Ничего не знает, ничего не чувствует, даже не оглянется. Интересно вот так следить за человеком. Как сыщик, идешь за ним, а он ничего не знает. Нет, вы не уйдете, товарищ лейтенант. Нет-нет, вам не удастся затеряться в толпе у входа-выхода. Куда? Куда?! Вон мелькнула фуражка. Пустите, разрешите! "Ты что, девочка, с ума сошла?" С ума сошла! С ума сошла!..
Она выскочила на ступени вокзала, увидела сверху, как лейтенант склонился к такси, открыл дверцу, сел и уехал.
Куда? В госпиталь? К Тоне?.. Зачем ему в госпиталь? Конечно, к Тоне! Пусть едет. Ей-то что!..
И вот она уже покупает билет в кино. Днем. У пустой кассы. И сидит в полупустом темном зале.
И опять Надька стоит у проходной госпиталя, опять с ней Бухара, и она спрашивает Тоню Шапошникову - дежурный звонит по внутреннему телефону.
- Шапошниковой сегодня нет.
- Спасибо. - Бухара вопросительно посмотрела на Надьку. - Небось, дома?
Надька кивнула, они отошли.
Так, соображала Надька, значит, дома. Что делать? Поехать туда?
- А что, взять и поехать, - сказала Бухара. - И ничего такого. Здрасьте, это я.
- Да на черта мне это надо? - Надька повернулась, чтобы идти, и увидела: подъехало такси, и из машины вылез лейтенант Орловский, а шофер подавал ему изнутри свертки-коробки. Надька замерла. Бухара тоже. И тут что-то упало у лейтенанта из рук. Бухара - раз, - только глянув на Надьку, подбежала и подняла.
Лейтенант увидел Надю.
- Надежда! Привет! - закричал он, и Бухаре: - Спасибо. Вы откуда?.. Помогите, пожалуйста, это я маленькие тут сувениры сестрам-врачам… Возьмите вот это еще, а? Пошли, пошли! Поможете… Это со мной, - сказал он солдату.
Но Бухара сказала: "Я здесь подожду", - выразительно глядя на Надьку. И осталась.
А Надька взяла сверток и пошла с лейтенантом опять через такую же знакомую проходную в корпус. Сердце у нее билось, но она усмехалась криво. Лейтенант попросил подождать и быстро ушел, путаясь со свертками. Надька поняла, что дальше, внутрь, ходить ей с ним не нужно. Она сидела одетая в коридоре, на скамье у входа, проклиная себя, и думала: надо уйти. В зоне зрения появилась толстая сестра Маша. Так, сейчас пристанет.
Та в самом деле удивилась:
- Ты чего тут? К. Тоне? Она сегодня отгул взяла.
- Нет, я знаю, я так.
- Не на работу к нам устраиваешься?.. Хотя мала ты еще у нас работать.
- Ничего, подрасту, - сказала Надька.
- Давай, давай, - сказала Маша. - У Тоньки будешь как за каменной стеной. - И ушла медленно.
И тут же подкатился совсем молоденький парень в больничной пижаме. В руке его болтался чертик, связанный, как это делают больные, из раскрашенных хлорвиниловых трубок. Парень ловко и забавно играл чертиком, как настоящий кукловод, и пищал:
- Уважаемая публика! У нас в госпитале посторонние! Непорядок! Как вы сюда попали? Ваше имя? - Он был наголо остриженный, с закованным в гипс горлом, бледный, худой, веселый. - Ваше имя! Ваше имя! - требовал чертик.
- Перебьетесь, - сказала Надька.
- Ой, как грубо! Ой, грубо! Какое грубое обращение с больными! Сейчас же к Федор Иванычу! - пищал чертик. - К Федор Иванычу. А лет сколько? Сколько лет?
Надька хоть и отвернулась, а рассмеялась.
- Смеется, ура! - хлопал и бил в ладони чертик. - Смеется!.. А может… ты к кому пришла? Ты не ко мне?.. Скажи! Скажи!
Тут подошли еще двое, один тоже молодой, а другой постарше, и оба с улыбками. Тот, что постарше, сказал:
- Селиверстов не теряется… Познакомь, кловун!
- Перебьетесь! - ответил им Селиверстов чертиком, точно скопировав Надьку. - Идите, дяденьки, своей дорогой… Правильно я говорю? - опять обратился чертик к Надьке, и она невольно кивнула.
