* * *
Поведение поэта на балах часто бывало слишком заметным или чересчур оригинальным. И. Короткова вспоминала: "В 1833 году я жила с моим отцом в Симбирске, где тогда губернатором был Александр Михайлович Загряжский. У Загряжского была только одна дочь, с которою я в числе прочих городских барышень училась у них в доме танцевать. Однажды осенью во время урока танцев по залу пронесся слух, что приехал сочинитель А. С. Пушкин, мы все взволновались от ожидания увидеть его, и вдруг входит в залу господин небольшого роста, в черном фраке, курчавый, шатен, с бледным или, скорее, мулатским рябоватым лицом. Мне он показался очень некрасивым… Мы все уже сидели по стульям и при его общем нам поклоне сделали ему реверанс. Уже через несколько минут мы все с ним познакомились и стали просить его потанцевать с нами, он немедленно же согласился, подошел к окну, вынул из бокового кармана пистолет и, положив его на подоконник, протанцевал с каждой из нас по нескольку туров вальса под звуки двух скрипок".
* * *
Спросили у Пушкина на одном вечере про даму, с которой он долго разговаривал, как он ее находит, умна ли она.
– Не знаю, – отвечал Пушкин очень строго и без желания поострить, – ведь я с ней говорил по-французски.
* * *
В своем дневнике 7 января 1834 года, в связи с присвоением ему звания камер-юнкера, Пушкин записал:
"Великий князь намедни поздравил меня в театре. "Покорнейше благодарю, Ваше Высочество, до сих пор все надо мной смеялись, вы первый меня поздравили".
* * *
"Я рапортуюсь больным и боюсь царя встретить. Все эти праздники просижу дома. К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди, и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю: от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой; с моим тезкой я не ладил. Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи, да ссориться с царями".
Из переписки А. С. Пушкина Н. Н. Пушкиной, 1834
* * *
"У меня голова кругом идет. Не рад жизни, что взял имение; но что же делать? Не для меня, так для детей. Сюда ожидают прусского принца и много других гостей. Надеюсь не быть ни на одном празднике. Одна мне и есть выгода от отсутствия твоего, что не обязан на балах дремать, да жрать мороженое".
Из переписки А. С. Пушкина Н. Н. Пушкиной, 1834
* * *
Дома сижу до 4 часов и работаю. В свете не бываю; от фрака отвык, в клубе провожу вечера. Книги из Парижа приехали, и моя библиотека растет и теснится. Хлопоты по имению меня бесят: с твоего позволения, надобно будет, кажется, выйти мне в отставку и со вздохом сложить камер-юнкерский мундир, который так приятно льстил моему честолюбию и в котором, к сожалению, не успел я пощеголять. Ты молода, ты уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены. Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе; и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства. Тетка (Натальи Николаевны, Екатерина Ивановна Загряжская) меня все балует – для моего рождения прислала мне корзину с дынями, с земляникой, клубникой, так что боюсь поносом встретить 36-й год бурной моей жизни. У меня желчь, так извини сердитые письма.
Из переписки А. С. Пушкина Н. Н. Пушкиной, 1834
* * *
Пушкин тщательно готовился к созданию образа Пугачева в своей повести "Капитанская дочка", посещал места, связанные с восстанием Пугачева. В поселке Берды, где прежде находился штаб восставших, поэт встретился со старухой, знающей и хорошо помнящей Емельяна. Пушкин разговаривал с ней целое утро, она показала ему, где стояла изба Пугачева, показала, где по преданию зарыт клад Емельяна, и спела песни, посвященные народному герою. Благодарный поэт дал ей на прощание червонец. Александр Сергеевич с приятелем уехали в город, однако червонец наделал много шума. Бабы и старики не могли понять, зачем было чужому приезжему человеку расспрашивать с таким интересом о разбойнике и самозванце, но еще более не могли постичь они, за что было платить червонец. Дело показалось им весьма подозрительным, и, чтобы-де после не отвечать за такие разговоры, чтобы опять "не дожить до греха да напасти", казаки на другой же день снарядили подводу в Оренбург, привезли старуху, роковой червонец и донесли куда следует: "Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой не велик, волос черный, кудрявый, лицом смуглый. Подбивал под "пугачевщину" и дарил золотом, должно быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти".
