Глава 21
Хитрость Федора Даниловича
Боярин Якун Лизута от изумления не знал, что подумать, когда ближний холоп сказал ему о приходе княжего боярина. Первой мыслью Лизуты было сказаться хворым, избежать встречи с Федором Даниловичем, но, подумав, отверг мысль о хворости. Не таков боярин Федор, чтобы поддаться на глупый обман; небось он разузнал уже от холопов все, что надо ему знать о владычном боярине, когда явился сюда.
В другое время Лизута не тревожился бы встречей с княжим боярином, волен он говорить с ним, волен молчать, но теперь, когда князь собирает поход, когда все концы новгородские сложились в одну речь и эта речь поставила князя главою над войском, выше совета господ, теперь Лизута не желал распри. Он велел холопу подать домашний кафтан; накинув его на себя, пошел навстречу гостю.
Вечер еще не наступил, но в гридне, куда боярин Якун ввел Федора Даниловича, горели свечи. Лизута усадил княжего боярина на почетное место, велел нести на стол праздничные серебряные чаши. Пригубив чашу, Данилович хитро завел речь о походе против свеев. Нарочно, чтобы поласкать слух владычного боярина, пожаловался на медлительность сборов, на то, что мало запасено железного оружия и кольчуг, что охочим людям и посошным ратникам, кои приходят в полк, под стяг княжий без рогатин и топоров, доведется идти в поле с ослопинами.
- И силен и удал ратник, а с ослопиной противу свейских копий не выстоять, - вздохнув, произнес Данилович. - И собираемся долго… Выступим, бог даст, недели через две. Авось, к тому-то времени свей не приступят к Новгороду, в пути встретим. Ох, - снова вздохнул Данилович, - невеселые речи сказываю тебе, болярин Якун, да нет иных-то. Изорвется кафтан, как его ни латай, прорехи пялятся хуже бельма. И по времени поход не в пору: сенокос в разгаре… Люди говорят: "В сенокос-от день год кормит".
Речь Федора Даниловича лилась так сокрушенно и убедительно, что Лизута даже растерялся немного. Он готов был заподозрить княжего боярина в том, будто нарочно тот говорит неправду, если бы не успокаивали искренний и правдивый взгляд боярина Федора, откровенное и простодушное выражение его лица. Не выдавая себя, Лизута с гордостью думал: хвастал князь перед советом господ и перед вече храбростью, а как в поход идти, у нас, у верхних людей, ищет помощи.
- Слышно, вяло собираются ратники, - посетовал Лизута, сочувствуя княжему боярину.
- Да, - подхватил Данилович. - И к тебе я затем нынче, болярин Якун… Совет и помощь зело надобны.
- Мне ли советовать, болярин? - прищурив по привычке глаза и устремив на Даниловича пытливый взгляд, сказал Лизута. - Княжие воеводы хитры в войсковом деле, им ли не ведать, как собирать полки.
- Не в том нужда к тебе, болярин Якун, иное у меня… Из ближних вотчин болярских нет подвод с хлебом войску. Тебе, владычному болярину, поторопить бы нерадивых.
- За то, что есть в вотчинах, боляре-вотчинники каждый сам за себя ответчик; ни воли моей, ни власти над болярскими вотчинами у меня нету.
- Знаю о том, Якуне. Вотчинники - каждый за себя ответчик перед Великим Новгородом и перед войском. А ну как задержат подводы, не сталось бы худа после?
- И худо будет, моей вины в том нет.
- Не мне, болярин Якун, искать твои вины, - суше произнес Данилович. - Не мне бы говорить о горьком.
Не все ближние вотчины на Ильменье и на Мете дали подводы, а чей пример был? Не сладко, ох не сладко молвить! Зашелонская вотчина святой Софии, Якуне. Вотчина велика, многолюдна, а ни подвод оттуда, ни посошных. Будто не слыхали у святой Софии ни воли Новгорода, ни указа князя.
- Не пойму, что ты молвил, болярин, - поежил плечами Лизута. - Не пойму, кто во владычной вотчине мог нарушить указ?
Приветливость окончательно исчезла с лица Федора Даниловича. Взгляд его потемнел, в голосе, когда боярин заговорил, прозвучали жесткие нотки укора.
