Сергей Серебряков получил командировку на Дунай, к фельдмаршалу Румянцеву-Задунайскому в штат назначался он. Поэтому Серебряков недолго пробыл в Москве и, устроив наскоро свое дело о наследстве, он с неизменным денщиком Степаном поехал в главную квартиру нашей армии.
Прежде Степан был крепостным дворовым старика Серебрякова, а потом стал служить Сергею Серебрякову, который при производстве в офицеры взял Степана с собою в качестве денщика и камердинера.
Радостным и веселым ехал в армию гвардеец Серебряков: горячо им любимая княжна Наташа дала ему слово быть его женою; он надеялся на то счастие, которое ждет его впоследствии.
"Я завоюю то счастие… Княжна будет моей женой, может, и нескоро, а все же будет… Она дала слово и не изменит ему… И старый князь поборет свою спесь и назовет меня своим зятем" - таким радужным мечтам предавался Сергей Серебряков дорогою на Дунай, сидя в дорожной повозке.
VII
Несмотря на раннее зимнее утро, императрица Екатерина Алексеевна уже встала и сидела за письменной работой в своем кабинете.
Утро было морозное, и государыня сама затопила камин, не желая беспокоить слуг.
Несколько свечей, горевших на столе, освещали как императрицу, так и ее кабинет.
На государыне надет был гарнитурный шлафрок, легкая флеровая накидка на голове.
Государыня писала и, кажется, была очень увлечена своей работой; ее перо быстро скользило по бумаге… Временем она останавливалась, тщательно прочитывала написанное и опять принималась за свою работу.
Императрица Екатерина Алексеевна очень любила писать и часто произносила такие слова:
- Я люблю писать; по-моему, нельзя прожить целый день, не написав ни строчки. Результатом ее письменной работы были целые тома ее переписки; множество критических и беллетристических, драматических произведений на русском, французском и немецком языках.
Неутомимость к труду у императрицы Екатерины Алексеевны была изумительная: между многочисленными государственными делами она находила время писать всевозможные драматические произведения и вести большую переписку с известными энциклопедистами и философами.
Тепло, уютно в большом кабинете государыни, устроенном с таким изящным комфортом и разумностью.
Всякий, кто имел счастие входить в этот кабинет, чувствовал присутствие изящной женской руки, которая так умело и так тонко распоряжалась устройством своей комнаты, местом мысли и труда. Три изящных шкапа, наполненных книгами в роскошных переплетах, украшенных императорскими гербами, составляли библиотеку государыни. Любимые ею авторы были преимущественно философы, энциклопедисты и критики: Монтескье, Вольтер, Скюдери и другие мыслители и философы наполняли библиотеку императрицы. Далее шли книги, большею частью справочные, по всем отраслям знания.
Близ письменного стола, за которым занималась государыня, стояла искусной работы этажерка с настольными книгами, приготовленными для занятий дня; рядом с этажеркой находился особый небольшой столик с альбомами, таблицами, с географическими картами и рисунками и разными выписками; между ними красовались хронологические таблицы русской истории.
Государыня у письменного стола сидела в креслах, в ногах у государыни по мягкому пушистому ковру лежал мех от ангорской козы, здесь же, в ногах государыни, на бархатной подушке, спала маленькая английская собачка Том.
Вот императрица окончила свою работу, встала из-за стола и подошла к окну, выходившему на Дворцовую площадь.
Она подняла тяжелую портьеру и стала смотреть в окно. Было почти светло, и трудящийся Петербург проснулся.
Как величественна и прекрасна была императрица Екатерина Алексеевна. Как выразительны и прекрасны были ее глаза и необыкновенно чарующая улыбка.
