* * *
Калмыки располагаются около станционных хат. У кибиток их пасутся уродливые, косматые козы. На днях посетил я калмыцкую кибитку (клетчатый плетень, обтянутый белым войлоком). Все семейство собиралось завтракать, котел варился посредине, и дым выходил в отверстие, сделанное вверху кибитки. Молодая калмычка, собою очень недурная, шила, куря табак. Я сел подле нее.
– Как тебя зовут? Сколько тебе лет?
– Десять и восемь.
– Что ты шьешь?
– Портка.
– Кому?
– Себе.
В черновике А. С. Пушкина:
– Поцелуй меня.
– Неможна, стыдно.
Голос ее был чрезвычайно приятен. Она подала мне свою трубку и стала завтракать. В котле варился чай с бараньим жиром и солью. Она предложила мне свой ковшик. Я не хотел отказаться и хлебнул, стараясь не перевести духа. Не думаю, чтобы другая народная кухня могла произвести что-нибудь гаже. Я попросил чем-нибудь заесть. Мне дали кусочек сушеной кобылятины, я был и тому рад.
В черновике А. С. Пушкина:
После сего подвига я думал, что имею право на некоторое вознаграждение, но моя гордая красавица ударила меня балалайкой по голове. Калмыцкое кокетство испугало меня: я поскорее выбрался из кибитки и поехал от степной Цирцеи.
А. С. Пушкин "Путешествие в Арзрум", гл. I
* * *
При входе в бани сидел содержатель, старый персиянин. Он отворил мне дверь, я вошел в обширную комнату и что же увидел? Более пятидесяти женщин, молодых и старых, полуодетых и вовсе не одетых, сидя и стоя раздевались, одевались на лавках, расставленных около стен. Я остановился. "Пойдем, пойдем, – сказал мне хозяин, – сегодня вторник – женский день. Ничего, не беда". – "Конечно, не беда, – отвечал я ему, – напротив".
А. С. Пушкин. Путешествие в Арзрум, II
* * *
Грузинский князь Евсевий Осипович Палавандов вспоминал: "Ежедневно производил он странности и шалости, ни на кого и ни на что не обращая внимания. Всего больше любил он армянский базар – торговую улицу, узенькую, грязную и шумную… Отсюда шли о Пушкине самые поражающие слухи: там видели его, как он шел, обнявшись с татарином, в другом месте он переносил в открытую целую стопку чурехов. На Эриванскую площадь выходил в шинели, накинутой прямо на ночное белье, покупая груши, и тут же, в открытую и не стесняясь никем, поедал их… Перебегает с места на место, минуты не посидит на одном, смешит и смеется, якшается на базарах с грязным рабочим муштаидом и только что не прыгает в чехарду с уличными мальчишками. Пушкин в то время пробыл в Тифлисе в общей сложности дней всего лишь одну неделю, а заставил говорить о себе и покачивать многодумно головами не один год потом".