- О том, кто нарушил, ближе тебе ведать, болярин.
- Мне ли?! - Лизута протестующе повысил голос. - Слово легко молвить, Федор Данилович, а я, как и ты, далек от вотчин. Ближние владычные попы вершат вотчинные дела святой Софии. От них, от ближних попов, и мне горе. Легче мир со свеями положить, чем сговориться с чернецами. От души каюсь, болярин, страшусь их.
Огоньки, сверкнувшие в глазах владычного боярина, когда он говорил, казалось, выражали и недоумение тем, что услышал он от княжего боярина, и скрытое торжество над ним. Собираясь на владычный двор, Федор Данилович заранее представлял хитрые речи владычного боярина. Гибок у Лизуты язык, отведет беду. И то тревожило Федора Даниловича - не нашлось бы среди верхних друга и союзника врагам Руси; по злобе на князя не послал бы кто гонца на рубеж сказать, что делает князь, с какими силами и когда выступит из Новгорода. Потому-то Данилович и говорил Лизуте о долгих сборах и о тревоге за удачу похода.
- Ия страшусь того же, болярин Якун, - будто поверив в искренность слов Лизуты и соглашаясь с ним, промолвил Федор Данилович. - Хитростей и темных дел страшусь, - добавил он. - Слушок есть, - Данилович понизил голос, как бы делясь тайной, - побывал-де в Новгороде чужой поп… От ливонских краев. Посетил, сказывают, этот поп владычный двор. Не привелось тебе видеть его, болярин Якун?
Лизута вытер потное, раскрасневшееся лицо. Пристальный взгляд Федора Даниловича, каким тот, словно бы ненароком, следил за каждым движением владычного боярина, не предвещал добра и мира. Данилович не назвал имени чужого попа, но Лизута догадался, что говорит княжий боярин о попе Семене, приходившем в Новгород из Риги с грамотами Нигоцевича. В памяти Лизуты воскресло серое, выцветшее лицо попа, вспомнились его неторопливая речь и голос… Тоненький, с хрипотцой. Лизута доверялся ему, и владыка принимал Семена. Нынче попа того нет в Новгороде. Лизута полагал, что Семен благополучно ушел в Ригу, но слова княжего боярина навели на сомнения. "Неужто люди Даниловича переняли Семена? - думал владычный боярин. - Что знает Данилович о попе?" Как ни верен и ловок Семен, но можно ли поручиться, что на княжем дворе, перед боярином Федором сможет сохранить тайны? Видел ли Данилович грамоты владыки и бояр Нигоцевичу? "Не видел", - тут же уверил себя Лизута. Иначе не намеки на "чужого попа" услышал бы он от княжего боярина, а прямое и резкое слово. Все же Лизута решил в разговоре с Даниловичем быть осторожнее и сговорчивее.
- Доходил и ко мне слух о чужом попе, - промолвил он. - А видеть, если и был он, не привелось. Мало ли бродит их, безместных, пропитания для ради! А когда ждут, болярин Федор, на княжем дворе подводы и посошных из вотчины святой Софии? - заминая речи о попе, спросил Лизута.
- Завтра ополудни.
- Боюсь, успеют ли, а к вечеру будут.
Федор Данилович знал о попе Семене только то, что услышал о нем от Ивашки. Ивашко, не найдя захожего попа в Новгороде, после того как увидел его на Буян-лугу, пришел к Даниловичу и сказал о встрече с "чужим попом" на займище у Данилы, о том, что поведал ему после о попе Данила. Федор Данилович побранил Ивашку за опоздание с вестью. Искали Семенка Глину в городе и на путях - не нашли. От Федора Даниловича не укрылось, что сейчас напоминание о гонце Нигоцевича встревожило владычного боярина, стал он покладист и иными словами, чем раньше, заговорил о подводах и о посошных. "Замаран хвост у болярина Якуна, - подумал Данилович. - Не зря приходил поп".
- Ждать велишь завтра, болярин, подводы из владычной вотчины? - спросил Федор Данилович, будто не придав значения тому, что сказал он о Глине.
