и Ловать. На Эдем все же не очень похоже, я как-то иначе его себе представлял. В тех же путеводителях написано, что там водятся 211 видов птиц, но мы наблюдали только три: воробей обыкновенный, сорока обыкновенная, синица обыкновенная.
Перед клубом висит большой, художественно исполненный указатель: "Экологическая тропа". Там начинается лежневка – ведущие в лес доски на березовых чурбачках. Сделано это не для облегчения пути посетителям, а для облегчения жизни лесу: чтоб не вытаптывали ценные виды трав, не ломали кустарник, которого там значится 22 вида, и – отдельно – кустарничек (его только 12 видов).
Лес очень старый, весь оброс лишайником и ярко-зеленым мхом, от чего воздух в лесу кажется зеленоватым.
Запах печного дыма слышен далеко от деревни.
Желтые собаки подбегают, деликатно обнюхивают.
Деликатны не только собаки, но и люди. Половина деревни принадлежит заповеднику, там живут так называемые научники (на мой слух, что-то из Стругацких). Научники на полукрестьянском положении: держат кур, например. Но вид у них вполне научный, интеллигентный. И тоже прогуливаются взад-вперед, вроде нас.
На Рождество пришла небольшая толпа детей и, выстроившись в два ряда, трубила в рожок, скандировала колядки (кое-кто заглядывал в бумажку). Мы дали им конфет и пирогов, но они все равно ночью завалили нам входную дверь какими-то ящиками и лестницами. Это такие специальные рождественские шутки, и, говорят, мы еще легко отделались.
Норильск (2007)
В Москве, когда мы из нее вылетали, было плюс 16; в Норильске – минус 25, зима, снега, зона вечной мерзлоты. Разница во времени – четыре часа. Это самый северный город страны.
Неожиданности начинаются уже на аэродроме. От самолета автобус подвозит вас к какой-то дыре в заборе, за которой уже площадь и таксомоторы. Позвольте, а чемодан? А чемодан пожалте получать вон через те сугробы вон к той чуланной дверце.
За окном автобуса совершенно багровое солнце в малиново-дымных вертикальных просветах.
Город состоит из очень страшных зданий позднесоветского времени, но сам он почему-то не страшный, разве что мрачноватый, суровый. Еще из-за черного снега: дороги там посыпают измельченным никелевым шлаком. Но нет чувства опасности, нет враждебности в лицах. (Коренное население, нам рассказали, – репрессированные и их дети.) Таксисты и гардеробщики не берут чаевые, только официанты уже испорчены цивилизацией.
Енисей я видел только из самолета. Он во льду и похож на очень длинное озеро.
"Фонд Михаила Прохорова" пригласил шесть авторов, имея в виду три парных выступления (и одно дополнительное): я и Звягинцев, Идлис и Гатина, Сваровский и Месяц. Сваровского я раньше не знал, оказалось, что он похож на индейца, только очень громоздкого и неуклюжего индейца. Все время падал, поскользнувшись. Упал уже на площади аэропорта – и не очень удачно: прямо под колеса чудом затормозившего "мерседеса".
Он, единственный из нас, много гулял по городу и фотографировал. Рассказал про удивительные надписи: "Осторожно: сосули!" (и действительно, не назовешь же сосульками то, что там свисает с крыш). Или "Магазина нет" на какой-то страшной двери за кучей мусора.
Обычный эффект таких поездок: малознакомые люди на несколько дней превращаются в одну семью и начинают относиться друг к другу иначе. Не всегда лучше, но – иначе. Вот и к Месяцу я стал относиться иначе и даже лучше. На фестивале он появился только в конце второго дня – перед собственным выступлением, но публика как будто только его и ждала: он заворожил аудиторию, еще и не начав читать стихи, а только объясняя свою поэтическую позицию в долгих, обрывочных и совершенно бессвязных речах. И чем больше он бузил, гаркал дурашливо-грубым голосом и таращил свои неправдоподобно круглые глаза, тем большее вызывал умиление. Потом еще попел что-то "народное", подстукивая себе черепашьим панцирем. Тут уже образовалась группа фанатов (женский пол, средний возраст) и не давала ему отойти от микрофона. Он, впрочем, не очень-то и рвался; если и сходил со сцены, то через пару минут возвращался.
К счастью, читали мы не вместе, а, как я уже говорил, парами. Гатиной пары не досталось: Юля Идлис должна была прилететь на день позже остальных, но сделалась метель и она оказалась в Нижневартовске, просидела там два дня и отправилась обратно в Москву.