Все рассмеялись, а Надька смутилась. Но тут, слава богу, в конце коридора показался лейтенант, он нес в руках свою шинель и на ходу надевал фуражку. Торопясь, он прихрамывал.
Все повернулись за Надькиным взглядом и поняли, кого она ждет.
- Ну, что тут? - Лейтенант всех оглядел. - Привет, Селиверстов!.. Не обижают? - обратился к Надьке.
- Здравия желаю, товарищ старшой! - весело сказал Селиверстов. - Вы что, как можно обидеть! Она сама нас обижает. Общаться не хочет. А вы, значит, все?
- Да вроде. Наконец-то.
- Да уж! Вы, говорят, тут побыли - ого!
- Не говори. А ты-то как?
- Нормально, товарищ старший лейтенант! - ответил Селиверстов чертиком, и все рассмеялись.
Второй, что помоложе, помог Сергею вдеть руку в рукав, тот поморщился, когда одевался, Надька это видела.
- На! - вдруг протянул ей Селиверстов чертика. - Возьми. Бери, бери, я себе еще сплету. Времени навалом…
Надька глянула на лейтенанта, спрашивая: взять?
Он разрешающе кивнул.
И Надька взяла: спасибо.
Они вышли, а Бухары не было.
- Где же она? - спросил лейтенант. Надька пожала плечами.
- Подождем или поедем?
- Куда?
- Как куда? К Тоне. Я ж уезжаю. Все.
- А я чего?
- Да ладно! Поехали!
Надька играла чертиком. Они ехали в автобусе, сидели на одном сиденье, автобус был полупустой.
- Ну, а у тебя что новенького? - спросил лейтенант.
- У меня?
- У тебя, у кого же.
Надька плечами пожала: мол, что может быть новенького?
- Все нормально. Уезжаю. На Дальний Восток.
- Ты? К кому? Зачем?
- Так.
- Выходит, нам по пути. Ты самолетом или поездом? - Он засмеялся.
- Поездом.
- Ну, все! Ты когда?
- А вы когда?
- Я девятнадцатого.
- Ну и я.
Он опять рассмеялся. А Надька нет.
- Кстати, ты где учишься? - спросил лейтенант.
- Нигде.
- Как нигде? Работаешь?
Надька покрутила головой. Чертик в ее руках мотался так и сяк.
- Так. Значит, не учишься и не работаешь?
- Не-а. Зачем?
- Как зачем? Зачем все учатся или работают?
- Не знаю. По глупости.
- Интересно. Выходит, все дураки?
Надька пожала плечами.
- У меня тоже был один такой солдат. Я, говорит, не хочу как все. Я…
- Я не солдат, - сказала Надька. - И потом… все равно я никому не нужна. - Надька говорила с ним, либо посматривая только на чертика, либо отворачиваясь в окно. И теперь совсем отвернулась, глядя и не видя бегущие мимо дома, деревья, магазины. И ожидала, что лейтенант будет продолжать опять что-то воспитательное или насмешливое. Но и он замолчал.
- Почему это? - спросил потом.
Она молчала.
- Так не бывает. Каждый человек кому-то нужен.
Она молчала. Потом взглянула искоса. Он смотрел на чертика. Тогда она повернула к нему голову. Лицо у него стало грустное, он усмехался.
- Я, похоже, тоже никому больше не нужен, - вдруг сказал он и подмигнул. - Но ничего. Ни-че-го! - И щелкнул по чертику.
Так они ехали, чертик болтался между ними.
- Слава богу, наконец! - Тоня стояла одетая в дверях. - А я уж заждалась! О, Надька! А ты откуда?.. Привет! Когда вы, интересно, сговорились?
- Военная тайна! - сказал лейтенант. - Да, Надь?
- Я за Светкой, я быстро, а вы посмотрите тут, Надь, сумеешь? - Она потянула Надьку на кухню, показала на кастрюлю борща, кипящего на малом огне, на другую с начищенной в ней картошкой, на приготовленную в духовке на противне утку - только огонь зажечь. - Я оттуда такси возьму. Утка уж готова, только разогреть… Сергей! - тут же позвала она и, обходя Надьку, ушла к Сергею, который уже разделся и причесывался в прихожей перед зеркалом. - Ну? - спросила она его. - Я жду, жду.
- Да я уже все сделал.
- Как? Сам?
