Никому не хочется верить Офоне. Любит он похвастать перед людьми и соврать походя. Не верят, но время тревожное, а вдруг да на этот раз правду Офоня молвил?
- Ярослав княжит в Киеве, - оттеснив Офоню, сказал кузнец Страшко. - Офоня врет, а вы заслушались.
Вдруг толпа качнулась. Не говор уже - смех слышно:
- Антон-дегтярник идет, сторонись, люди добрые!
- Снял бы ты свою епанчу, Антон! За версту от тебя дух, как от дегтярни.
- Без дегтю, мужи, телега скрипит, - отшучивается Антон, пробираясь ближе к вечевой степени.
- Мужи новгородские! - подняв руку, призывая к тишине, выступил вперед Онцифир. Седая борода закрывает грудь лучника. - Ведомо ли вам, мужи, что верхние люди, болярство вотчинное, замыслили измену Новгороду; ведомо ли…
Голос Онцифира пропал, словно растаял в криках и гуле толпы.
- На вечный суд… Кто изменник?..
- Имя… Имя молви, Онцифире!
- Велику ли измену замыслили?
- Посадника!.. Куда сокрылся Бориска от Великого Новгорода?
- Нагулял сало на сладких хлебах.
- В вотчинках у него с голоду мрут холопы…
- Пусть выйдет на степень, скажет вины свои Новгороду!
Слова как искры. Будто из ночной мглы, вырываются они из людского гула.
- Князя не видно. Давно не слышно голоса его перед Великим Новгородом.
- В Городище послать… Ну-ка, братцы, скороходы-молодцы, кому сапогов не жаль, разомните ноги!
- Орда-то, чу, у Торжка… Где полки новгородские?
- Разорит Орда Новгород…
- Посадник… Нигоцевич в измене.
- Посадника!.. Пусть скажет!
- Скрыл от веча глаза Бориска.
- Найдем! Близко Великий мост…
Потряхивая медным шаркуном, вблизи степени очутился Прокопко-юродивый. Скачет на одной ноге, гремит шаркуном.
- Дон, дон, из Суздаля звон. В Суздале Орду встречали, в Суздале Орду за стол сажали: иди, Орда, в Нов-Град, зори, Орда, Нов-Град, бери, Орда, Нов-Град!..
- Уймись-ко, божий людин! - прикрикнул на Прокопа Шумило-плотник. - Язык у тебя бархатный, а слово худое… Сунешься под горячую руку, не испить бы ненароком воды из Волхова.
Взглянул Прокопко на хмурое, в рябинках, лицо плотника, прикусил язык. Бочком оттерся в сторону, пропал.
- Кто не по обычаю, а по лихоимству своему берет дань с ремесленных? - крикнул Онцифир. И подождав пока утихомирится шум, ответил. - Степенный посадник, болярин Нигоцевич. По его вине и ремесло наше и воля в опале. Выше Новгорода поставил себя Борис, и лад у него не с Господином Новгородом, а с верхними людьми, с болярством вотчинным; воля от него вотчинникам, а меньшим людям ярмо и неволя. Не болярина, не гостя именитого карает суд посадничий, а черных людей, у кого мошна пуста, кто не несет за себя мзды. Подаст болярин черствую корку голодному и по клятве кабальной ввергнет за корку в кабалу. Терпеть ли, мужи, поругание Новгороду Великому от посадника нынешнего и боляр вотчинных? Не время ли меньшим людям молвить слово…
- Время, Онцифире!
- Спросим Бориску, не тяжела ли ему гривна посадничья?
- Спрашивала кукушка ястреба, да крылышки потеряла.
Шум нарастал. Гнев, что годами долгими накапливался в людских сердцах против верхних, вырвался наружу; тесно ему у вечевой звонницы. Точно Волхов весною, когда, взломав ледяную крышу, буянит и пенится полой водой, зашумел Новгород.
- На суд веча Бориску Нигоцевича! - крикнул Антон-дегтярник. Сбросив с плеч епанчу, в длинной холщовой рубахе, сухой, жилистый, казался он еще выше, чем в то время, когда пробирался к степени.
Крик дегтярника подхватил плотник Шумило:
- Сказан суд… С Великого моста в Волхов!
- На поток Бориску!..