Все писатели, хроникеры, частные лица в записках, письмах, преданиях говорят о необыкновенной выразительности глаз императрицы Екатерины и о необыкновенной подвижности ее улыбки. Когда она хотела кого обласкать, то светло-голубые глаза ее обдавали каким-то светом особой мягкости, особой доброты и производили чарующее впечатление; обаяние улыбки в это время было изумительно. Она как бы сияла от нежности, от сочувствия, от любви ко всему окружающему. За то, когда она хотела выразить чувства противоположные, когда ее охватывала досада, гнев, ненависть, то ее глаза как-то темнели, начинали отсвечивать сталью, получали какую-то непонятную неподвижность и из-под нахмуренных бровей императрицы смотрели так, что никто не выдерживал ее взгляда и долго не забывал его тот, кому случалось его вызвать. Недаром Петр III говорил, что боится глядеть в глаза своей жене, и он был справедлив. Взгляда ненависти Екатерины можно было бояться и его нельзя было забыть. Равным образом и ее улыбку. При чувстве неудовольствия ее нижняя челюсть подавалась несколько вперед и придавала выражению ее лица такую жестокость, такое тяжелое упорство, вызывающее даже легкое дрожание ее верхней губы, которые не забывались никогда.
Вот такое-то почти неудовольствие изобразилось на лице государыни, когда вошедший камердинер почтительно доложил ей о Потемкине.
- Так рано?
- Смею доложить, ваше величество, что генерал Потемкин давно уже изволил прибыть во дворец.
- Ну, пусть войдет.
Красивый, статный Потемкин молодцевато вошел в кабинет императрицы и, преклонив колено, тихо промолвил:
- Простите, ваше величество!
- Простить? Да разве вы, генерал, передо мною в чем провинились? - холодно промолвила государыня.
- Провинился, ваше величество!
- В чем?
- Не знаю, государыня.
- Кто же будет знать?
- Вы, государыня.
- Я плохо что-то вас понимаю, генерал. Я никакой вины за вами не знаю.
- Дозвольте сказать вам, государыня, все то, что есть у меня на сердце, - каким-то особенным голосом проговорил Потемкин, опускаясь опять на колена.
- Говорите, я вас слушаю, только, пожалуйста, без коленопреклонений.
- Матушка-царица! Дозволь твоему покорному рабу правду говорить.
- Не только дозволяю, но требую, генерал! Говорите, я вас слушаю.
- Я самый несчастный человек на свете, государыня.
- Вы? Чем же?
- Тем, ваше величество, что вы гневаться на меня изволите.
- Кто вам сказал?
- Никто, государыня, но я вижу сам, чувствую. Я не вижу того благоволения, которым вы прежде дарили своего раба, верного и по гроб вам преданного. Вы не дарите меня тою чарующею улыбкою, которою так часто вы дарили прежде. Я чувствую, что в чем-то провинился пред вашим величеством, но в чем, того не знаю. Я давно хотел пасть к ногам вашим и вымолить прощение, - с пафосом проговорил Потемкин.
- Вот что? Повторяю вам, что никакой вины на вас я не имею. А что касается до моей улыбки, не видя которой вы, по вашим словам, приходите чуть не в отчаяние, отвечу вам так: я не ребенок, у которого красивой игрушкой можно вызвать довольную улыбку на лице.
При этих словах у императрицы появилась улыбка, но только не та чарующая, которая заставляла благоговеть и преклоняться, а улыбка неудовольствия, жестокая, вызывающая легкое дрожание ее верхней губы.
Потемкину хорошо известно было значение такой улыбки.
"Все, все пропало! - подумал он, бледнея как смерть.
- Еще чего-нибудь вы не имеете сказать мне, генерал?
- Смею просить, ваше величество…
- О чем?
- Милостиво даровать мне какое-нибудь назначение: или в пограничную армию, или в какую-либо губернию, - дрожащим голосом проговорил Потемкин и хотел было опять опуститься на колена, но государыня движением руки не допустила того.
- Вот что, вы просите назначения? Петербург, видно, вам наскучил. Хорошо, хорошо, я подумаю. Назначение вы получите.
В голосе императрицы слышалось неудовольствие.
- Ваше величество…
- Довольно, генерал. Кажется, вы все сказали.
Государыня дала понять Потемкину, что аудиенция кончена.
VIII
Как ошеломленный вернулся Григорий Александрович Потемкин в свою роскошно отделанную квартиру, которую занимал он невдалеке от дворца, на Невском проспекте.
