- В нашем обществе стало наблюдаться, что вы, молодежь, так себе думаете: чего хочу, того подай. Безо всякого. Хочу того, хочу сего. Вот у меня внук четырнадцать лет, а ноги - уже мой размер. И я ему дарю свои штиблеты. Очень даже хорошие штиблеты, крепкие, я их с пятьдесят второго года берег, сам не носил. А он поднимает меня с этими штиблетами на смех. - Бухара и Ленок засмеялись. Старик продолжал сердито: - Он поднимает меня на смех, но смеху, между прочим, здесь нет никакого. А это показывает, что человек заражен вирусом, чтобы было, как у всех. Но это глупый вирус и вот почему. Потому разве люди одинаковые? Люди очень разные. А хотят, как один, ходить в одних и тех же штанах. Вот я ему и говорю: глупый, в этих штиблетах ты будешь самый что ни на есть ни на кого не похожий, своего облику человек, скажи деду спасибо. Он говорит "спасибо", но это "спасибо" какое? - И дед изобразил ироническую гримасу, от которой Бухара совсем покатилась со смеху. - Ну, посмейтесь, посмейтесь, - сказал старик Богданов. - Смеяться не грех. Но я говорю перед вами, чтобы направить ваши молодые головы на то, что человеку надо. Надо трудиться на благо всех, а не забивать мозги про одни модные вещи типа каких-то красавок.
Все хлопали, смеялись, старик Богданов хотел говорить еще, но директриса передала слово военному капитану. Капитан глядел весело и уверенно - по залу прошел шелест одобрения.
- Хочу сразу спросить: есть ли среди вас такие, у кого или брат, или друг служит в рядах Советской Армии?
- Надьк! - Бухара хохотнула и двинула Надьку в бок, но Надька так глянула, что Бухара осеклась. А зал колыхнулся, кто-то смело крикнул:
- Есть!
Капитан поднял руку:
- Ну вот и хорошо. Потому что я как раз об этом хотел вам рассказать. Что в армии проверяются не только качества молодого человека, бойца, но проверяется и тот, кто его ждет, кто ему пишет. Как нигде, солдату или моряку нужны привет и забота родных и друзей, но особенно той, кто ему нравится…
Надька спохватилась, что слишком внимательно слушает, и сказала: "Какую-то чушь порет. Чумак". На нее зашикали. Тогда она встала и выбралась из зала.
Она сидела в закутке под лестницей, а по училищу уже гремела музыка, начались танцы, в фойе вышли, директриса и другие преподаватели провожать старика Богданова и капитана, - каждый держал в руке по три гвоздички (капитан отдал их потом обратно директрисе).
Девчонки стояли в стороне, Бухара приплясывала на месте: мол, пошли танцевать. Надька кривилась, Жирафа глядела уныло, а Ленок вдруг подняла пальчиком рукав и посмотрела на часы - электронную, с браслетом машину.
- Мне пора. Я с вами не могу.
- Что это! Что это, откуда? - Бухара так и вцепилась ей в руку. - Вы глядите! Ленок, откуда?.. Ну часы! У тебя ж не было!
Ленок отдергивала руку, все глядели на нее в упор.
- Где взяла, там нету, пусти! - Она еще раз рванулась от Бухары и пошла слепо, ни на кого не глядя.
- Куда это она? - Бухара смотрела на Надьку, и Жирафа смотрела. Между ними никогда не бывало тайн. - Ну дела! Добегается! Пошли?
Надька покривилась: мол, неохота. Жирафа тоже стояла вяло.
- Не пойдете, что ли? Ну ясненько! - И Бухара, закусив губу, побежала от них и ввинтилась в толпу, которая уже тряслась в фойе.
Надька потихоньку открыла своим ключом дверь, вошла и сразу услышала голоса, плач и кашель мамки Клавдии, высокий ее голос, и тема знакомая: растила, берегла-лелеяла, поила-кормила… Надька осталась за дверной занавеской в прихожей: может, сразу уйти? Клавдии отвечала на крике мамка Шура:
- Довоспитывались! Дождались! Шестнадцати нету девчонке!
Так-так. Надька уж и позабыла свою шутку, а тут, оказывается, страсти кипят.