Тут-то мы и поняли, где очутились. Таймыр. Тундра. Буран. Железной дороги нет. Даже на оленях утром ранним не получится – занесет. По существу – остров, и психология у местных тоже островная. "Может, завтра утихнет, а может, еще дней десять", – говорили они и смотрели на нас с улыбками, немного плотоядными. А еще говорили: "Север кого полюбит, так не отпустит".
Да, они нас полюбили. Всех, не только Месяца (тот, разумеется, вне конкуренции). Все происходило в большом, человек на сто двадцать, и очень пристойном зале городской библиотеки. В первый день был аншлаг, потом чуть меньше, не намного. Публика обычная, в основном женская. Все три дня продержалось школьное литобъединение под руководством хлопотливой женщины с дипломом Литературного института.
В соседнем городке Талнах даже средний возраст слушателей был меньше двадцати. Те, что совсем дети, немножко хихикали, но очень тихо, деликатно и очень хорошо реагировали на Сваровского: у него много стихотворений про роботов и всякую фантастику. Библиотека там еще роскошней, а девушки-библиотекарши совершенно чудесны. На подготовленном стенде я обнаружил одиннадцать своих публикаций, и не только из "Знамени". Спросил, сколько вообще журналов выписывает библиотека. Двести с чем-то. Сколько-сколько? В нашей районной штук двенадцать, и число каждый год сокращается.
Вообще выступать приходилось по два раза в день: кроме собственно чтений – круглый стол и местное телевидение вместе (час двадцать в прямом эфире) и порознь. Для меня это раза в четыре больше, чем следует. Я немного устал, но, разумеется, не жалею. Впечатления мои очень свежи – как строганина из рыбы муксун или нежнейшая, чуть присоленная рыба сагудай в норильском ресторане "No name".
Боровск (2007)
В Боровске я был ровно двадцать пять лет назад, и тогда он мне очень понравился. Сейчас меньше. Город совсем маленький, живописный, но на сегодняшний день несколько депрессивный. Одна гостиница на десять комнат, из них три заняты персоналом. Персонал стоит поперек всех путей и рассказывает сам себе, как он много работает. Висят те же объявления: "соблюдайте", "уважайте", но теперь все они начинаются с "Огромная просьба:…". Выглядит это как "Огромная просьба: слава КПСС!" или что-то в этом роде.
На первом этаже – маленький ресторанчик, там официантка как из "Апшу", но остальное иначе: вкусно и дешево. Поужинали вчетвером на 1200 р. с водкой и десертом (восемь с чем-то евро на каждого).
На боковом фасаде гостиницы роспись "Чаепитие": чаевничает купеческая семья. Тут же стихи поэтессы Э. Частиковой:
Пляшут в чашечках ложки, напиток шафранен и ал,
И о чем-то прозрачно звенит по фарфору металл.
Пьет шатен и брюнет, рыжий пьет, альбинос и блондин.
Ах, какой аромат! Ах, какой для сосудов рутин!
Таких росписей со стихами множество по всему городу (авторы те же). Есть среди них и загадочные. Например, изображен на двери голый мальчик, при нем стихи:
Будущее – голый мальчик,
Держит ключик в кулачке.
А земля летит, как мячик,
Вертит ключиком в замке.
Еще более загадочна одна из городских скульптур. Это явно бывший Ленин с характерно отставленной рукой, но сейчас он весь облеплен свежим гипсом, все черты смазаны и бесформенны. Мы решили, что город решил установить памятник Голему.
Польша (2007)
Маленький поэтический фестиваль проходил в польском городке Кутно. Городок замечателен тем, что здесь родился Шолом Аш (есть даже улица его имени) и якобы останавливался Наполеон. Еще меня заинтересовали шестиконечные звезды, кое-где намалеванные на стенах, но выяснилось, что они адресованы не евреям вообще, а какой-то конкретной футбольной команде. Польской, разумеется.
Сам фестиваль произвел на меня немного странное впечатление мероприятия "для галочки". На открытии вручали премии лауреатам чего-то, но было всего человек двадцать, включая лауреатов. Мое выступление было утром (!) следующего дня, и я предполагал читать в одиночестве, но ошибся: пришло человек за тридцать. Молодые польские поэты хвалили меня за то, что я пою свои стихи. Уверяю вас: я ничего не пел.