Это крикнул Игнат-гвоздочник.
- На по-то-о-ок!
В единый крик слился шум. Словно люди на вече ждали слова, какое услышали от гвоздочника. "На поток!" Было в этом крике что-то неотвратимое. Все споры, все недовольство, вся ненависть к верхним вырвались из сдерживающих преград. "На поток!" Нет больше места ни терпению, ни страху. "На поток!" - это суд веча, суд Великого Новгорода.
- На по-то-о-ок Бориску!
Огромная толпа, заполнявшая все пространство перед вечевой звонницей, колыхнулась; с шумом, с угрожающими выкликами двинулась на Великий мост, на Софийскую сторону. Впереди Антон-дегтярник. Он с непокрытой головой, в длинной холщовой рубахе; на плече у него поданная кем-то на пути ослопина. За Антоном - Игнат-гвоздочник, Страшко-кузнец…
…Нигоцевич, Якун Лизута, Стефан Твердиславич с боярами и гридями шествовали на вече, когда навстречу им, из-за Волхова, донеслось:
- На по-то-о-ок!
Толпа бояр попятилась. Нигоцевич и Лизута первыми повернули к Детинцу. Со скрипом захлопнулись тяжелые ворота. На надвратных стрельницах показались красные щиты ратников владычного полка.
- Холопей, гридей загодя бы обружить, уняли бы, - промолвил Нигоцевич.
Ему никто не ответил.
- На по-то-о-ок!
Не спасет от суда Новгорода ни сила холопья, ни золотая гривна посадничья. Жив в памяти новгородцев большой "поток" при покойном князе Всеволоде Юрьевиче. Чуть не половину боярских хором сожгли на Пруской и на Чудинцевой. В Детинец, к святой Софии, не вломятся отчаянные головы, а на городских улицах - один суд: с Великого моста в Волхов.
Шумило-плотник, поплевав на ладони, достал из-за опояски топор и обрушил его на дубовую створу ворот у хором боярина Нигоцевича.
- Выходи, Бориска! Добром не выйдешь, огнем достанем.
Глава 16
Полоцкая княжна
Пал Владимир. Разрушен и предан огню стольный город. Земля залита кровью павших мужей, жен и детей. Княгиня и многие жители, укрывшиеся от ордынян в соборе Кремника, сожжены заживо.
Не знала предела жестокость ордынян. Пылали города и селища в Суздальской земле. Спасаясь от меча и полона, жители скрывались в леса. В страхе перед нашествием росла ненависть. Люди брались за топоры и копья, складывались в ватаги. Всюду, куда ни шел враг, его стерегли зоркие глаза. Ордынские воины - кто отстал или вперед ушел - исчезали бесследно. Ватаги русичей нападали на вражеские обозы с хлебом, уводили коней. Жители сжигали зажитья, оставляя в добычу врагу пепел и смрад.
Хан Батый послал многочисленное войско с воеводой Бурундаем на север, на поиски рати великого князя. На пути войско Бурундая сожгло Суздаль; пепел зажитий и кровь людей русских взывали о мщении там, где проходили ордынские конники. Минуя Ростов Великий, орды Бурундая повернули к Волге, переправились через нее по льду и окружили стан великого князя, стоявший на речке Сити.
Наступала весна. Днем припекало солнце, а по ночам злились морозы. В пятом часу поутру, на четвертый день нового, тысяча двести тридцать восьмого года началась битва. В малом числе бились с Ордою русские ратники - один против десятерых. Никто из русичей не бежал с поля. Многолюдством своим сломили ордыняне суздальские полки. Озлобленные упорством русичей, потеряв в битве больше воинов, чем было людей в русских полках, ордыняне рубили и топтали конями побежденных. Сражавшийся рядом со своими воинами князь Юрий Всеволодович пал в битве.
В те дни, когда войско Бурундая опустошало север Суздальской земли, орды с воеводой Киданем, захватив и предав огню суздальские города - Москву, Дмитров и Тверь, - вступили на Новгородскую землю и осадили Торжок. Мало в Торжке ратных, людей, воевода стар, - ордыняне не ожидали сопротивления. Но посадские жители, торговые и ремесленные люди, встали на защиту своего города. В их рядах бились и смерды, бежавшие в город из ближних погостов и займищ. Ордыняне пробовали взять город боем, жители отразили врагов. Окружив Торжок, воевода Кидань велел бить пороками стены. Две недели пороки ордынян кидали камни, но жители Торжка не открывали ворот, крепко стояли на стенах.