* * *
В честь нового наместника графа Ивана Федоровича Паскевича грузинская аристократия приготовила в Тифлисе роскошный пир. За праздничным обедом ради торжественности случая в роли пажей выступили сыновья самых родовитых фамилий. Изумление присутствующих вызывал один молодой человек, очень отличающийся от остальной публики. Среди важных персон то и дело сновала его растрепанная курчавая голова, мелькало улыбчивое лицо. Одет он был во фрак и белый жилет. Костюм его носил отпечаток более чем небрежности и даже некоторого пренебрежения к мнению светской публики. Свободный стиль вызывал толки среди разнаряженной по торжественному случаю кавказской публики. Однако, казалось, молодой человек не испытывал ни малейшего смущения, а напротив, вел себя чрезвычайно свободно и некоторым образом даже развязно: вольно подходил к высоким особам, говорил им на ухо какие-то шутки. Слушатели в свою очередь живо реагировали на сказанное: дамы бесстыдно прыскали от смеха, а господа заразительно смеялись, широко открыв рот. Молодой человек при этом за стол не садился, а продолжал закусывать на ходу и по очереди обходить чопорную публику, включая самого Паскевича. Поведение это потому казалось более чем поразительным, что даже генерал-адъютанты, состоявшие при кавказской армии, выбирали время и добрый час, чтобы попасть к главнокомандующему с докладами. Они заранее вынуждены были опрашивать адъютантов, в каком духе на этот раз находится Паскевич. А тут – помилуйте! – какой-то неопрятный господин в заляпанном жилете безнаказанно заигрывает с этим монстром и даже смешит его. Шутки, сказанные загадочным молодым повесой, долго пересказывались и обсуждались во всех аристократических кругах, и самый главный вопрос задавали себе и друг другу многие: откуда взялся, в каком звании состоит и кто он такой, смелый, веселый, безбоязненный?! Когда же ушей местной аристократии достигли сведения о том, что он – русский поэт, по местным обычаям к нему стали относиться с большей снисходительностью, однако так и не смогли выразить ему должное почтение. Поведение гостя резко шло вразрез с поведением местных поэтов, которые степенностью и важностью превосходили авторитетных ученых столицы.
* * *
Обед прошел очень весело: князь Д. А. Эристов был в ударе и сыпал остротами и анекдотами эротического пошиба. Все хохотали до упаду, один только Пушкин оставался невозмутимо серьезным и, казалось, не обращал никакого внимания на рассказы князя. Вдруг в самом разгаре какого-то развеселого анекдотца он прервал его вопросом:
– Скажи, пожалуйста, Дмитрий Алексеевич, какой ты советник: коллежский или статский?
– Я статский советник, – отвечал несколько смущенный князь, – но зачем понадобилось тебе это знать?
– Затем, что от души желаю скорее видеть тебя "действительным" статским советником, – проговорил Александр Сергеевич с особым ударением на слове "действительным", кусая губы, чтобы не увлечься примером присутствовавших, оглашавших столовую дружным смехом после его слов.
* * *
Генерал Стрекалов, известный гастроном, позвал однажды меня обедать, по несчастию, у него разносили кушанья по чинам, а за столом сидели английские офицеры в генеральских эполетах. Слуги так усердно меня обносили, что я встал из-за стола голодный. Чорт побери тифлисского гастронома!
А. С. Пушкин "Путешествие в Арзрум", гл. II
* * *
Михаил Владимирович Юзефович во время знакомства и общения с Пушкиным был молодым офицером. "Пушкин носил и у нас щегольской черный сюртук, с блестящим цилиндром на голове, а потому солдаты, не зная, кто он такой, и видя его постоянно при Нижегородском драгунском полку, которым командовал Раевский, принимали его за полкового священника и звали драгунским батюшкой", – вспоминал он впоследствии.
* * *
Однажды Пушкин в походной палатке переводил М. Юзефовичу и его брату Шекспира, зачитывая целые куски из сцен вслух. Михаил в детские годы изучал английский, но чтение Александра Сергеевича показалось ему подозрительным, мало напоминавшим английский язык. На следующий день Юзефович пригласил в гости на экспертизу Захара Чернышева, знавшего английский как свой родной язык. Пушкин начал охотно переводить Шекспира, при первых же словах, прочитанных Пушкиным по-английски, Чернышев громко расхохотался.
– Скажи прежде, на каком ты языке читаешь? – обратился он к поэту.
В свою очередь рассмеялся и Александр Сергеевич, объяснив, что выучил язык Шекспира самостоятельно и поэтому читает английские слова, как латинские. Самое забавное заключалось в том, что перевод трагедий Шекспира эксперт Чернышев признал правильным, а понимание языка безукоризненным.
* * *
– Признайся, душа моя Пушкин, что все-таки стыдновато торговать своими стихами? – спросил поэт и критик Плетнев у Пушкина, появившегося после ссылки в Петербурге.