Но молодые поэты недаром удивлялись моему чтению: сами они читают спокойно и деловито, как доклад. Я не преувеличиваю. В начале заседания выступал человек, похожий на хорька. И я не сразу понял, что это не один из стихотворцев, а критик, произносящий вступительное слово. Никакой разницы не ощущалось.
Заплатили какие-то небольшие деньги, которых хватило на два с половиной дня в Кракове и даже немного осталось. Краков замечательный и удивительно хорошо сохранился. После третьего раздела Польши он отошел к Австрии, и это очень чувствуется, по крайней мере по стилю кафе. В музее Чарторижских "Дама с горностаем" Леонардо и гениальный пейзаж Рембрандта "Пейзаж с милосердным самаритянином" – широкой кистью, с сияющим пробелом. На музейном плакате я принял его за Тернера.
На средневековой рыночной площади торгуют до сих пор. В замке Вавель на горе поразительный внутренний двор: два ряда арок, а над ними тонкие сдвоенные колонны держат на консолях деревянный потолок. Чистое ренессансное пространство, на редкость благородное. Измаянные жарой туристы входят в этот аркадный двор и останавливаются как вкопанные, инстинктивно выпрямляясь. Так точно и мгновенно действует выпрямляющий ренессансный масштаб: выправляет осанку и увеличивает твой рост раза в полтора.
Для пространственных впечатлений как будто нет специальных терминов, и они проходят мимо сознания. Но я уверен, что чувствует пространство каждый.
Совсем другого рода, но тоже очень сильное впечатление производит Казимеж. Это район Кракова, который когда-то был отдельным городом, а потом там селились в основном краковские евреи. Есть два еврейских кладбища, Старое и Новое. Все синагоги стали теперь музеями, но на Старом кладбище выкопана свежая яма, кого-то готовятся хоронить.
И вдруг весь этот район показался мне разрытой могильной ямой. Стало трудно дышать, и как будто поднялась температура. Не знаю, как люди живут в таких местах.
Кронштадт – Петербург (2007)
По дороге в Кронштадт один за другим получили, наконец, зримый облик знаменитые топонимы: Сестрорецк, река Сестра, Разлив, Репино. А там и сам залив и небезызвестная дамба.
В Кронштадте мы были впервые. Город может показаться пустоватым, скучноватым, но мы были просто очарованы его тихой опрятностью и какой-то очень правильной протяженностью. Долгие складские и казарменные здания среди желтых и красных деревьев. И во всем, даже в самом воздухе города мерещится морская выучка, дисциплина. А какой там собор – серо-лазоревый, могучий, "византийский".
Видели огромную крикливую стаю гусей, летящих очень ровной, только сломанной посередине линией. Это называется встали на крыло.
На следующий день перед поездом покатались по другому городу. У стрелки Васильевского острова, на воде какие-то немыслимые "поющие" фонтаны, сделанные умными итальянцами за безумные деньги. Напор воды постоянно меняется, и струи заслоняют вид то целиком, то частично.
Какой-то все же нереально красивый город. Ощущение нереальности, вероятно, из-за света, который здесь белый, а не желтый. Даже диск солнца на закате белесоват и слегка серебрист. Тени пробеленные, прозрачные. Ровный проникающий блеск дематериализует видимое; город плывет и растворяется на глазах. Я как будто заразился этим зыбким порхающим блеском.
В поезде девушка рассказывала молодому человеку, как фотографировалась у "расстрельной" колонны.
Торопец (2008)
На вторые майские праздники посетили город Торопец – на самом западе Тверской области. Рядом город Старая Торопа, вместе получаются какие-то комические супруги. Слыхали вы про такие города? Я тоже никогда. А городок Торопец в своем роде удивительный. Зданий прошлого века там совсем немного, и лицо города определяют не они. Собственно, и городом это место становится только ближе к центру, а так – большая деревня. Но люди приодеты и выглядят горожанами. Такой социализм с человеческим лицом: все как было, но при этом магазины с разнообразной колбасой, чистенькие гостиницы, приличный ресторан со смешными ценами: от одного до трех долларов с человека. Улицы такие выметенные, что стесняешься бросать окурки.