- Пора без нянек обходиться. Сам.
- А билет?
- И билет взял.
Тоня хмыкнула как-то и сникла на глазах. Неопределенно улыбнулась: мол, воля ваша, хозяин - барин. Обернулась к Надьке, которая смотрела из кухни: ты-то не в курсе? Надька отвела глаза.
Вся эта ситуация была странной и странно Надьку мучила. Какая-то сила несла ее вперед, помимо воли, она делала, чего ей вроде бы не хотелось, противилась и не могла противиться. Как вышла эта встреча с лейтенантом, столь долгое с ним общение? А теперь Тоня уходит, и они опять вдвоем - что все это значит?
- На девятнадцатое? - спросила Тоня.
Лейтенант кивнул, улыбнулся.
- Ну, спасибо хоть на этом, еще два дня, - сказала Тоня. Не без обиды.
У них с Сергеем были свои дела и свой шифр.
- Ладно, я скоро, - сказала Тоня, - я обратно такси возьму… - И ушла.
Лейтенант прошел в комнату, включил телевизор. Надька вернулась из прихожей на кухню, но что делать, не знала; все, кажется, было сделано. Открыла холодильник - там стояли водка и шампанское.
Она попила из-под крана воды. Прислушалась. Звуки телевизора - больше ничего. Тянуло туда. Вот чума. Надо было что-то делать. А что? Зачем?
Она пошла на цыпочках в прихожую и взяла с вешалки куртку. Телевизор работал вовсю, лейтенанта не видно было. Уйти. Бежать. Раз и навсегда. Не одеваясь, взялась за замок.
И тут он вышел.
- Ты что? Ты куда?
- Я пойду.
- Почему? В чем дело? - Надька смолчала. Стояла понурясь. - Надя! Ну!
Она молчала. Он пошел прямо на нее и взял из рук куртку.
- Брось!
- Чего мне тут делать-то? - грубо сказала она.
- Тебе ж поручили за обедом смотреть.
Надька замерла. Они стояли чуть не вплотную. Сердце ее билось, и она боялась, что Сергею слышен его стук. Чума, ну чума и только.
- Пошли! - И он повел ее, пропустив перед собой, в комнату. - Ну что ты в самом деле? - Подошел и взял ее за плечи. - Я же уезжаю.
Он смотрел на нее, он улыбался, он был ласков, он шутил, - зачем все это? Что все это значило? Надька не знала, что делать. Она только чувствовала, что теряет себя, свою волю, силу, независимость. Чума… И ее надо одолеть. Ну, что он ее за плечи взял?.. Она вывернулась, как-то скособоченно стояла… Она вдруг потеряла и все свое искусство притворства, размякла. Что делать?
- Садись, будем хоккей смотреть, - предложил лейтенант. - Или ты не любишь? - Сел и похлопал по кушетке рядом с собой.
Надька осталась стоять. Он смотрел вопросительно.
- Возьмите меня в Свердловск, - сказала она.
Он раскрыл глаза: мол, ты что, девочка?
- Правда, - сказала Надька. - Мне все равно.
Тогда он опять поднялся.
- Это бывает в твоем возрасте. Это пройдет.
Надька хмыкнула, повернулась и пошла на кухню.
- Надь! - позвал он. Но она не вернулась. Телевизор загремел звуками хоккейного матча.
Она остановилась в прихожей. Перед ней было зеркало. Приложила руки к щекам - щеки горели. Прищурилась. Сказала себе: нет, она больше не останется. Вообще надо что-то делать. Сейчас, раз и навсегда. Покончить с этим. Что за дурь вообще?
Опять вышел из комнаты Сергей.
- Надь!.. Ну ты что?
- Все нормально, - сказала Надька. - Включите там духовку, а то я боюсь.
И когда он вошел в кухню, она взяла и задвинула задвижку на входной двери. И быстро скользнула в комнату, закрыла за собой и эту дверь.
В дверь стучат, в дверь звонят.
Сергей поспешно открывает, но не может понять, что закрыто на задвижку, дергает дверь и наконец открывает. Странно, что было закрыто на задвижку.
На пороге Тоня, за ней Светланка.
- Вы что закрылись? Я открыть не могу, звоню, стучу! - Глаза Тони быстро оглядывают дом, прихожую, Сергея. - А где Надька-то?
Сергей растерян.