- Мы-то хоть любили, с ума сходили, - кричит мамка Шура, - я в огонь и в воду готова была за своего-то, а эти? И без всякого тебе якова, спокойненько: жду ребенка, и все! Да я чуть с ума не сошла с этим ребенком, когда узнала, руки на себя готова была наложить! Нет, в сам деле, роковая это была ошибка, на всю жизнь горе!.. Ну хоть кто это? Кто? Кто приходит? Кто с ней ходит?
- Да я почем знаю? - кричит Клавдя, и Надьке видно в прорезь занавески ее спину. - Я такого и не слыхивала! Откуда ты взяла-то? Они и с парнями-то не гуляют, все сами!
- Кто? Кто? - не слушает мамка Шура. - Так своими бы руками и удушила!.. Я с собой ее хотела взять, с собой, понимаешь ты? Там простор, там ей перспектива, а здесь что? Тесто месить? Хлебобулочная!
- А, с собой! - взвивается мамка Клавдя. - Сговорила! Забирай, увози! Глаза б мои на вас не глядели! Всю жизнь им, всю жизнь! Измываются, как хотят! Я ее на руках вот этих… Хлеб тебе не нравится? - Видно, как она ухватила полбатона со стола. - Хлеб им не нравится! Та тоже нос воротит: от тебя мукой пахнет! Ах вы паразитки! Бери ее, одеколоном облейтеся, чтоб вам корки сухой не видать, как нам бывало! - Мамка Клавдя задыхалась, закашлялась, но все равно кричала: - Уйдите! Уходите! Забирай! Вези! И конец!
- Да? Теперь забирай? Кому она теперь нужна такая? Срамиться? - Шура деланно засмеялась. - Сберегли деточку! Спасибо!
Надька повернулась и пошла в открытую дверь. Детей рожать - срам и позор? Дети не нужны? "Роковая ошибка"? Правильно. Мы вам не нужны, и вы нам не нужны. Всё чума!
Она спустилась но лестнице вниз, а тут в подъезд вошли двое, и Надька не сразу узнала - они первые к ней обратились, мать и отец Жирафы. Одетый в длинный плащ, отец казался еще длиннее, мать держалась тихо, все с тем же завязанным горлом.
- Надюш! - зашептала она. - Надюш, ты куда?.. Вот она, видишь, дома, - обратилась она к мужу. - Здравствуй, Надюш!
Надька ничего не понимала.
- У тебя Нинки-то нашей нету? - Надька удивилась. - Вторую ночь дома не ночует, - объяснил отец. - Думали, у тебя.
Надька покачала головой, но они уже по ее виду поняли, что Нинка не у нее. Мать тут же повернулась уходить, отец насупился.
- А где она может быть-то? У кого еще?
Надька пожала плечами. Ну и Жирафа!.. Ничего, главное, не сказала. Где ж она в самом деле?
- Ты скажи, ты не скрывай, - шептала мать. - Ты сама-то куда?
Надьке хотелось им сказать: бить не надо было, а куда я - не ваше дело, но то, что они ходят в поздноту, ищут Жирафу, это все-таки было что-то, и обидеть их у Надьки язык не повернулся.
- Увидишь - скажи, чтоб домой шла. - Надька кивнула: хорошо. - Ну, где? Где она?
- Не знаю.
Отец потянул мать за рукав: пошли! И они отправились назад, оглядываясь на Надьку.
И опять Надька сидела в парке напротив госпиталя, ждала. Совсем похолодало, ветер гнал уже последние листья, легкая морось сыпалась сверху. Надька ждала, и ей представлялось одно и то же: белые халаты, врачиха с трубкой, усмешка на лице лейтенанта…
И дождалась, увидела: с той стороны ворот к проходной подходят Тоня в плаще и платке и лейтенант в фуражке и в шинели. Тоня что-то говорит озабоченно, спешит, а у лейтенанта лицо веселое, смеется.
Надька хотела вскочить и бежать, нет, сидела и смотрела, потом отвернулась, но точно знала: вот они проходную миновали, вот вышли в парк, вот… Их заслонило трамваем, и они исчезли.
И опять Надька (теперь с Бухарой) возле госпиталя. Они просят дежурного у ворот вызвать лейтенанта Орловского.
А потом убегают на другую сторону и смотрят из-за кустов.
Тянутся минуты.
Выходит лейтенант, быстро идет к проходной. Спрашивает солдата. Тот недоумевает, озирается. Лейтенант тоже.