- В ночь нынче выйдут, - ответил Лизута. - А тех, кто не выполнил княжий указ и повеление владыки, разыщу…
Глава 22
Домники
Олексич велел дружинникам, которых брал с собой в непокорную волость, седлать коней. Строгий наказ Александра Ярославина не давал времени на сборы. Перед тем как Олексичу и сопровождавшим его отрокам выехать со двора, воевода Ратмир осмотрел сбрую на конях, ладно ли сидят кольчуги, не заржавели ли копья.
- Не велик поход, - сказал он, - да, не ровен час, и на малом споткнется конь. А ты, Олексич, помни: охочих молодцов и посошных возьми с собой в Новгород, ослушников остепени, взыщи с каждого, что положено. - Все исполню, осударь-воевода, - обещал Олексич. - И к тебе слово, паробче, - Ратмир поманил Ивашку, стоявшего у стремени оседланного коня. - Подойди! Ты на Шелони жил, ведаешь места тамошние.
Строгий взгляд его, устремленный на Ивашку, был так неприветлив, что молодец смутился, не зная, за какую вину сердит на него воевода.
- Бывал и на Шелони, и в борах, - молвил.
- Вместо тебя в Заильменье Олексич возьмет другого отрока, - указал Ратмир. - А тебе, паробче, - взгляд воеводы стал добрее, - идти на Мшагу. На Мшаге, близко Шелони, погост… Запомни - Медвецкий. Живут в том погосте железные мастера, домники и искусные кузнецы. К ним тебе путь.
- По твоей воле, осударь-воевода, - услышав последние слова Ратмира, обрадовался Ивашко тому, что доведется увидеть Шелонь.
- Скажешь мастерам на погосте указ княжий, - не слушая Ивашку, продолжал воевода. - Указал-де князь Александр Ярославич немедля слать в Новгород железные крицы и все оружие, какое сковано - копья и рогатины, топоры и ножи - все везли бы. Успеет ли к походу оружие со Мшаги - с тебя спрос. И о том молвишь: не велел-де Александр Ярославич из погоста ихнего брать посошных ратников, - стояли бы мастера при своем деле. Из Новгорода пойдешь на Ракому, оттуда Шелонь рукой подать.
…Стоявшая недавно еще сырая, дождливая погода сменилась теплыми сухими днями. Временами на небе собирались синие грозовые тучи, громыхал гром. Но, прошуршав по траве и зеленой листве деревьев тяжелыми, как орехи, дождевыми каплями, тучи рассеивались, не успев даже смочить пыль на дороге.
Солнце стояло высоко, когда Ивашко добрался к Медвецкому погосту. Он ожидал увидеть чуть ли не городок, а вместо городка - полтора десятка изб кривым посадом разбросались по крутому берегу Мшаги - лесной, красноводной реки.
Рубленные из сосновых кряжей, почерневшие, обожженные студеными зимними ветрами и летним солнечным зноем, избы подслеповато щурятся волоковыми окошками на свет божий. Вдоль улицы зеленеют густые завесы рябин и черемух. За дворами, прячась в оградах, наливается вишенье. Стаи воробьев, шумно, как вода на порожках, вспархивают и перелетают с места на место, виснут гроздьями в зеленой листве. У околицы, при въезде на улицу, зеленым шатром раскинулся старый дуб. Могучий ствол его покрыт зарубками и ссадинами. И гулянья веселые, и хороводы девичьи, и мольбища стародавние - все перевидал дуб. Вокруг него - ровная, утоптанная лужайка. В тени, на брошенном чурбаше, сидит плечистый, крепкий на вид старик. Он прилаживает к косью косу-горбушу. Две готовые косы лежат рядом, на земле.
Ивашко спешился. Ведя в поводу коня, подошел к старику.
- Бог на помочь! - поздоровался.
Вблизи старик показался Ивашке еще жилистее и крепче, чем издали. Должно быть, в молодости он обладал богатырской силой, да и теперь, по тому, как ловко руки его обращаются с молотком, набивая кольца на пятку косы, видно, что силой и ловкостью поспорит он с молодыми.
- Спасибо на слове! - не поднимаясь с чурбаша, громко ответил старик. Он опустил косу, поправил узенький ремешок, перехватывающий кольцом волосы, и спросил - Откуда бог несет, витязь?