Войдя в свой кабинет, он чуть не со стоном промолвил:
- Прощай, все прощай! Всему конец. Я в опале! Безумец! А я думал, мечтал о звезде своего счастья. Увы! Звезда эта поблекла преждевременно. И кто тому причиной? Кто? И что тому причиной? Красавец, богатырь, князь, он стал поперек моей дороги, он отнял мое счастье! Он заставляет меня теперь отказаться от того счастья, к которому я так давно стремился! Что же мне делать? Уйти, оставить все и на веки похоронить себя в какой-нибудь глуши? Нет, нет. Не бывать этому. Своего счастья никому не уступлю. Я хочу славы, я хочу могущества и этого я достигну во что бы то ни стало. Прочь все преграды! Я ни перед чем не остановлюсь. Я достигну цели, достигну!
- Ваше превосходительство! - приотворяя немного дверь в кабинет, робко проговорил камердинер князя Потемкина.
- Что тебе надо? Как ты смеешь лезть, когда тебя не спрашивают! - вскакивая с дивана, грозно крикнул генерал Потемкин.
- Какой-то незнакомый господин просит дозволения видеть ваше превосходительство.
- Кто такой? Что ему надо? Дурак! Я тебе сказал: не принимать!
- Я докладывал, но меня не слушают.
- Что же он нахрапом, что ли, ко мне лезет?
- Почти что нахрапом, ваше превосходительство! Никакого резона не принимает. Я говорю: генерал никого не изволит принимать, а он говорит: не твое дело, пошел доложи, меня примут.
- И я говорил правду. Ведь ты меня, Гриша, примешь? Старого товарища, однокашника? - громким голосом проговорил какой-то странный незнакомец, быстро входя в кабинет Потемкина.
Потемкин был удивлен неожиданным появлением своего старого товарища по университету, Михаила Волкова, которого он узнал с первого взгляда, несмотря на то, что более десяти лет его не видал.
- Что ты на меня таращишь глаза? Обнимай старого товарища!
- Постой… постой, - холодно было заговорил Потемкин.
- Что стоять! Я сяду, я устал. Эй, скобленое рыло! Добрую чарку вина и кусок мяса: я чертовски проголодался, - удобно располагаясь на диване, громко проговорил вошедший, обращаясь к камердинеру Потемкина, который от удивления стоял с раскрытым ртом.
- Постойте, говорю вам, государь мой! Кто вам дал право распоряжаться моими людьми?
- Простите, ваше превосходительство, ваше высокопревосходительство! Я думаю, Мишка Волков имеет на это некоторое право, - насмешливо кланяясь Потемкину, проговорил вошедший. - Эх, брат, Григорий Александрович! Не хорошо забывать старых друзей! Может, ты меня не узнал? - добавил он.
- Нет, я вас узнал, государь мой.
- А если узнал, то к чему это "государь мой"? А ты чего тут торчишь, скобленое рыло? Брысь! - топнув ногой, комически крикнул Михаил Волков.
Дворецкий Потемкина моментально исчез.
На странном госте Потемкина была надета не менее и странная одежда.
На нем был надет не то казакин, не то суконный кафтан какого-то странного покроя, полупольский, полурусский, с нашитыми спереди снурами; полы и подол, а также рукава были обложены мерлушкой. Широчайшие шаровары впрятаны в огромные сапоги. В руках он мял меховую шапку или скорее какой-то шлык.
Собою он был богатырь-детина, рослый, плечистый, с круглым, отекшим и красным от частых возлияний Бахусу лицом и с таким же носом.
Серые глаза его, окаймленные широкою бровью, были хитры и проницательны. Вечно насмешливая и полупрезрительная улыбка не сходила с толстых и мясистых губ.
До черных лохматых волос и бороды, кажется, давным-давно не касались ни щетка, ни гребенка.
- Мне желательно знать, что вам угодно и зачем вы ко мне пришли? - не скрывая своего неудовольствия, хмуро проговорил Потемкин.