Сохранились почти все церкви, и, по общему ощущению, это место как бы выпало из времени – или застыло в каком-то суммарном времени. В центре стоит посеребренный аккуратный Ильич, рядом мемориальный дом патриарха Тихона, дальше – дом какого-то "благочинного В. Щукина". Еще дальше – памятник самолету в виде самолета. На окраине – полуразрушенная церковь с надписью на дверях: "Храм загажен КПСС" (а такая надпись – сама по себе исторический памятник).
Вывеска: "КООП "Молодежный". Ритуальные услуги". В книжном магазине… Нет, про книжный магазин лучше не стоит, благостная картина не выдержит такого мазка. Впрочем, единственная поэтическая книга там – почему-то сборник Ходасевича. Имена других авторов (не поэтов, а вообще) мне не известны.
Длинное озеро, украдкой подползающее почти к центру города. Дворы с сараями, цветущими вишнями и черемухой во всей ее силе. Благодать.
Ялта – Коктебель (2008)
В Ялте я провел три дня, в Коктебеле четыре. Очень соскучился по морю и согласился на эти предложения, не раздумывая и ничего заранее не выясняя. Совершенно не знал, куда я, собственно, еду. Клише подсказывали, что в Ялте будет что-то академическое, а в Коктебеле богемное. Вышло ровно наоборот.
Коктебельское мероприятие, как выяснилось, уже давнее, с некоторой историей. Называется "Волошинские чтения". Устраивает их музей, а от Москвы курирует чрезвычайно неприятный господин с повадками комсомольского активиста. Там какая-то своя жизнь и своя борьба. Крым борется с Украиной в лице главы думского комитета по духовности (я не шучу) за установку памятника матери Волошина. Тот не разрешает. Борьба идет за "духовное возрождение" Коктебеля: еще один памятник, еще один фестиваль. А что дом, где Гумилев написал своих "Капитанов", продан и изгажен евроремонтом, это так, не важно. А набережная, где всю ночь гремит дикая музыка и нет от нее нигде никакого спасения?
О набережной особый разговор. Это, я думаю, единственная в мире набережная, ни из одной точки которой не видно ни моря, ни даже окрестных гор. Только кафе, рестораны и ларьки тянутся сплошным бесконечным рядом в невозвратную даль. Уже и жилья никакого нет, ни огня, ни темной хаты, только степь да голые холмы, а ряд все тянется, и нет ему конца. В первый свой вечер я попытался из любопытства до этого конца дойти, но загрустил и повернул назад.
На этой набережной и находится заведение "Богема", где проходили вечерние чтения (все же было там и что-то богемное).
А ялтинский фестиваль – молодой, проходит второй раз и собирает в основном окрестную молодежь. В жюри основного конкурса был такой, например, автор: Мастер Евгений, победитель первого международного поэтического конкурса "Муравей на глобусе". Жили мы в бывшем санатории Минобороны, который, в свою очередь, – бывшая усадьба Мордвинова со старым и очень красивым террасным парком. Но третью ялтинскую ночь пришлось провести в гостинице, где нам выделили четырехместный номер на шестерых. Нелюбезная служащая на вопрос, как она это себе представляет, ответила без тени сомнения, указав на меня и Кибирова: "Это – братья, могут спать вместе". Братья все же спали раздельно.
Братское наваждение продолжилось на совместном чтении. Дважды подходили ко мне люди с книжкой Кибирова на подпись. И это при живом Тимуре за тем же столиком или сразу после чтения. То есть, по их мнению, перед ними только что выступали близнецы. Друзья, я в растерянности.
Этот близнечный миф волнует меня по одной причине: в очередной раз становится понятно, что люди видят (в смысле – воспринимают) вовсе не то, что они видят. Устройство и как бы врожденная дефектность человеческого зрения – вот что мне интересно. Не как доморощенному психологу, конечно, а как доморощенному искусствоведу – человеку, регулярно думающему про всякую живопись и прочее искусство.
Почти весь первый ялтинский день нас в море не пускали, а непрерывно кормили и мучили всякими "слэмами". Только вечером я до него добрался и, плавая, в голос стонал от наслаждения. Мог бы и не добраться, но, по счастью, вечернее чтение там и было – на пляже. Называлось это "Звезды Массандровского пляжа", и я присутствовал там как слушатель. На следующее утро, около девяти, меня вызывали принять участие в загадочном "Крещендо водолазов", но я и здесь упорствовал.
А читал всего два раза, и оба раза – во дворах: в Ялте во дворе дома-музея Чехова, в Коктебеле – Волошина. Могу теперь считать себя придворным поэтом.