– Конечно, стыдновато, – ответил Пушкин. – Но надо же как-то оплатить себе свободу.
– Мог бы взять деньги у своих крестьян. Ведь у тебя есть крестьяне.
– Конечно, мог бы. Но это еще тяжелее, чем брать деньги у книгопродавцев.
– Мог бы стать чиновником. И с неплохим жалованьем.
– Мог бы, конечно. Но это еще тяжелее, чем брать деньги у крестьян.
– Мог бы найти себе богатого мецената.
– Мог бы, конечно. Но это еще тяжелее, чем быть чиновником.
– Мог бы написать оду в честь монарха. А он бы в ответ осыпал тебя милостями.
– Мог бы. Мог бы. Но это еще тяжелее, чем получать свободу из рук мецената.
– Так что же, нет, значит, никакого выхода?
– Почему же нет? Выход есть – торговать своими стихами. Правда, это намного тяжелее, чем зависеть от монарха.
* * *
Пушкин, участвуя в одном журнале, обратился письменно к издателю с просьбою выслать гонорар, следуемый ему за стихотворения.
В ответ на это издатель письменно же уточнил: "Когда желаете получить деньги: в понедельник или во вторник, и все ли двести рублей вам прислать разом или пока сто?".
На этот запрос последовал лаконичный ответ Пушкина:
"Понедельник лучше вторника тем, что ближе, а двести рублей лучше ста тем, что больше".
* * *
Вскоре после моего выпуска из Царскосельского лицея (в 1829 году) я встретил Пушкина на Невском проспекте, который, увидав на мне лицейский мундир, подошел и спросил:
– Вы, верно, только что выпущены из лицея?
– Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку, – ответил я.
– А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?
– Я числюсь по России, – был ответ Пушкина.
Из воспоминаний старого лицеиста.
* * *
Пушкин жил на Черной речке. Однажды вечером в обществе соседей со всей округи поэт предавался своему любимому занятию – игре в карты. В разгар игры к ним в зал незаметно вошел высокий молодой человек в широком плаще – князь Сергей Григорьевич Голицын, хороший приятель Александра Сергеевича и всех присутствующих. Надо отметить, что князь принадлежал к воздыхателям красавицы, умницы и украшению петербургского общества – девицы Александры Осиповны Россети. А за два дня до указанного визита Голицын в этой же компании и с этим же банкующим выиграл около тысячи рублей, но выигрыш не получил. Князь подошел к самому столу под зеленым сукном, взял какую-то карту, бросил ее и громко произнес: "Ва-банк!". Все подняли глаза из-за карт и расчетов и наконец увидели оживленного Голицына. Игроки стали приветствовать нежданного гостя, а озадаченный банкующий отвел Сергея Григорьевича в сторону и с беспокойством спросил:
– А ты, на какие деньги играешь? На эти или на те? – под "этими" он подразумевал ставку этого вечера, а под "теми" свой прежний долг.
Голицын шутя ответил:
– Это все равно: и на эти, и на те, те, те!..
Пушкин услышал его ответ и написал стихи:
Полюбуйтесь же вы, дети,
Как в сердечной простоте
Длинный Фирс играет в эти.
Те, те, те и те, те, те,
Черноокая Россети
В самовластной красоте
Все сердца пленила эти,
Те, те, те и те, те, те,
О, какие же здесь сети
Рок нам стелет в темноте:
Рифмы, деньги, дамы эти,
Те, те, те и те, те, те.
* * *
Бродя по Новочеркасску, поэт зашел в книжную лавку и спросил, есть ли сочинения Пушкина. Продавец заломил за книгу немыслимую цену. "Почему так дорого?" – с улыбкой спросил поэт. "А очень уж приятная книжка". "Случалось ли вам пить чай без сахара?" – вдруг спросил он. "Да ведь это очень неприятно". "Ну так вот пойдите домой, возьмите эту книжку и велите себе налить чаю без сахара. Пейте чай и читайте эту книжку – будет так же сладко, как с сахаром".