- Мне угодно первое: выпить и закусить, второе - посмотреть на тебя, а в третьих - занять у тебя денег, виноват: у вас, ваше превосходительство.
- Скажите, давно вы с ума сошли?
- Слушай, Григорий, если ты таким тоном будешь со мною разговаривать, то, клянусь, я тебя поколочу!
- Выйдите вон!
- Что такое?
- Вон, говорю вам!
- Ох, Григорий, не шути! Быть тебе битому! - вставая с дивана и выпрямляясь во весь свой огромный рост, полунасмешливо, полусерьезно проговорил Волков.
- Я позову людей.
- Зови! Пусть посмотрят люди, как я тебя "дубасить" буду.
- Это черт знает, что такое!
- Не петушись, Потемкин! Садись и слушай.
- Не слушать я тебя буду, а пошлю за полицией.
- Ой-ой, как страшно! Ох, Григорий, не дури! Садись и слушай. Садись, говорят тебе.
При этих словах Михайло Волков в охапку схватил Потемкина, не посадил, а бросил его на диван, и сам сел с ним рядом.
- Сиди смирно и слушай.
Волей-неволей пришлось Григорию Александровичу покориться, потому что тяжелая лапа "приятеля" крепко держала его за руки.
- Что тебе надо? - чуть не упавшим голосом спросил у него Потемкин.
- Я уже сказал тебе, вина, закуски и денег.
- Ни того, ни другого, ни третьего ты не получишь.
- Получу, Григорий, получу, ваше превосходительство! Сам ты будешь меня угощать, сам и денег мне давать, да еще спрашивать, довольно ли?
- Едва ли когда ты этого дождешься!
- Да и ждать нечего, сейчас все будет.
- Посмотрим.
- Смотри и слушай, какое слово тебе я молвлю.
- Какое?
- А вот слушай. Появился у тебя, Григорий свет Александрович, лютый ворог, который поперек твоей счастливой дороги стал. Загородил он тебе, сердечный друг, дорогу так, что ни тпру, ни ну: сворачивай назад! Сиречь: шел ты путем-дорогой и повстречался с силою богатырем могучим, и во веки веков тебе одному не спихнуть, Григорьюшка, с той дороги того богатыря могучего. А хочется тебе убрать его, да силенки не хватает! - быстро посматривая на Потемкина, насмешливо проговорил Волков. - И про то ты, Григорий Александрович, забыл, что где силой не возьмешь, можно взять умом да хитростью, да еще деньгами, - добавил он, не спуская своего проницательного взгляда.
- Как, Михайло, ты знаешь? - как-то глухо воскликнул Потемкин.
- Знаю, ваше превосходительство, все знаю: ведь я всезнайка. Чай, помнишь, такой кличкой обзывали меня товарищи, когда мы с тобой набирались уму-разуму в нашей alma mater?
- Ты знаешь, что князь…
- Договаривай! Князь Петр Михайлович Голицын - твой непримиримый враг. Я это хорошо знаю и тебе очень хочется отделаться от него, т. е. спихнуть его с дороги, да то лихо, что князь-то богатырь, орел! Ну, где тебе с ним сладить?
- Как ты узнал? Как мог проникнуть в тайник моей души?
- Колдун я, читать умею даже то, что в твоей душе написано.
- Я никому ни слова не говорил, я ни с кем не делился тем, что у меня есть на сердце. Как же ты узнал? Как проник в глубину моей души?
- Про то, приятель, после. Теперь скажи: крепко хочется тебе убрать князька с дороги?
- Что спрашиваешь?
- А если я спрашиваю, то ты ответ держи.
- Кажись, ничего бы не пожалел, - чуть не про себя, тихо проговорил Потемкин.
- Да уж, брат, за такое дело денег жалеть нечего. На твоем месте я или кто другой также ничего бы не пожалели. Говори, сколько дашь?
- Да ты, Михайло, что?
- Я - ничего. Спрашиваю: сколько дашь мне за работу?
- За какую работу? - притворно удивляясь, воскликнул Потемкин.
