На полпути до Лазарева я решил, что рехнулся, - суша! Не поверил своим глазам, обернулся к Диме Желудеву, тот ошарашенно смотрит на карту. А в шлемофоне Ванин голос: "Ты куда меня завел, Сусанин?" Желудев сунул мне карту под нос: - Курс правильный, не иначе айсберг, Кузьмич! Сумерки, видимость хреновая, включил фары - ну и чудовище! Такого гиганта я еще не видел, конца края нет, не айсберг, а целое государство по морю бродит. На всякий случай занесли на карту: если что, на таком острове преотлично можно отсидеться. Старая привычка: когда лечу, зыркаю глазами по сторонам, фиксирую местечки, сколько-нибудь пригодные для посадки. Даже размечтался: хорошо бы протянулся этот бродяга до самого Лазарева! Так нет, километров через пятнадцать показал нам айсберг свою спину, снова началось море, и я с некоторой грустью полетел дальше, испытывая ощущения циркача, работающего под куполом без сетки.
А минут через сорок поймал себя на том, что чувствую какую-то тревогу. Прислушался к мотору - не хрипит, штурвал податливый, как ручной, а все-таки нет на душе спокойствия, будто точит ее паршивый червячок. Очень мне не понравился этот червячок. Появлялся он в моей жизни, насколько помню, три раза, и всякий раз интуиция меня не обманывала: дважды, когда сбивали, и во Вторую экспедицию, когда летел на Восток с грузом фанеры. Почему появлялся червячок, откуда и по какой причине - убей, не пойму: может, все дело в сомнении, которое не пожелало остаться па земле и спряталось в укромном уголке мозга. Правда, сбивали меня на законном основании: первый раз не вышел сгоряча из боя, хотя расстрелял все боеприпасы, а второй - дотягивал, как пелось в популярной песне, "на честном слове и на одном крыле", с почетным эскортом из двух "мессеров". А с фанерой, будь она проклята, произошла такая история. Везли мы ее на сброс, потому что на Востоке было за шестьдесят градусов и о посадке не могло быть и речи: сесть-то, сядешь, а как взлетишь? Над расположением станции открыли грузовой люк, хотели сбросить фанеру, а она застряла! Парус! Я изо всех сил штурвал на себя, но куда там, вот-вот спикирую! Инструктор, руководивший сбросом, замер в столбняке, а Боря Бродов, мой тогдашний штурман, повис на шнуре - том самом, которым парашютисты пользуются перед прыжком, - и ногами эту фанеру, ногами! Вытолкал - спас самолет и его славный экипаж… А теперь скажите, откуда мой червячок мог знать, что фанера застрянет? А ведь знал, мерзавец, точил!
Значит, стал я продумывать, почему испытываю какую-то неуверенность и даже тревогу. Ну, ресурс выработан - это, конечно, не вдохновляет; однако и не на такой рухляди с песней летали… Открытое море? Тоже понятно, но и такое сто раз бывало в нашей прекрасной жизни… А может, это и мой ресурс выработан? Может, пора уступать штурвал жизнерадостному атлету со свежими сосудами и без признаков гипертонии? Держи карман шире, мой организм пока что вполне устраивает и меня самого, и врачей, и неувядаемую супругу Анастасию Ильиничну.
И тут словно током пробило: вот уже несколько минут я не слышу ведомого!
- Ваня, чего молчишь?
- Разбираемся… Не хочу раньше времени тебя пугать.
- Что у тебя?
- Сами не поймем… Наверное, поршневые кольца… Коля, развернись, посмотри-ка, что там у меня делается!
Из коллектора Ваниной машины вырывались броски черного дыма.
А лететь еще было минут тридцать… Понятно, почему я не люблю открытое море?
- Подбирай высоту, Ваня!
- Не могу… Тягло-то у меня одно, и оно не тянет!
Я летел сзади, морально его подстраховывая, хотя цена такой страховке была ломаный грош.
- Как ераплан, Ваня?
- Трясет чертову кобылу!
- Скажи, пусть облегчает машину, Кузьмич! - проорал мне Самохин. - С кольцами у него или клапана прогорели!