* * *
Во время пребывания Пушкина в Оренбурге, в 1836 году, один тамошний помещик приставал к нему, чтобы он написал ему стихи в альбом. Поэт отказывался. Помещик выдумал замысловатую стратегию, чтобы выманить у него несколько строк. Он учтиво предложил гостю попариться в своей превосходной бане. Поэт принял приглашение и, уже выходя из бани, в комнате для одеванья и отдыха обнаружил на столе альбом, перо и чернильницу. Улыбнувшись шутке хозяина, Александр Сергеевич написал радушному хозяину в альбом: "Пушкин был у А-ва в бане".
* * *
Имение Гончаровых, семьи Натальи Николаевны Пушкиной, было расположено в Калужской губернии. Здесь у Гончаровых находилась фабрика бумаги, которая в свое время славилась качеством продукции. Однажды Пушкин работал в кабинете Большого дома и, всецело поглощенный своей деятельностью, внезапно вскочил от резкого стука в соседней столовой. Насильно отвлеченный от интересной работы, он вбежал в столовую, сильно рассерженный. Виновником шума оказался маленький казачок, который рассыпал ножи, накрывая на стол. Вид взбешенного Пушкина так испугал мальчика, что он, спасаясь от него, юркнул под стол. Сцена так рассмешила Александра Сергеевича, что он громко расхохотался и, успокоенный, без особого ущерба для собственного вдохновения вернулся к работе. Бывший крепостной в старости вспоминал поэта: "Бывало, сидят они на балконе, в Красном, а мы детьми около бегаем. Черный такой был, конопатый, страшный из себя". В те дни среди дворовых сложилось предание, что Пушкин "ведался с нечистою силою", оттого и писал так хорошо, а писал "не чем иным, как когтем".
* * *
КНЯЗЬ (хозяин за ужином). А как вам кажется это вино?
ПУШКИН (запинаясь, но из вежливости). Ничего, кажется, вино порядочное.
КНЯЗЬ. А поверите ли, что тому шесть месяцев нельзя было и в рот его брать.
ПУШКИН (едва поморщившись, с готовностью). Поверю.
* * *
– А трудно написать поэму? – спросил у Пушкина граф Бобринский.
– Трудно. Но не очень, – ответил Пушкин. – Для этого нужно преодолеть всего лишь три трудности.
– Первая?
– Хорошо начать поэму.
– Вторая?
– Хорошо поэму продолжить.
– И третья?
– Хорошо поэму завершить!
* * *
Однажды Пушкин сидел в кабинете графа С. и увлеченно читал про себя какую-то книгу. Сам граф лежал на диване. На полу, около письменного стола, играли двое его детишек.
– Саша, скажи что-нибудь экспромтом, – обратился граф к Пушкину.
Пушкин мигом, ничуть не задумываясь, скороговоркой отвечает:
– Детина полоумный лежит на диване.
– Вы слишком забываетесь, Александр Сергеевич, – строго проговорил граф.
– Ничуть… Но вы, кажется, меня не поняли… Я сказал: дети на полу, умный на диване, – медленно повторил поэт.
* * *
Пушкин в обществе воздерживался от суждений о поэзии Владимира Григорьевича Бенедиктова или отделывался немногословными одобрительными замечаниями, но в узком кругу "нападал" на модного автора с ожесточением. Пушкина раздражала шумиха вокруг нового кумира публики, и он не мог не видеть черты претенциозной вульгарности и рассудочной безвкусицы в стихах Бенедиктова. Тем не менее и у этого поэта были восхищенные поклонницы, одна из которых как-то объяснилась ему в любви.
– За что вы меня любите? – с неподдельным удивлением спросил ее Бенедиктов. – Все считают меня ужасно некрасивым.
– А я полюбила вас не за внешнюю красоту, а за внутреннюю. За то, что вы – великий поэт.
– Ну, если я великий поэт, то вам до Гончаровой далеко, – вдруг выпалил Бенедиктов.
– Конечно, далеко. Но все-таки не так, как вам – до Пушкина, – тут же парировала еще недавняя поклонница.
* * *
Князь Вяземский, Василий Жуковский, Александр Тургенев, сенатор Петр Полетика собрались на очередное прослушивание рукописных сцен Пугачевского бунта в исполнении Пушкина. На таких встречах всегда много говорили, спорили, но в финале Пушкин говорил один. Его живость, гибкость, веселость восхищали Жуковского, который, впрочем, не всегда с ним соглашался. В этот раз после обеда и кофе все удобно расположились слушать чтение, предупредив Тургенева: "Смотри, если ты заснешь, то не храпеть!". Александр Иванович, отнекиваясь, уверял, что "никогда не спит", что "предмет и автор бунта могут ручаться за его пристальное внимание", но не прошло и десяти минут, как раздался оглушительный храп. Все захохотали, он вздрогнул, открыл глаза и как ни в чем не бывало начал делать замечания по существу прочитанного. Пушкин ничуть не оскорбился, продолжил чтение, Тургенев же после короткого выступления благополучно проспал до конца вечера.