- А ты, ваше превосходительство, не ломайся! Не играй со мной "комед", говори сразу, сколько дашь?
- А ты скажи, Михайло, как выполнишь, как задумал убрать князя с моей дороги?
- Тебе не все ли равно?
- Ну, нет, не все равно. Убийства я не хочу, не желаю.
- Да ты что же, ваше превосходительство, за разбойника, что ли, меня принимаешь, за подкупленного злодея? За это надо бы тебя отдубасить, ну, да черт с тобой! Прикажи подать вина и закуски: я голоден, как тысяча чертей. За чарою зелена-вина мы с тобой, ваше превосходительство, и поговорим и пообсудим, как нам князька к рукам прибрать.
- Сейчас, сейчас. Подай вина и закусок! - приотворяя дверь, приказал камердинеру Потемкин.
IX
Неожиданный гость Потемкина, Михаил Волков, происходил из дворянского захудалого рода. Его отец, неслужилый дворянин, оставил ему порядочное состояние, которое он прокутил и промотал в самое короткое время.
Знакомство Потемкина с Волковым началось с университетской скамьи.
Потемкин, как известно, ходил на лекции в только что основанный (в июле 1755 г.) Иваном Ивановичем Шеваловым московский университет.
Там он познакомился или, скорее, подружился с Михаилом Волковым, разбитным парнем, веселым говоруном.
В то время отец Волкова присылал сыну на содержание в Москву порядочную сумму денег.
А между тем Потемкин, получая скудные средства от своих воспитателей, часто бедствовал.
Отец Потемкина, отставной подполковник Александр Васильевич, давно уже умер, мать - тоже, и в воспитании молодого Григория Потемкина принял участие родственник его по матери - генерал-поручик Загряжский.
Приятели Григорий Потемкин и Михаил Волков занимались науками довольно лениво и плохо, проводили больше времени в писании смешных сатир и эпиграмм на своих профессоров и на начальство. За невнимание и нерадение к наукам Потемкина и его приятеля Волкова поставили на степень последних студентов и наконец в 1760 г. обоих выключили из университета.
Карьера будущего "великолепного князя Тавриды", "наперстянка северной Минервы", баловня судьбы и счастья, казалась совсем испорченной, разбитой, и Григорию Потемкину одно оставалось, отдаться своему призванию - поступить в монахи.
Мысль эту он давно лелеял и делился ею с своим приятелем, Мишей Волковым.
- Пойду в монахи, буду непременно архиереем.
- Не мели пустого, Гришуха… Ну, какой ты монах? У тебя глаза и лицо не монашеские; с таким рылом в калачный ряд не ходят! - возразил ему Волков.
- Не архиереем, так важным министром буду.
- Еще кем не хочешь ли быть? Ведь ишь, что выдумал - министром!
- И буду, непременно буду!..
- В ту пору, Гришуха, как ты будешь министром, не забудь меня, многогрешного Михайлу.
- Зачем забывать… Ты, приятель, теперь меня из нужды выручаешь, а в ту пору я тебя стану выручать. Долг платежом красен.
- Никак, Гришуха, ты и на самом деле надеешься быть министром? - насмешливо удивляясь, воскликнул Волков.
- Всенепременно буду! - с полной уверенностью отвечает Потемкин.
- А следует, Гришка, за это тебя поколотить.
- За что?
- Не мели пустого… Тебе ли быть министром?
- И буду.
- Молчи, не то побью!
- Не министром, так архиереем.
- Молчи, Гришка, бить буду!
Первое время по выходе из университета у Волкова водились еще деньги, присланные ему из деревни отцом, и Потемкин жил на полном содержании своего приятеля. Потом Потемкин, бросив мысль о монашестве, простился с Волковым, уехал в Петербург и поступил на военную службу.
Вскоре началась война. Григорий Потемкин уехал в действующую армию и быстро пошел в гору. А его приятель, Михаил Волков, остался в Москве без всякого занятия; впрочем, у него было занятие - проживать деньги. Отец Волкова, дряхлый старик, звал сына в деревню управлять хозяйством, но он не поехал.