- Из Великого Новгорода?
- К нам, на погост, аль проездом?
- К вам… С наказом.
- Уж не за данью ли? - спросил старик и потер узловатым пальцем заслезившийся глаз. - Рано, молодец. Хлеба и льны зелены, по зиме давали дань крицами… Уж не мало ли дали? - усмехнулся. - Не забывают нас данью: крицы, меха, хлеб даем. За данью в пору, молодец, ходят. Слыхано ли, чтобы в летнюю страду…
Ивашко чувствовал себя неловко под нахмуренным взглядом жителя. Переступив с ноги на ногу, он сказал:
- Не за данью я…
- Так ли? Впрямь, не за данью? Велико ли слово твое?
- Велико. Войско собирает князь Александр Ярославич.
- Охти-и! - вырвалось у старика, и глаза его уставились на Ивашку не то с изумлением и страхом, не то с любопытством.
В солнечном блеске вдоль улицы прошумел вихорек. Точно заяц внезапно порснул. Вихорек пошумел, листвою у дуба, качнул, обнажая, березку по ту сторону пути и, вскинув желтый столб пыли, облачком рассеялся за околицей.
- Не Орда ли идет к Новгороду, не татаровье ли? - спросил старик.
- Нет, не Орда. Орда далеко. От Варяжского моря враг.
- От варягов?..
- Заморские свей переступили рубежи Руси. И римские попы с ними. Не добра ждать. Князь сказал поход.
Со старых огнищ над Мшагой тянуло жарким и сладким запахом цветущей ржи. Старик снял с головы ремешок, разгладил ладонями волосы.
- Так-то, - прикрывая вновь ремешком волосы, заговорил он. - По делу слово сказано, по делу и ответ. Мы руду варим, кричное железо куем. Доброе наше железо! И топор из него хорош, и перо к рогатине.
- На княжем дворе знают о вашем ремесле, житель, - в похвалу домнику сказал Ивашко. - В том и наказ мой: везти вам немедля в Новгород, на княжий двор, рогатины и топоры, наконечники к копьям и стрелам - все, что сковано. За то, что дадите оружие, даст плату казна княжая, и не сказано на ваш погост ни подвод, ни посошных ратников.
Не успел старик молвить в ответ что-либо, как из-за угла крайней избы, задрав хвост, вылетел на улицу гнедой конь-стригунок. Он помчался прямиком к дубу, но на полпути свернул в сторону. Следом за коньком, сверкая босыми пятками, бежал белоголовый парнишко в холщовой - до колен - рубашке, босой. Старик, с которым говорил Ивашко, окликнул:
- Путко, брось-ко пыль пылить, бежи на слово!
Парнишко остановился. Увидев незнакомого витязя, он оробел. В синих, с яркими золотниками в глубине зрачков, беспокойных глазах его отразилось любопытство.
- Карько-то… В капусте был, - промолвил он, словно оправдываясь.
- В капусте… Ишь, он! Добро, что согнал. А теперь бежи к Старостиной избе, скажи тамо: гонец княжий прискакал на погост. Скажи, пора-де набат бить, народ скликать. А ты, молодец, - подождав, пока Путко не отбежал дальше от дуба к середине посада, старик сказал Ивашке, - пойдем в избу! Коню твоему сенцо пожалую с наших лугов, тебе - хлеб-соль и кваску нашего изопьешь. Квас у нас не городской, и кисел и сытен. Пойдем, первая с краю моя-то изба; та, со ставешками.
- Спасибо!
- Будешь сыт, тогда и спасай! Покуда соберутся люди - отдохни у деда Левоника.
Глава 23
Василько
Василько только что вернулся из кузни. Сварил он и отковал крицу. Дед Левоник с утра налаживал косы. Василько был один в кузне, один дул в два меха домницу; теперь, вернувшись домой, чувствовал усталость. Марина, жена Василька, собрала на стол снедь. Василько только что взялся было за еду, как на погосте ударили в било. Василько вскочил, отложил надкушенный хлеб, подвинулся на лавке к окошку, оттянул волок, послушал.