* * *
Ни Жуковский, ни князь Вяземский спорить с поэтом не могли: быстрая остроумная речь Пушкина со множеством аргументов не оставляла возможности оппонентам достойно и долго поддерживать риторику.
Вяземский, которому очень не хотелось, чтоб Пушкин был его умнее, обижался и замолкал, а Жуковский смеялся: "Ты, брат, Пушкин, чорт тебя знает, какой ты, ведь вот и чувствую, что вздор говоришь, а переспорить тебя не умею, так ты нас обоих в дураки и записываешь".
* * *
13 декабря 1836 года, когда один из почитателей М. И. Глинки дал завтрак по случаю шести успешных представлений оперы композитора "Жизнь за царя", присутствовавшие на нем поэты, и среди них Пушкин, организовали между собой поэтический турнир "буриме-шутки". Из четырех строк заданы были только две рифмы: Глинка – новинка.
Все поэты блестяще справились с задачей. М. Ю. Вильегорский, влиятельный царедворец и знаток музыки, произнес:
Пой в восторге,
русский хор,
Вышла новая новинка,
Веселися, Русь!
Наш Глинка -
Уж не глинка, а фарфор!
Петр Вяземский продекламировал:
За прекрасную
новинку
Славить будет глас
молвы
Нашего Орфея
Глинку
От Неглинной до Невы.
Василий Жуковский прочел:
В честь столь славныя
новинки
Грянь, труба и барабан,
Выпьем за здоровье
Глинки
Мы глинтвейну стакан.
Александр Сергеевич завершил игру:
Слушая сию новинку,
Зависть, злобой
омрачась,
Пусть скрежещет, но уж
Глинку
Затоптать не может
в грязь.
* * *
Одна светская дама неглубокого ума вздумала обсудить с Пушкиным литературное значение его поэзии. Александр Сергеевич отвечал сухо и односложно. Даму задела его отстраненность, и она насмешливо произнесла:
– Знаете ли, что ваш Годунов может показаться интересным только в России?
– Сударыня, так же, как вы можете сойти за хорошенькую женщину только в доме вашей матушки, – остроумно ответил поэт.
* * *
Александр Сергеевич в последние годы жизни был чрезвычайно рассеян, по словам близко знавших его друзей: "он слишком думал о своем хозяйстве, о своих ребятах и о туалетах своей жены". Карты же по-прежнему могли отвлечь его от забот и хлопот. Играя в банк, Пушкин закладывал руки в карманы и припевал солдатскую песню с заменою слова солдат:
Пушкин – бедный человек,
Ему негде взять,
Из-за эвтава безделья
Не домой ему идтить.
* * *
Пушкин часто забегал в гости к родителям Ф. И. Тимирязева, оставался, когда мог на обед, радуясь возможности побывать в кругу добрых и искренних друзей. В их обществе он вновь превращался в беззаботного прежнего Пушкина, и вновь потоком лились остроты и слышался его заразительный смех. Однажды после обеда, когда перешли в кабинет и Пушкин, закурив сигару, погрузился в кресло у камина, матушка Тимирязева начала ходить взад и вперед по комнате. Женщина была ростом около 1 м 80 см. Пушкин долго и молча следил за ее высокой и стройной фигурой и, наконец, воскликнул: "Ах, Софья Федоровна, как посмотрю я на вас и на ваш рост, так мне все кажется, что судьба меня, как лавочник, обмерила".
* * *
"Какой Пушкин счастливец! Так смеется, что словно кишки видны!"
К. П. Брюллов, русский живописец
* * *
Александр Сергеевич Хомяков, русский поэт, публицист, сказал: "Когда Пушкин хохотал, звук его голоса производил столь же чарующее действие, как и его стихи".
А. С. Хомяков, русский поэт, публицист.
* * *
"Радуюсь, что Сашку от груди отняли, давно бы пора. А что кормилица пьянствовала, отходя ко сну, то это еще не беда; мальчик привыкнет к вину и будет молодец, во Льва Сергеевича".
Из письма А. С. Пушкина Н. Н. Пушкиной, 1834
* * *
"Вот тебе анекдот о моем Сашке. Ему запрещают (не знаю зачем) просить, чего ему хочется. На днях говорит он своей тетке: "Азя! Дай мне чаю – я просить не буду!""