Ждал Торжок - даст ему помощь Великий Новгород.
- Пошлем рать - в Торжке нас побьют ордыняне, как после обороним себя? - говорили бояре в совете господ. - Сохраним войско, отсидимся в городе от ордынян.
Новгород не дал помощи. Торжок пал.
Под Владимиром, в битве на Сити, в бесконечных сражениях с неуловимыми ватажками русичей, скрывающимися в лесах, орды хана Батыя потеряли много людей и коней. Не было и добычи. Ордынские воины варили и ели мясо павших от голода коней. Поход в снегах, по разволгшим весенним дорогам, не сулил выгод. Хан Батый вернул войско Киданя, шедшее к Новгороду, и, соединясь с ним и ордами Бурундая, пошел через разоренную Рязань на юг, в Черниговскую землю.
Мужественно сопротивлялись ордам Батыя русские люди. Семь недель все войско хана стояло на берегу Жиздры, у города Козельска. Четыре тысячи ордынских воинов пало под его стенами. Не город - обожженные развалины достались врагу.
- Злой город, - сказал Батый.
Он велел сровнять с землей все, что осталось от Козельска, и перебить всех жителей города, никого не щадя.
А впереди сильные русские города, сильные рати Новгород-Северского, Чернигова, Киева, Галича. Ослабленное и поредевшее в битвах с русичами в Рязанской и Суздальской землях ордынское войско повернуло в землю булгар, ушло за Волгу.
После гибели брата Юрия князь Ярослав Всеволодович, живший в Киеве, прибыл во Владимир и принял великое княжение.
Новгород избежал нашествия, Александр Ярославич жил на княжем дворе в Городище, редко бывал в городе Он не ссорился с вотчинниками, но в совете господ и у себя в гридне держался гордо и неприступно.
В тот день, когда Новгород взял на поток хоромы боярина Нигоцевича, буйство города встревожило княжий двор. Не против князя, против бояр вотчинных, врагов княжих, поднялся Новгород. Заступить ли вотчинников князю или остаться ему в стороне?
- Что велишь делать, болярин? - спросил Александр у ближнего своего боярина Федора. - Промолчим - разворует вольница болярские хоромы в Легоще, на Чудинцевой и на Пруской улицах. Ждать ли того?
- Велико буйство, княже, - негромко, словно боясь, что слова его заглушат шум, доносившийся в открытое окошко со стороны города, сказал Федор Данилович. - Не время быть в стороне. Побьют дворы верхних, убавят спеси болярам, но рушить ли права вотчинные? Не усмирим буйство, не сталось бы после худа на княжем дворе? Пошли в город дружину, покуда нет у Новгорода слова против тебя.
- Пусть будет по-твоему, болярин. Вместе с дружинниками сходи сам… Что надо, то и решишь.
Федор Данилович сел на коня. Не появись в тот день в Новгороде копья дружины княжей, прибавилось бы пустырей на боярских улицах.
Миновала еще зима. На исходе ее, когда уже близилась ростепель, князь Ярослав прислал грамоту. Он велел Александру немедля выступить в Полоцк со старшей дружиной, на помощь полоцкому князю Брячиславу. "Грозят Полоцкой земле Литва и ливонские лыцари, - писал Ярослав. - Выступи, помоги Брячиславу. Возьми союз с Полоцком и скрепи тот союз крестным целованием. Приведется тебе, Олександро, оборонять себя от Литвы, Полоцк тебя заступит. Дружба и союз с Полоцком даст мир тебе и князю Брячиславу". Особливую грамоту гонец передал воеводе Ратмиру. Ратмир прочитал послание Ярослава, но не обмолвился ни с кем о том, что ему писано.
Александру шел девятнадцатый год. Он переживал тот период своей жизни, когда юноша начинает чувствовать себя взрослым мужем, когда по-иному, чем прежде, смотрит он на окружающее; когда возникают новые желания, чувства становятся острее, беспокойнее, а в темные ночи томит мучительная бессонница… Ах, как хочется тогда вскочить на коня и мчаться, не разбирая пути, в раздолье поля!