* * *
Приверженность Пушкина всему русскому иногда доходила до абсурда. Однажды поэт пожаловался собеседнику, что не терпит, когда у него просят на чай. Тот резонно возразил, что обычай пить чай для народа полезнее, чем водку, и этому надо радоваться. "Но пить чай, – возразил Пушкин с живостью, – не русский обычай".
* * *
Когда Пушкин объявил Ушаковой о том, что он едет в армию Паскевича узнать ужасы войны, послужить волонтером и, быть может, воспеть все это в стихах, Катенька вскричала в волнении:
– Ах! не ездите – там убили Грибоедова!
– Будьте покойны, сударыня: неужели в одном году убьют двух Александров Сергеевичев? Будет и одного, – ответил ей поэт.
* * *
Граф Павел Дмитриевич Киселев, генерал от инфантерии, вспоминал, что при первом посещении после долгого отсутствия Пресненского дома Ушаковых Пушкин узнал плоды своего непостоянства: ему объявили, что Екатерина Николаевна Ушакова помолвлена с князем Д-го.
– С чем же я-то остался? – вскрикнул в изумлении Пушкин.
– С оленьими рогами, – отвечала ему кротко невеста.
* * *
"Когда я вру женщинам, я их уверяю, что я с Якубовичем разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметьева и так далее".
Из письма А. С. Пушкина А. Бестужеву
* * *
"Пушкин говаривал, что, как скоро ему понравится женщина, то, уходя или уезжая от нее, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении увозит ее с собою, сажает ее в экипаж, предупреждает, что в таком-то месте будет толчок, одевает ей плечи, целует у нее руки и прочее".
Из воспоминаний княгини В. Ф. Вяземской
* * *
"Все думали, что Пушкин влюблен в Ушакову, но он ездил, как после сам говорил, всякий раз к последней, чтоб два раза в день проезжать мимо окон Гончаровой".
Из воспоминаний Н. М. Смирнова
* * *
"Александр Сергеевич приехал третьего дня. Говорят, он влюблен больше, чем когда-нибудь. Тем не менее он почти не говорит о ней. Вчера он цитировал фразу, кажется мне, госпожи Виллуа, которая говорила своему сыну: "О себе говори только с царем, а о своей жене ни с кем, потому что всегда рискуешь говорить о ней с кем-нибудь, кто знает ее лучше, чем ты…". Свадьба будет в сентябре".
Из письма баронессы С. М. Дельвиг А. Керн, 1830
* * *
"Мне рассказали анекдот о Пушкине. Кто-то, увидав его после долгого отсутствия, спрашивает: "Что это, дорогой мой, мне говорят, что вы женитесь?" – "Конечно, – ответил тот. – И не думайте, что это будет последняя глупость, которую я совершу в своей жизни". Каков молодец! Приятно это должно быть для невесты. Охота идти за него!"
Из письма А. Я. Булгакова К. Я. Булгакову, 1830
* * *
В. А. Нащокина в своих воспоминаниях о Пушкине приводила забавный эпизод: "Когда Павел Войнович [Нащокин] был еще холост, Пушкин проездом через Москву, остановившись у него, слушал, как какой-то господин, живший в мезонине против квартиры Нащокина, целый день пиликал на скрипке одно и то же. Это надоело поэту, и он послал лакея сказать незнакомому музыканту: "Нельзя ли сыграть второе колено?".
Конечно, тот вломился в амбицию".
* * *
Пушкин приехал в Москву с намерением сделать предложение Наталье Николаевне Гончаровой. По обыкновению он остановился у Нащокина. Собираясь ехать к Гончаровым, поэт заметил, что у него нет фрака.