А Тоня уже идет вперед не раздеваясь, вот дверь в ванную - открыта, вот дверь в комнату - закрыта. Почему? Она у них никогда не закрывается. Тоня оглядывается на Сергея.
Сергей ничего не понимает, он стоит за спиной Тони, а Тоня - раз! - и открывает дверь в комнату. Там темно, только работает телевизор, идет хоккей, и в свете экрана видно, что на кушетке кто-то лежит. Тоня тут же включает свет.
На кушетке - Надька, раскинувшись, то ли в обмороке, то ли спит, - разметалась, в лифчике, свитер и сапоги валяются на ковре. Ну и ну! Тоня оборачивается и глядит в упор на Сергея. Он в полном обалдении.
Маленькая Светка, проскочив вперед, тормошит Надьку:
- Надя! Надя! Ты спишь? Ты чего спишь-то? Мам! Чего она?..
Кипит на кухне борщ, кипит-булькает картошка, скворчит утка в духовке. Тоня шваркает крышками, дверками, она так и не сняла плаща. За нею Сергей.
- Тоня, ну ей-богу!.. Ну ты что, Тоня?..
Но крышки только бряк-бряк, ножи, вилки - дзинь, дверцы - шварк.
- Тоня!
- Ну хватит! Что я, маленькая, что ли?..
- А, черт!
Сергей влетает в комнату. Надька, натягивая свитер, еще сидит на кушетке, возле нее копошится Светка. Сергей на ходу прихватил Надькину куртку и шарф.
- Ну-ка! - Он поднимает Надьку резко под мышки и ставит на ноги. - Ты что сделала, а? Ты зачем это сделала? Ты понимаешь или нет? - Обдергивает на ней свитер, обматывает ее шарфом и сует в руки куртку. - Давай-ка отсюда! Ну-ка! По-быстрому! Марш!
- Надя! Надя - цепляется Светка. - Почему ты ее прогоняешь? Не уходи!
- Света! Ну-ка, посиди! - Сергей хватает Светку и крепко сажает на кушетку. - Иди, иди! - командует он Надьке и дергает ее - ах, она без сапог! А ну, сапоги! Быстро! - И он толкает ее, понукает, чуть не гонит.
Но надо же натянуть сапоги.
Надька натягивает сапог и начинает смеяться. Лейтенант, конечно, ничего не понимает и не подозревает, что Надька не над ним смеется и что она не его пришибла с Тоней, а себя, свою чуму, свою жалость - вот так ее!
И за этот смех Сергей чуть не вышвыривает ее. И захлопывает за ней дверь. И ему приходится стоять у этой двери спиной, потому что прибежала Светка и бьется о его ноги:
- Зачем ты ее погнал? Надя! Надя!.. Мама! Зачем он ее?..
В прихожую выходит Тоня, снимает плащ, ни на кого не глядя, и вдруг резко кричит Светке, которая к ней бросилась:
- А ну замолчи!
Девочка пугается. Она садится на пол и плачет.
- Ведь не для себя я, для нее! - Мамка Шура всхлипывает. - Мне не надо. Мне теперь… у меня…
Ей не идет плакать: лицо ее распухает, делается некрасивым. Тем более что она в действии: собирает вещи, затягивает ремни, застегивает, хотя чемодан и сумка уже собраны, сама она в шубе, в платке. Надька стоит у окна тоже одетая. А мамка Клавдя, наоборот, сидит за столом строгая и ясная, все она уже выплакала и выговорила, выложила на скатерть свои ручищи и сидит.
- А ей лучше будет, у нас перспектива, у нас… Надь! Ты документы-то взяла?.. Ехать ведь надо, сейчас такси придет… - Она приближается к мамке Клавде: - А ты в отпуск сразу к нам. У нас август - сентябрь сказка, прям сказка… Прости меня. - Она берет тяжелую руку мамки Клавди, и та не отстраняется. - Ей лучше будет, лучше…
Мамка Клавдя кивает: мол, да, понимаю, согласна. Врывается Бухара:
- Такси пришло!
- Ну вот, ну вот, поехали! - Шура опять суетится, застегивается, подходит к Надьке: - Надь! Ехать!
Надька кивает, но все так же отрешенно. Она поворачивается, ждет, чтобы встала и начала одеваться мамка Клавдя. Но мамка Клавдя встала, а ноги у нее не идут. И она опять садится и говорит:
- Да нет, я не поеду, вы сами. Вон девчонки проводят.