Молодец, спасибо, поставил диагноз! "Больной перед смертью не икал?" Толку-то что? Наверное, поршневые кольца. В их канавках скопился нагар, кольца потеряли эластичность и не прижимались к зеркалу цилиндров… А может, прогорели выпускные клапана - хрен редьки не слаще: в обоих случаях неполное сгорание смеси, потеря мощности двигателя…
- Скорость, скорость удерживай! Сбрасывай спальные мешки, коробки с НЗ!
- Сбросил…
- Ну?!
- Иду на самолюбии, Коля, теряю высоту…
- Держись, Ванюха! До барьера по расчету двадцать пять километров!
- На двадцать пять больше, чем мне нужно… Скоро будем эфтим местом воду черпать!
- Облегчай ераплан! Шубы сбрасывай, Ваня, унты!
Ваня уже потерял метров сто и теперь шел на высоте двести пятьдесят метров. Скорость у него упала со ста пятидесяти до ста двадцати километров в час, дальше падать некуда - разве что в море… Типун мне на язык, тьфу-тьфу-тьфу… Как оно называется, черт бы его побрал… Да, море Рисер-Ларсена… Температура воды минус полтора градуса… А планировать с такой высоты "Аннушка" может… Ни черта она не может… Несколько сот метров! Продержись, родной, молился я, еще десять минут!
- Сбрасываешь, Ваня?
- Все сбросил… В одних кальсонах прилетим…
- Вижу барьер! Еще немножко, Ваня!
- Тяну…
- Давай, давай, Ваня!
Вот она, желанная, любимая… В жизни так не радовался при виде Антарктиды!
- Заходи с западной стороны, Ваня, там барьер ниже!
- Есть с западной стороны…
- Тянешь?
- Теперь дотяну!
- Ваня, давай хором: "Помира-ать нам ранова-то…"
- Пошел к черту!
- Иду! Полосу видишь?
- Вижу.
- Не оставляй любовь на старость, а торможение на конец полосы!
- Спасибо, дай потом записать!
Одна за другой "Аннушки" приземлились на полосу. К машине Крутилина бежали люди с каэшками и унтами.
СЕМЕНОВ
Из кают-компании доносились возбужденные голоса; я прикрыл дверь плотней, мне казалось, что я физически ощущаю чудовищное напряжение, которое пронизывало находящихся там людей.
- Слышишь, Ваня? Они уже одной ногой на Большой земле.
Белов и Крутилин пили чай, крутой и крепкий, почти что чифирь; Крутилин резко отставил чашку и обратил ко мне осунувшееся лицо.
- Не уговаривай, Сергей, я не девочка. Когда летел над открытым морем, так вспоминал дедушку, бабушку и председателя месткома товарища Мышкина!
- Так ведь долетел, Ваня? - с наслаждением прихлебывая чай, подал голос Белов.
- Без груза.
- Самолет можно еще облегчить, - напомнил я. - Вспомогательный движок скинуть, вот тебе сто килограммов.
- Капля в море.
Я готовился к этому разговору уже тогда, когда бежал с унтами к самолету Крутилина. Я чувствовал себя преступником. Передо мной сидел не остывший от пережитой опасности друг; он был опустошен, в его мозгу кинолентой прокручивались видения получасового полета на дымящей "Аннушке", и едва лишь он поверил, что остался жив, как его снова заставляют садиться за штурвал. Но другого выхода у меня не было.
- Выкарабкивался ты, Ваня, из переделок и почище. Помнишь, как в Мирном садился на одной лыже?
Лицо Крутилина порозовело.
- Было дело… - не без удовлетворения припомнил он.
- А помнишь…
- Но тогда я только своей шкурой рисковал…
- Мы с Андреем были у тебя на борту.
- Так вы свои…
- Ручаюсь за ребят, они согласны.
- Год отзимуешь, на что угодно согласишься, лишь бы домой… Не помешай ты нам, Сергей, прилететь за тобой на ЛИ-2 - не было бы этого разговора. Себя вини.