Бухара прыскает. Надька усмехается. Они смотрят из своей засады, пока лейтенант не уходит. Он уходит, он их не видел, Надьку не видел, но она-то видела! И свидание ироде бы состоялось.
- Надек! - говорит Бухара. - А я придумала!
И они опять у решетки ворот. Только теперь с ними Жирафа и еще трое пионеров, это сестра Бухары Гулька, четвероклассница, и двое мальчиков из ее класса. Все в галстуках, с подарками, со свернутым в трубочку приветствием, с цветами - букетом астр.
И вот они в палате у лейтенанта, и Гулька читает стихи: "Уж небо осенью дышало…"
А лейтенант потом им рассказывает:
- Я маленьким еще всегда военным хотел быть. У меня дед, Иван Антоныч, деда Ваня, генерал. Представляете? Сейчас, конечно, уже на пенсии, а тогда он еще служил, и я, конечно, каждое лето - у деда Вани в гарнизоне, далеко, в Средней Азии: песок, граница, змеи да вараны.
- Кто? - переспросила Гулька.
- Ну, ящерицы такие древние, крупные… - Лейтенант рассмеялся: - У деда Вани с утра первая фраза: "Ну, гражданин Советского Союза Сергей Николаевич Орловский, кто у вас дед?" Я должен вскочить по стойке "смирно": "Генерал, товарищ генерал!" - "А вы кем будете?" - "Маршалом, товарищ генерал!.." Я как от деда вернусь, только в войну играю, мать плачет, отец нервничает, пальцами хрустит - боже, боже! Они у меня типичная интеллигенция, оба в университете преподают. А один раз я в шутку - уже лет четырнадцать мне было - приемчики им разные показывал, - что с ними было! Бандит растет! А уже в десятом классе я сказал: иду в армию, больше ничего! И тут нам всерьез ссориться пришлось: они хотели, чтобы я был физик, историк, писатель - не знаю кто.
- А вы? - спросила Бухара.
- А я, естественно, хотел быть маршалом. Или Александром Македонским!
И тут в палату вошла Тоня и стала, слушая.
- У нас, Орловских, военная косточка, как дед говорит. И я все равно останусь в армии. - Это лейтенант сказал уже Тоне.
- Это там посмотрят, - отозвалась она. - А что у нас тут за делегация?
- Шефы! - сказала Бухара, а Надька отвернулась к окну.
- Вижу, какие шефы! - сказала Тоня и поглядела на Надьку.
И опять Надька стоит у ворот госпиталя, теперь одна, под мелким дождем. И опять ей кажется: вот он идет к проходной, движется прямо к ней… И пропустила момент, проглядела, когда к ней на самом деле вышли вместе лейтенант и Тоня под зонтиком.
- Лариса! - позвал лейтенант. - Смотри, Тонь!.. Привет! Ты чего тут?
- Вас жду, - сказала Надька хмуро.
- Да? Интересно! - Лейтенанту было весело. - Тогда пошли с нами!.. А, Тонь?.. Пусть она и побудет. Ты как?
Тоня посмотрела на Надьку испытующе. Надька готова была сквозь землю провалиться, нахамить, убежать, но ничего такого не делала, стояла покорно, как овца. Вот проклятье!
- Пускай, - сказала Тоня снисходительно и пошла вперед.
А лейтенант подмигнул Надьке.
Что все это значит, Надьке еще предстояло узнать.
И вот они пришли - уже в наступающих сумерках - к двухэтажному дому за сквозным забором, и Надька не сразу поняла, что здесь такое.
- Вы тут подождите минутку, - сказала Тоня и быстро пошла, а Надька с лейтенантом остались у ворот. Вышла молодая крупная девица в джинсах и в очках, надела брезентовые рукавицы и, открыв ворота, выкатила на улицу один за другим два здоровых мусорных бака. Лейтенант хотел помочь, но девица даже не взглянула.
- Во дворник теперь пошел! - сказал лейтенант. - Вот это дворник! Пойду в крайнем случае в дворники!
Девица в самом деле взяла метлу, начала мести двор. Мимо нее стали выходить женщины и мужчины с ребятишками за руку, и детский щебет летел из открывавшихся дверей. Это был просто детский сад.
- А ты давно из детского сада? - лейтенант все пошучивал.
- Давно, - сказала Надька. - А вы?
Лейтенант засмеялся.
- А я не ходил, я ж тебе рассказывал: у меня дед был и бабушка была.