"Дай мне, пожалуйста, твой фрак, – обратился он к Павлу Войновичу. – Я свой не захватил, да, кажется, у меня и нет его". Сватовство оказалось удачным, что поэт в значительной мере по своей обычной суеверности приписывал "счастливому" нащокинскому фраку.
* * *
Пушкин уехал на время в Болдино, выехать не смог из-за разразившейся холеры и пытался поддерживать со своей невестой романтическую переписку. Однако Наталья Ивановна Гончарова, мать Натальи Николаевны, неутомимо руководила пером дочери, вынуждая ее делать практические наставления жениху строго соблюдать посты и чаще молиться богу. Наталья Николаевна расстраивалась, плакала, но писала богоугодные маменькины рекомендации.
* * *
Пушкин, отправляясь в Болдино, гостил в Нижнем, часто общался с губернаторшей Бутурлиной. Шуточные тирады поэта запоминались надолго. Диалог состоялся в холерный год.
– Что же вы делали в деревне, Александр Сергеевич? – спросила строго Бутурлина, не ожидая от поэта с длинными ногтями ничего практического. – Скучали?
– Было так некогда, Анна Петровна. Я даже проповеди говорил, – подыграл ей шутник.
– Проповеди?! – в крайнем изумлении переспросила губернаторша.
– Да, да, в церкви, с амвона. По случаю холеры. Увещевал их. Говорил следующее: "И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!".
* * *
Наталья Ивановна, будущая теща Пушкина, считалась женщиной умной и некоторым образом начитанной, однако манеры имела грубые и, как принято было говорить в те времена, "какую-то пошлость в правилах". Две тысячи душ в имении не спасали Гончаровых от безденежья и вечного беспорядка в делах. В Москве семья жила почти бедно, и, когда Пушкин приходил с визитами в качестве жениха, Наталья Ивановна старалась выпроводить его до обеда или до завтрака. Дочерей имела обыкновение хлестать по щекам, а на балы частенько отправляла в рваных башмаках и старых перчатках. Невеста, Наталья Николаевна, сетовала близким друзьям на беспрестанные ссоры жениха с maman, дурные манеры которой грозили расстроить помолвку. Будущая теща часто напоминала Александру Сергеевичу, что он вступает к ней в семейство и должен вести себя не только соответственно, но и подобающе. Пушкин не спускал ей грубости и с вызовом ответствовал: "Это дело вашей дочери, я на ней хочу жениться, а не на вас!". В отместку будущая теща вмешивалась в переписку дочери и диктовала колкости жениху. Наталья Николаевна послушно писала чужой текст, но только после отметки P. S. по договоренности с Александром Сергеевичем, чтобы грубая импровизация будущей тещи не нарушала романтического настроя письма невесты.
* * *
Пушкин часто навещал своих соседей – вдову генерала Новосильцева Наталью Алексеевну с сыном и дочерями. Гостеприимный дом всегда был рад видеть поэта у себя в гостях. Дочери Анастасия и Варенька живо интересовались творчеством Александра Сергеевича. Как-то вечером грустный Пушкин сидел в гостиной и молча рисовал что-то на бумаге. Наталья Алексеевна с укором в голосе спросила соседа:
– Зачем вы убили Ленского? Варя весь день вчера плакала!
Шестнадцатилетняя Варенька присутствовала при разговоре, и Пушкин обратился к ней:
– Ну а вы, Варвара Петровна, как бы кончили эту дуэль?
– Я бы только ранила Ленского в руку или плечо, и тогда Ольга ходила бы за ним, перевязывала бы рану, они бы друг друга еще больше полюбили! – простодушно ответила девушка.
– А вы как кончили бы дуэль? – обратился Александр Сергеевич к Наталье Алексеевне.
– Я ранила бы Онегина. Татьяна бы за ним ходила, и он оценил бы ее и полюбил, – убедительно завершила свою версию вдова генерала.
– Ну нет, он Татьяны не стоил, – задумчиво произнес Пушкин.