- Запрещенный прием, Ваня. Сам знаешь, чем мог закончиться тот полет.
- Моторы остынут, поэты! - нетерпеливо возвестил Белов.
- Разогреем, - отмахнулся я. - Так летим, Ваня?
- Видишь, сивый клок? - угнетенно спросил Крутилин.
- Ну?
- Час назад он был черный, как уголь!
- Ай-ай-ай! - Белов насмешливо поцокал языком. - В любой цирюльне тебе за трешку такой вороной блеск наведут!..
- Люди устали, Ваня, очень устали.
- Хотят вместе со мной у Нептуна отдохнуть? - Крутилин становился все мрачнее. - Тягло-то у меня одно - и оно не тянет! Сообразил?
- Сдавайся, Ваня. - Белов похлопал его по плечу. - В случае чего на тот айсберг сядем, что на полпути. Снимай с ераплана всякую дребедень.
- Может, последние штаны прикажешь снять?
- А что? - с бесшабашной веселостью откликнулся Белов. - Механики тебе из консервной банки такой фиговый листок заделают, что Аполлон позавидует!
- Кончай канитель, Сергей, - устало проговорил Крутилин. - Нас два экипажа, итого восемь душ. Снаряжай Андрея и еще одного-двух, из тех, кого на раз курнуть осталось, и поехали. Выручал я тебя, когда мог…
- Значит, восемь человек останутся зимовать второй год…
Несколько часов назад я был бы счастлив, узнав, что смогу эвакуировать троих. Я и сейчас счастлив, что Андрей в любом случае улетит, он, безусловно, откроет этот краткий список. Кто кроме него? Конечно, Пухов - это два, от него я избавлюсь с особым удовольствием. Груздев?.. Нет, Груздев останется, Нетудыхата больше заслужил право на Большую землю. Они улетят. Для всех остальных жизнь превратится в сплошную муку, много месяцев пройдет, прежде чем исчезнет боль от такого удара. Слишком частым был переход от надежды к отчаянию, от отчаяния к надежде. Вспомнился Пухов, его крик: "Человек не рояль, Сергей Николаич, на нем нельзя играть!" Я представил себе, как войду сейчас в кают-компанию и скажу - ударю в душу, разобью в кровь, уложу наповал… Тошно мне стало от этой мысли.
- Зимовать второй год, - повторил я. - У меня, Ваня, нет власти заставить тебя лететь. Но не думаю, что там, на Большой земле, тебе будет легче от этого.
- Имей же совесть, Сергей! - с горечью воззвал Крутилин. - Мы и сюда летели - закон нарушали: на двух одномоторных над открытым морем. Ведь даже если долетим, начальство из меня лапшу резать будет. Не видать мне больше неба!
- Шевелев с нами, полярниками, пуд соли съел. Он поймет, Ваня.
- Как хочешь, не могу, - решительно отрезал Крутилин.
- Вот-вот, заштормит, Серега. - Белов встал, задернул "молнию" куртки. - "Обь" уйдет от айсберга, и тогда нам хана, будем зимовать вместе. Давайте, гаврики, ставить точку.
Коля меня поразил - я ждал от него другого. Я посмотрел ему прямо в глаза - в них читался какой-то намек, обещание! Наверное, так просто казалось, и было это только сочувствие: "Хотел бы тебе помочь, но не могу, сам видишь - не могу". Что ж, давайте - только не точку, восклицательный знак я поставлю! Нас трое в этой комнате, и все мы правы: Ваня в том, что не хочет лететь на машине, которой больше не верит, Коля в том, что времени больше нет, но я тоже прав. Горько тебе Ваня, станет от этой правды…
- Что ж, Ваня, - сказал я, - что ж, дорогой ты мой Иван Петров сын, тогда вместе с экипажем ты будешь зимовать здесь, со мной.
Крутилин изумленно развел руками.
- Ну, даешь ты, Серега, ну, ты даешь!
- Надеюсь, - я стал максимально резок, - ты не станешь отрицать моего права на такое решение?
- Воля твоя, но с людьми все равно не полечу.