- А-а! - Надька сказала это с горьким превосходством: мол, что ты тогда знаешь, маменькин сынок? - Вам хорошо. А я это ненавижу. Я один раз вообще убежала, меня целый день искали.
- Ты девушка с характером, это видно.
Надька хмыкнула. Но, помимо воли, как-то горячо стало: она не привыкла, чтобы ее называли девушкой.
Толстая девица, шаркая метлой, подступила вплотную, они отошли. Но тут появилась Тоня, вела за руку маленькую девочку лет четырех, в шерстяной шапочке, красной курточке и сапожках.
- Сегежа! Сегежа! - закричала девочка и побежала в руки лейтенанту - он присел и ловил ее. Черт побери, у них тут была уже целая семья. Ну чума!
- Знакомься, Светик, - сказала Тоня, - это Лариса.
- Я не Лариса, - вдруг сказала Надька хмуро. - Меня Надя зовут.
Тоня и лейтенант переглянулись, Тоня хмыкнула, но вроде не удивилась.
- Да, Светик, - сказала Тоня, - я забыла, это не Лариса, это Надя.
- А Гагиса мне лучше нгавится, - сказала девочка, не выговаривая ни "р", ни "л". - Можно, я тебя буду Гагиса звать?
- Нет, - сказала Надька, - зови Надя. Надя.
- Ладно, - согласилась девочка. - Пошли.
- Светик! Надя сегодня с тобой посидит. Ты посидишь с ней, а? - спросила Тоня Надьку. - Мы тут в одно место должны…
Надька кивнула. Хотя и не понимала: как это и зачем она будет сидеть с чужим ребенком?
- Нет, Гагиса лучше, - не унималась девочка. - Давай Гагиса?
- Нет, - сказала Надька круто, - всё.
Тут дворничиха опять подступила с метлой, и они пошли.
- Мы к десяти вернемся, - говорила Тоня. - Тебе куда ехать? На Первомайскую? Ну, это на метро пятнадцать минут.
Она летала по своей комнате, переодевалась за шкафом, бегала в ванную, красила губы.
- Ну, как я? - спрашивала.
- Отлично! - отвечала с полу маленькая Светлана, она возилась на полу с игрушками. Лейтенант сидел в кресле, резал ножом яблоко и тоже кивал: хорошо, мол. Другое яблоко ела Светлана, третье держала в руке Надька. Есть она не могла.
Еще был включен телевизор, еще заглядывала один, и второй, и третий раз соседка, тоже молодая женщина, звала Тоню к телефону, еще Тоня делала распоряжения:
- Чтобы в девять, как программа "Время", в кровать, вот тут все чистое, и хорошо бы под душем ее окатить, сумеешь?
- Да знаю я, все знаю! - кричала Светлана. - Мое полотенце синее вот тут лежит. - Она открывала шкаф, где виднелась стопка белья.
Все у Тони было раскрыто, открыто: здесь, мол, возьмете варенье, в холодильнике на кухне сосиски, пару картошечек отварите, там есть начищенная. Если что, Наташу позови, она дома будет. Это про соседку.
- Пока! Мы ушли! Мы скоро!
- Да знаю я, все я знаю! - повторяла Светлана и выталкивала мать. - Уже идите себе, куда идете, мы сейчас будем иггать, да, Надя? Будем?
Как только дверь за ними закрылась, Светлана тут же потянула Надьку за руку из прихожей: пошли, пошли скорей!.. Ты будешь со мной иггать? Будешь?
- Подожди, - сказала Надька и села в прихожей на стул. - Иди, я сейчас.
Очнулась - Светлана тянула ее, усаживала в комнате на пол, на ковер, тараторила. И вдруг обняла ее за шею, повернула к себе:
- Ну что ты, Надюша?.. Ты не ггусти, что ты ггустишь? Давай иггать.
Надька оторопела от этой детской ласки и не знала, как быть: обнять девочку или погладить?
- Во что? - спросила она. - Я не умею.
- Давай в больницу, - сказала девочка. - Ты будешь мама Тоня, а я Татьяна Петговна. Ты знаешь Татьяну Петговну?
Надька отрицательно покачала головой.
- Да что ты? Это ггавгач! Я буду ггавгач, а ты меня слушай. Мы будем лечить зверей. Как доктор Айболит. - И она потащила изо всех углов игрушки.
- Чума! - сказала Надька в растерянности.