И борода отросла у Александра; светлым, мягким пушком закрыла она подбородок. Почувствовав себя взрослым, Александр и гордился этим перед людьми, и словно бы стыдился чего-то перед ними.
Из Новгорода выступили по последней санной путине и через неделю вошли в Полоцк. Князь Брячислав ласково принял князя новгородского. Весь вечер в гридне без устали ходили круговые чаши. Спал Александр в светлой горнице, вместе с Гаврилой Олексичем. Александр проспал до полудня, а Олексич спозаранку проведал дружину, поглядел на конюшне, что жуют кони. Вернулся, разбудил Александра.
- Вставай, княже, пора! Гляди, к обеду кликнут.
- Аль поздно? - Александр поднял голову.
- За полдни перевалил час. Дружину я проведал, людей тутошних посмотрел… Добро живут. Вчера, после пира, воевода Ратмир с князем Брячиславом беседу вели, и нынче они давно в гридне… Будто ряду ведут.
- Что еще видел, Олексич?
- Еще… Видел княжну полоцкую. Спрашивала она меня…
- О чем?
- Где, говорит, ваш князь, витязь? И в Новгороде он до полуден спит? Хорош, пригож, сказывают. Я, чтобы подразнить ее, хорош, говорю, да на ногу хром, строен, говорю, да немного кривобок, лицом пригож, да бородавка с кукиш.
- Ха-ха!.. Что ж ты, Олексич, охаял меня? Смеется небось надо мной княжна.
- И пусть! Увидит - перестанет. А хороша княжна, Ярославич, и бойка. Такую бы, как она, нам да во княгини…
- Не болтай пусто!
- А может, не пусто, - усмехнулся Олексич. - Слышал я чуть-чуть, о чем Ратмир с Брячиславом толкуют… Вроде бы тебя сватают.
- Полно!
- Ей-ей так. Который уж год ты во князьях, а ни в Новгороде и нигде тебе по сердцу невесты нету. Старое-то горе только памятью горько. Не за тем ли нынче поход наш в Полоцк? Знаешь ты, Александр Ярославич, о чем писал князь Ярослав воеводе Ратмиру?
- Не ведаю.
- То-то, а Ратмир Ярославову грамоту показывал Брячиславу.
Скоро позвали к столу. Стол сегодня по-домашнему - княгиня будет принимать гостя. Вошел Александр в гридню, в глазах у него зарябило от сарафанов и летников. Князь Брячислав поднялся навстречу, повел Александра к княгине и сказал:
- Князь Александр новгородский, сынок великого Ярослава владимирского…
Александр склонился перед княгиней. Она ласково прикоснулась губами к его лбу и промолвила:
- Рада видеть сына Ярославова. Хорош молодец, в батюшку. Параша, здоровайся с гостем!
Параша! Вот как зовут княжну. Александру вспомнился недавний разговор с Олексичем. И смешно ему: как взглянет на него княжна после того, что насказал ей Олексич? Увидел Ратмира. Воевода сидит с краю стола, мочит в чаше усы, словно не слышит ничего. Из пестрой толпы девушек отделилась одна в голубом летнике. Вышла вперед, поклонилась князю и княгине, затем, так же низко, Александру.
Правду ли молвил Олексич, расхваливая Александру полоцкую княжну? Сказал он, что бойка, а она опустила очи, не взглянула. Только и видел Александр русую, точно свитую из живого золота косу да вошвы, которые чудным и ярким узором играют на летнике. На голове княжны легкий жемчужный убор с серебряным ободком, украшенным мелкой зернью; от ободка, закрывая виски, спускаются золотые колты; в них, на узорном поле, играют драгоценные смарагды и лалы.
За княжим столом в Полоцке не новгородский обычай. Случись стол у Ярослава - сидел бы Ярослав на первом месте, а в Полоцке первое место княгине. Князь Брячислав по ее правую руку, по левую - Александр. Княжна рядом с отцом, наискоски Александра. Вокруг стола войско стольников и чашников. За столом воевода Ратмир, ближние дружинники Александровы и ближние бояре полоцкие.