- Решено, - кивнул я. - Сколько возьмешь на борт, Коля?
- Шесть гавриков и по шесть кило барахла на брата.
- Бери семь без всякого барахла.
- Заметано.
Крутилин смотрел на меня невидящими глазами.
- Ты это всерьез, Сергей?
- Куда уж серьезнее, Ваня. Твои ребята только полгода не видели Большой земли, а половина моих уже на пределе.
- Что ж, - горестно проговорил Крутилин. - Прозимуем, Сергей Николаич, авось не впервой… Пойду ребят обрадую…
- Летим, Ваня, где наша не пропадала! - вскинулся Белов, и в его глазах я вновь увидел тот самый намек. - Бери четверых, остальных я дотащу.
Крутилин покачал головой.
- Привык ты лихачить, Коля! Тебе что, тебе Шевелев все простит, а мне за эти полеты такие ордена пропишет!..
Белов засмеялся.
- Так у меня уже вся трудовая книжка в его орденах! Строгачом больше, строгачом меньше… Да и Свешников нас не даст в обиду! Я тут прикинул, что у тебя еще можно снять, слушай и мотай на ус: ну, вспомогательный движок с генератором и щитком - сразу килограммов сто двадцать, газовую плиту и баллон с газом - еще чуть не центнер, кресло второго пилота ко всем чертям - Антарктиде на память, электрическую печку! Инструментов килограммов тридцать! Сдавайся, Ваня!
- Был бы я один… - Крутилин мучительно колебался. - Нет, не возьму греха на душу.
Сразу сгорбившись, он пошел к дверям. Белов неожиданно мне подмигнул, я никак не мог понять, куда он клонит.
- Погоди, торопыга, - остановил он Крутилина. - Я полечу на твоем драндулете. У меня народ битый, вытянем.
Крутилин замер, медленно обернулся, лицо его пылало.
- Смотри ты, дым из глаз идет! - развеселился Белов.
- Сукин ты сын, Колька… - Крутилин возвратился, сел на стул. - Ниже пояса бьешь, стервец… Ладно, Серега, зови нотариуса.
- Вот это по-нашему! - Белов радостно захохотал. - Давно бы так, чего Ваньку валять!
Я обнял Крутилина.
- Век не забуду, Ваня.
- Ты еще этот век проживи. - Крутилин высвободился, мрачно усмехнулся. - Если, конечно, со мной, а не с Колькой полетишь, гражданин кандидат каких-то наук.
Я развел руками.
- Закон зимовки, Ваня, имею право выбора. - Я проводил летчиков до двери и прошелся по комнате, приводя в порядок свои мысли. - Такие дела, кандидат каких-то наук…
Вбежал Костя.
- Николаич, "Обь"… торопят, синоптики с ума сходят!
- Скажи, минут через десять, Крутилин самолет раскулачивает.
Забыв прикрыть дверь, Костя поспешил в радиорубку, а я стал осматриваться, чтобы не оставить в суматохе важных бумаг.
- Песню спеть на дорожку? - донесся голос Филатова.
- Весельчак! - раздраженно бросил кто-то.
- Обидно, без вещей… - Это Пухов. - Сколько раз на дрейфующих барахло тонуло, а сейчас сам бросаю.
- Решено, кто с Крутилиным? - Это, кажется, Дугин.
- Нам с Веней там спальные места оборудуют, - Сашин баритон, - Костя просился… Может, и ты с нами, Женька?
- Чего он там тянет? - Это Димдимыч по моему адресу.
- Не может начальство без эффекта, - с иронией, Груздев. - О чем задумались, Иван Тарасович?
- Хорошо у нас под Полтавой… Уже вишни цветут…
- Вишни… Кто про что…
- Не нравится - не слухай.
- Ну, долго он еще там будет?
- Спокойнее, друзья, время у нас есть.
- Андрей Иваныч, а нельзя гитару под полой - контрабандой?
Я взял портфель с бумагами, еще разок осмотрелся и вышел в кают-компанию. Все притихли. Я сел на свое место за столом.