Из письма А. С. Пушкина П. В. Нащокину, 1836
* * *
Жженку – напиток типа пунша, приготавливаемый из алкоголя, фруктов и жженого сахара – Пушкин называл Бенкендорфом (шеф жандармов), потому что она, подобно ему, имеет полицейское, усмиряющее и приводящее все в порядок влияние на желудок.
* * *
Стихотворение "На выздоровление Лукулла" впервые было напечатано в журнале "Московский наблюдатель" в 1836 году. Стихотворение наделало много шума, читатели предполагали, что оно направлено против министра народного просвещения С. С. Уварова, который, став министром, отличился крайней беспринципностью и усилил цензурный гнет. Оскорбленный Уваров с той поры стал заклятым врагом Пушкина. Александр Бенкендорф в разговоре с поэтом попытался выяснить из первых уст, на кого конкретно направлено стихотворение. Александр Сергеевич обезоруживающе заявил: "На вас!" – и, видя недоумение усмехнувшегося графа, прибавил: "Вы не верите? Отчего же другой уверен, что это на него?".
* * *
Однажды, вскоре после сватовства Дантеса к сестре Натальи Николаевны, выходя из театра, Данзас встретил Пушкиных и поздравил Катерину Николаевну Гончарову с официальным статусом невесты. Пушкин по этому поводу сказал шутя Данзасу: "Ма belle soeur ne sait pas maintenant de quelle nation elle sera: Russe, Frangaise ou Hollandaise?!" [Моя свояченица не знает теперь, какой национальности она будет: русской, французской или голландской?!].
* * *
Князь Александр Васильевич Трубецкой во время танцев зашел в кабинет, все стены которого были увешаны рогами различных животных, убитых хозяином на охоте. Желая отдохнуть, князь сел и стал перелистывать какой-то альбом. Вошел Пушкин.
– Вы зачем здесь? Кавалергарду, да еще неженатому, здесь не место. Вы видите, – он указал на рога, – эта комната для женатых, для мужей, для нашего брата.
* * *
Однажды несколько человек избранного круга были приглашены в очень дорогой ресторан Доминика и угощались за столом на славу. Входит граф Завадовский и, обращаясь к Пушкину, говорит:
– Однако, Александр Сергеевич, видно, туго набит у вас бумажник!
– Да ведь я богаче вас, – отвечает Пушкин. – Вам приходится иной раз проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный – с тридцати шести букв русской азбуки.
* * *
С возрастом Александр Сергеевич сильно переменился в своих политических взглядах. Граф Струтыньский писал, как Пушкин передал ему разговор с царем в Чудовом дворце Кремля: "Молодость – это горячка, безумие, – говорил Пушкин царю. – Она ведет к великой глупости, а то и к большой вине. Вы знаете, что я считался революционером, конспиратором, врагом самодержавия. Таков я и был в действительности. Свобода, ничего не признающая ни на земле, ни на Небе; гордыня, не считающаяся с традициями и обычаями; отрицание всякой веры в загробную жизнь души, всяких религиозных обрядов – все это наполнило мою голову соблазнительным хаосом… Я не помнил себя от радости, когда мне запретили въезд в столицу и окружили надзором. Я воображал, что стал великим и до чертиков напугал правительство. Но всему своя пора. Все ребячество слетело. Я понял, что свобода, не ограниченная Божеским законом, о которой краснобайствуют молокососы или сумасшедшие, гибельна для личности и общества…". Либералов Пушкин недолюбливал, и даже как-то в переписке с женой, упрекая Наталью Николаевну в каком-то неблагодарном поступке, Пушкин горько пошутил: "Это хуже либерализма с твоей стороны…".
* * *
За год до кончины своей Александр Сергеевич говорил одному из друзей: "Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть, ведь одни глупцы не переменяются".
* * *
Пушкин в Александровском театре сидел рядом с двумя молодыми людьми, которые беспрестанно, кстати и некстати, аплодировали Асенковой, в то время знаменитой актрисе. Не зная Пушкина и видя, что он равнодушен к игре их любимцы, они начали шептаться и заключили довольно громко, что сосед их дурак. Пушкин услышал и, обратившись к ним, сказал:
– Вы, господа, назвали меня дураком, я – Пушкин и дал бы теперь каждому из вас по оплеухе, да, боюсь, Асенкова подумает, что я ей аплодирую.
* * *
За несколько дней до своей кончины Пушкин пришел к Далю и, указывая на свой только что сшитый сюртук, сказал: "Эту выползину я теперь не скоро сброшу". Выползиною называется кожа, которую меняют на себе змеи, и Пушкин хотел сказать, что этого сюртука ему хватит надолго.