Непривычно Александру пышное убранство стола. Пил он из золотой чаши, рыбу и дичь ставили перед ним на серебряных торелях. Кулебяки с налимьей печенкой, пироги слоеные и медовые… От чаши романеи, золотистой, как янтарь, что поднесла гостю княгиня, у Александра кружилась голова.
Ласковы с гостем Брячислав и княгиня, выше бы всех поднимать Александру заздравную чашу, а он опустил глаза. Впервые увидел он полоцкую княжну, а кажется, давным-давно знает ее. И она - взглянет украдкой на гостя, будто искрами осыплет из-под длинных ресниц. Развязались за чашами языки. За шумом и говором не расслышал Александр, как княжна, взглянув на него, сказала что-то отцу, князю Брячиславу.
- Хо-хо-хо! - смех Брячислава раскатился на всю гридню. - Веселые хлопцы у тебя, Ярославич, - сказал он через стол Александру. - Чего ани дочке моей про тебя насказали… Хо-хо-хо! И хром-де ты, и кривобок… Ана поверила. То-то, молвил ей давеча, что сговорился я с князем Ярославом отдать ее тебе в жены - слезы лила, а увидела… Хо-хо! Молчу. Не сердись, дочка! А ты, Ярославич, скажи-ка и ты перед всеми, по серцю невеста?
Александр не знал, что ответить. К лицу его хлынула кровь. А Брячислав не унимается, продолжает свое, будто не замечает смущения гостя.
- О том, что дочка думает - не пытаю, сам разумию, за кого отдаю, а тебе, князюшка, не за батьку, за себя решать…
На один миг глаза Александра встретились с глазами княжны. Как и что он молвил? Догадался о том, когда снова услышал голос Брячислава.
- И мне ты по серию, Ярославич, - поднимаясь со скамьи, торжественно произнес Брячислав. - Коли так, ты, князь, и ты, дочка, встаньте рядом… Ой-ой, покраснела невеста. Уж довольна ли? Будто не сокола выбрал ей. Благословляй, княгиня!
Глава 17
Лесовики
Весна шла в блеске: с синими чуткими ночами, холодными, хрустящими, как сухой песок, яркими утренниками. Движение ее было медленным, но с каждым днем на поляне открывалось что-либо новое, невиданное доселе, дарованное весной.
Первые черные отметины на снегу появились на кромке обрыва. Вскоре лапы проталин поползли вверх по плоскому увалу. На обрыве, низвергаясь к реке, засияли многочисленные ручейки. Снег начал оседать. Под ним в каждой впадинке скапливалась вода, отчего наст как бы сплющивался, становился плотнее.
Лопнули почки на вербах. Ветки их покрылись пушистыми, светлыми коконами. Потом зацвели березы, распустив темно-желтые хрупкие серьги; точно мохнатые жуки, жесткие и тяжелые, набухли почки осин. Сосновый бор, плотной стеной окружающий поляну, загадочный и таинственный, каким он казался зимой, посветлел и позеленел. Хотя внизу, под деревьями, лежало еще много снега, но в бору уже исчез тот обманчивый зимний покой, каким совсем недавно здесь было насыщено все.
В одно из тихих и ясных утр на проталине у обрыва появились грачи. Строгие в своих черных уборах, они прохаживались по оттаявшей земле, о чем-то спорили, пачкали клювы в свежей, влажной россыпи. Казалось, птицы решали: остаться ли им здесь или, отдохнув, лететь дальше, туда, где искони чернеют в ветвях гнездилища предков.
Как-то вечером в избу влетела Олёнушка. Глаза ее искрились и сверкали так, словно вместе с нею ворвался в дверь весь простор поляны. В избе был Ивашко. Держа у колен сухой березовый пласт, Ивашко надрубал его по торцу, отщепывая во всю длину тонкие прямые лучины.
- Слушай, братец! - позвала Олёнушка. - Слушай-ко!
Ивашко затаил дыхание, но не услышал ничего, что было бы новым и необычным. Олёнушка помедлила, наблюдая за выражением его лица, потом спросила:
- Ну, что?
- Ничего.
- Ничего? Эх ты!.. Скворец играет.
- Да ну? - на губах Ивашки показалась улыбка.
- Играет… Тот самый, летось который жил.