- Прошу слушать меня внимательно, друзья. Положение с самолетами всем понятно и объяснений не требует. Думаю, что четыре добровольца, готовые лететь на самолете Крутилина, назовут себя сами…
- Мы с Веней… - начал Бармин.
- Подожди, Саша, я не закончил. Одним из четверых буду я, остаются трое…
- Мы с Веней…
- Да подожди, черт побери!.. Крутилин всячески облегчает самолет, каждый килограмм на учете, поэтому полетят с Крутилиным не те, кто первым открыл рот, а те, кто легче.
- Хороша демократия! - Груздев пожал плечами. - Вы же первый нарушили этот принцип.
- Прошу без лишних слов, Груздев. Моя кандидатура не обсуждается, должно же начальство, - я усмехнулся, - иметь какие-то привилегии.
- Как угодно, - сухо заметил Груздев.
- Да, мне так угодно. На очереди…
- Гаранин, - безапелляционно заявил Андрей. - По весу я, кажется, вне всякой конкуренции.
- Остаются две вакансии, - констатировал я. - Георгий Борисович, я искренне сожалею, но на вид вы один из самых легких.
- Я тоже от этого не в восторге, - согласился Груздев. - Что говорит Крутилин, сколько шансов долететь благополучно?
- Он предпочитает об этом не говорить. Вас это смущает?
- Это не имеет значения. Считайте, что нас трое.
- Спасибо.
- Не пойму, за что, но пожалуйста.
Я обвел глазами товарищей. Бармин и Филатов подались вперед, Томилин бросал на меня жгучие взгляды, вытирал пот со лба Дугин…
- Женя, сколько ты весишь?
- Чего?
- Сколько весишь, спрашиваю?
- За восемьдесят… восемьдесят два…
- Погоди. А ты, Димдимыч?
- Мой вес не имеет значения. - У Скорикова задрожали губы.
- Это ответ?
- Да.
- Значит, так? - Я был ошарашен и огорчен.
- Так.
- Что ж, ваше право, Скориков. - Я отвернулся от него. Радист Скориков больше для меня не существовал. - Вы, Пухов?
- Конечно.
- Что конечно?
- Лечу.
- С кем, черт возьми?!
- С вами, Сергей Николаич, - с некоторой торжественностью возвестил Пухов и встал по стойке "смирно", что было немного смешно.
Я с запоздалым сожалением подумал, что бывал несправедлив к этому пусть довольно трудному, но честному человеку. И не только к нему. И признать это нужно немедленно.
- Евгений Палыч, Георгий Борисович, - сказал я, - кто старое помянет, тому глаз вон?
- Это приказ начальника? - Груздев и здесь остался верен себе.
Я молча пожал им руки.
- Все, друзья. Семенов, Гаранин, Груздев и Пухов летят с Крутилиным. Остальные - с Беловым. Ну, в добрый путь!
- Николаич! - выкрикнул Саша. - Я как доктор требую, чтобы меня отправили вместе с Гараниным!
- Ничего, Саша. - Андрей улыбнулся, положил руку ему на плечо. - Расстанемся на пару часов.
- Может, кто передумает, так я как штык! - волнуясь, сказал Томилин. - У меня и дочка всего одна… и вообще не в первый раз… Вот вместо Георгия Борисыча могу… Уважьте, Борисыч!
- Спасибо, Костя, - Груздев гордо вскинул голову, - но это не в моих правилах. Я своего места не уступлю.
- Евгений Палыч! - Филатов рванулся к Пухову. - У нас и вес почти что одинаковый… и мать у вас старушка…
Пухов покачал головой.
- Тебе, Веня, спешить туда, - он показал глазами на потолок, - рановато. У тебя еще впереди столько, на всех нас хватит.
- Может, вы, Андрей Иваныч? - безнадежно спросил Филатов.
- Хороший ты, Веня, парень, но глупый, - ласково сказал Андрей.
* * *
Одна за другой "Аннушки" покинули станцию Лазарев. Самолеты набрали высоту и взяли курс на Север. Впереди летел Крутилин, за ним Белов.
Трудно отпускает Антарктида…