- Чего? - спросила девочка.
- Так, ничего, - сказала Надька. - Давай играть.
Потом они смотрели "Спокойной ночи, малыши", и девочка сидела у Надьки на коленях. Потом она ее купала под душем, и соседка Наташа заглядывала на их крики. И она несла Светлану завернутой в синее полотенце. Потом кормила ее сосисками и пюре. Потом читала ей книжку с картинками. Потом сажала на горшок и опять читала. Ну, до упора дойдешь с этими детьми, ну и работа!
- Спи, я кому сказала! Поворачивайся и спи!
Наконец она заснула, - а было уже десять часов, - и Надька тут же заснула тоже, свернувшись в кресле.
Гремел вовсю телевизор, шел захватывающий фильм, и мамка Клавдя сидела в одиночестве с утра, пила чай и глядела вчерашнюю передачу.
- Ой! - вскрикивала она. - Куда ж он ее? Погубит!.. Батюшки! - Надька вошла, и мамка Клавдя так и обмерла, схватилась за стул: - Ой! О, господи, это ты!.. Надюшка!.. Ты живая?.. Что ж это ты делаешь-то? Дома не ночуешь! Где была?
Надька глядела мрачно, взяла со стола пряник, стала жевать, смотреть на экран. Налила из бутылки можайское молоко.
- Я у Жирафы ночевала, я тебе говорила.
- Чего ты мне говорила? Когда? А ну-ка! - Мамка Клавдя встала, взяла ее за руку, удивляя Надьку, осмотрела странно. - Достукалась?
- Да чего ты? - Надька продолжала смотреть на экран.
- Чего? Ты не знаешь "чего"? А? Не знаешь?
В это время на экране кого-то потащили, там закричали, посыпались выстрелы. И Надька и мамка Клавдя - обе глядели туда, но продолжали свой разговор:
- Уж и дома теперь не ночуй, да? Все одно?
- Да говорю, я у Жирафы, чего ты!
- Я знаю эту Жирафу! Как же ты могла-то? - Она опять схватила Надьку и странно глядела. - Ну? Ты скажи!
- Ну, чума! Отстань ты от меня!
- Она мне все сказала!.. Ой, срам! Ой, мало мне с тобой горя! Нет, она прокляла тебя, и я прокляну!
- Да какое ваше дело? - Надька вдруг засмеялась. - Какое?
- Не наше?.. А чье? Ты соображаешь?
На экране в это время убили женщину, и она умирала, закатив глаза.
- Ну? Что это значит-то с тобой? Как это? Когда?
- Да отстань!
Тут раздался звонок в дверь.
- Она! - сказала Клавдя. - Она-то прям не в себе. Гляди!.. Святая тоже нашлась… Иди вот сама открывай…
Надька, скривив улыбочку, пошла.
В дверь широко и резко вошла мама Шура.
- Собирайся! - сказала Надьке сурово. - И без всяких!
Надька откусила пряник и, не отняв его ото рта, смотрела на Шуру. Жевала.
- Без всяких! - напирала Шура. - Все!
Надькин взгляд говорил: не пугай. Ей было не до них.
Надька смотрела на огромную карту Советского Союза. Карта висела на вокзале. По карте протягивались черные линии железных дорог. Вот город Свердловск. Вот автомат с кнопками. На клавишах названия городов. Нажмем на город Свердловск. Побежали, затрепетали крылышки автоматического справочника, отщелкали и остановились. Свердловск. Отправление, прибытие, поезд такой-то, поезд другой, третий, цена билетов - все есть, пожалуйста, бери билет и езжай.
Лейтенант в это время стоял в воинскую кассу в короткой, человек из пяти, очереди.
Надька не выпускала его из поля зрения.
Вот он уже у окошечка. Отошел, изучая билет, положил во внутренний карман, застегнул шинель. Уезжает, значит? Ну-ну, слава богу.
Когда он один, лицо у него деловое, сосредоточенное, без всякой лирики. И ж а л к о его. Хочется пожалеть. Почему? К черту эту жалость! К черту!
Вот он идет. Теперь уже с билетом в кармане. А что, если в Свердловск поехать? А что там, в Свердловске? Экая даль!
Она следила за ним, шла, таясь за людьми. За-чем?
Вот подошел к киоску, купил газету, развернул на ходу, насупил брови, постоял, почитал, двинулся дальше. Газету убрал в карман.