Надька не смотрит на нее, и она на Надьку тоже. Опять эта жалость, эта чума дерет Надьке сердце, и она в ярости не знает, как быть. Клавдя сидит странно спокойная, тяжелая, простая.
- Ну, ты что? - грубо говорит ей Надька.
- Надь! Ехать! - повторяет Шура робко.
И тогда мамка Клавдя еле-еле поднимается, опираясь о стол:
- Чегой-то прямо ноги отнялися, - говорит она виновато и даже с улыбкой. - Ну, Надюшка, не могу. Ехайте сами… Будь хоть там-то человеком, не срами себя…
- Надя! - зовет Шура.
Надька резко подходит к Клавдии - та не успевает обнять, задержать ее, - целует мамку в голову и тут же отпускает. И отходит без всякого, отшатывается, как ванька-встанька.
Шура обнимается и целуется с мамкой Клавдей, словно родней у нее и нет никого. А Надька, не взглянув на свой дом, вместе с Бухарой выходит, вдвоем несут чемодан. Неужели уезжает Надька? На Дальний Восток? Так вот - раз! - и уедет? Неужели кончилась ее непутевая жизнь и начинается другая?.. И мамку Клавдю она бросает и подруг?..
Бухара заглядывает Надьке в лицо, но понять ничего не может.
И вот аэропорт, и багаж уже сдан, и мамка Шура с Надькой расположились в ожидании посадки у стеклянной стены, за которой видны хвосты самолетов и откуда время от времени доносится самолетный рев.
Шура что-то говорит и говорит, на коленях ее сумка, а на сумке развернутая плитка шоколада, и она отламывает куски и дает Надьке. И Надька ест. Вот она, новая Надькина жизнь, - самолеты, небесные пути, серебряная фольга, вкус шоколада.
А где-то наверху, над головами, все время мелькает электронное табло: числа, часы, минуты, температура воздуха… И число, между прочим, девятнадцатое. Мелькает и мелькает, мелькает и мелькает.
- Надь, - говорит вдруг Шура, - я тебе там хотела, сказать, да уж ладно, не могу, тут скажу… Одна ведь я теперь, Надь, уже полтора года как одна, ты слышишь?
Надька слышит и не слышит. Еще не хватало. Может, и тебя пожалеть, Шура?
- Что ты так?
- Как?
- Смотришь нехорошо.
- А как мне смотреть? - Надька кривится.
А табло выбивает; девятнадцатое, девятнадцатое…
И Надька вдруг морщится, лицо у нее делается такое, будто ей нехорошо стало, она берется за живот. Мать пугается.
- Ты что? Так, может, все-таки правда?
Надька кривится: да нет, это твой шоколад. Она встает. Шура подхватывается тоже идти с ней, но у нее сумки, коробки, ручная кладь, и Надька машет: мол, не ходи, сиди, я сама. И Надька уходит. Она идет в ту сторону, где на указателе показаны туалеты.
На табло горит: девятнадцатое.
Шура бегает по аэровокзалу. Шура ждет. Люди идут мимо на посадку, там, за стеклами, уже наполнен автобус, и дежурная приглашает Шуру идти тоже.
Шура мечется. Шура объясняет. Шура плачет. Садится среди своих коробок и сумок и плачет.
А Надька едет в полупустом автобусе долгой дорогой из аэропорта. Едет и едет, едет и едет.
Потом на метро.
Потом опять на автобусе.
Первый пушистый снег выпал девятнадцатого числа.
Бухара, Жирафа и Ленок вышли из училища, вернее, из ворот хлебозавода после занятий и увидели… Надьку. Они стали как вкопанные.
Надька поманила Ленка отойти в сторону.
- Ты как?.. Ты же улетела! Откуда взялась? Ты что? - спрашивает Ленок. В ответ Надька снимает варежку и показывает аптечную коробку: маленькие желтенькие таблетки сыплются в ладонь.
- Что? Жить мне больше неохота, вот что!..
Они смотрят друг на друга. Со стороны глядят на них Бухара с Жирафой. У Ленка падает варежка. Она перебрасывает сумку с плеча на плечо и подставляет ладонь: сыпани и мне тогда тоже.
Но Надька качает головой, улыбается, делает шаг назад и, полуотвернувшись, жменей бросает таблетки в рот. Торопится, глотает. Еще. Еще.