- Набат, чу, - сказал как бы сам себе. - Не пожар ли, часом?
Марина, возившаяся в кути, где стояла, там и замерла. В люльке проснулось и заплакало чадо.
- Осподи милостивый, откуда беда на наши головушки? - простонала она. - Далеко ли горит, Василь?
- Не видно. Может, на займище за Мшагой.
Марина облегченно вздохнула.
- Далеко.
- Может, и не на гарь набат, - прислушиваясь к звону сухой кленовой доски, предположил Василько. - Похоже, Марина, что не пожар, а вече бьют. Не слыхала, о чем нынче толкуют люди?
- На улице не была, Василь, - начала было Марина, но, оборвав себя, качнула люльку. - Уймись ты, светик! - заговорила, укачивая чадо. - О-о-о, - протяжно-певуче зазвучал ее голос.
Гибкий шест зыбильна, на котором висела люлька, изгибаясь под тяжестью, при каждом движении люльки постукивал о потолок своим комельком. Чадо, успокоенное качкой и однообразной, бессловесной песнью матери, затихло. Марина помахала над люлькой ладонью, отгоняя мух, поправила полог.
- Сердечушко что-то болит, Василь, - сказала мужу, торопливо, без передышки уничтожавшему еду. - Не беду ли чует?
- Ну вот, чует… Что ты ее кличешь! - Василько встал, не глядя, пошарил на полавочнике, куда положил шапку, надел ее. - Схожу узнаю, о чем набат?..
У старого дуба собралось мужское население погоста. Кто стоит, кто, подобрав под себя ноги, опустился на луг. Говорят вполголоса. На лицах тревожное ожидание. Никто не знает толком, зачем собралось вече. В дубовой листве, выше всех, нет-нет да и покажется голова Путка. С изумлением и любопытством смотрит парнишко на жителей, на блестящие доспехи Ивашки.
Василько подошел, когда Ивашко уже беседовал с жителями. Не с первого слова кричник понял, о чем идет речь, но, вслушиваясь, наконец догадался, что витязь говорит о полчищах шведов, напавших на Русь, и что грозят эти полчища полоном и разорением Великому Новгороду, погостам и займищам новгородским.
- Страшное твое слово, витязь, - раздалось в толпе. - А как да не переможем?
- Ой, горе!
- Лихая година, лихая! Со всех сторон враги, куда ни глянь…
И ропот, и смятение, и ненависть к врагам в голосах людей. А день ясен. Зелень деревьев, нив, луговых трав пылает под теплыми лучами опускающегося к закату солнца. За Мшагой вьется к небу белый дымок. Словно легкая паутинка струится он в неоглядном просторе, над вершинами бора.
Весть о нашествии свеев черным ветром разнеслась по избам. Кое-где видны заплаканные лица, женщины испуганно прижимают к себе детей, будто ждут, что вот-вот ворвется на погост орава людей - чужих обликом, сердцами, речью, и, озверев, безжалостно уничтожит все, зальет кровью.
- Что за напасть? - громко прозвучал голос Василька. - Встали мы поперек горла свеям. Как встретить их? Спросим деда Левоника, что он скажет.
Все глаза устремились на старика. Он, как бы поняв ответственность свою в этот трудный час, выступил вперед, поправил на голове ремешок и заговорил. Ивашко даже залюбовался на него. Будто бы и не старик, который недавно налаживал косы, говорил о летней страде, о тяжести княжей дани, ведет речь перед народом, а кто-то другой, крепкий и сильный, как вековой дуб, что стоит у околицы, посреди утоптанного, ровного луга.
- Я молвлю, братцы мои, - начал он. - Прежде не кланялись перед врагами русские люди, кланяться ли ныне? Рогатинами встретим гостей незваных.
- На дороге к погосту поставим тверди, засеки нарубим, - послышался чей-то голос.
- И тверди и засеки кругом погоста - все хорошо, - снова заговорил Василько. Он снял шапку и вытер ею вспотевший лоб. - А ладно ли, если будем дома сидеть, ждать лихих гостей? Так-то, пожалуй, на печи воры застигнут. Страшно? И мне страшно, как всем, а ждать еще страшнее.
- Почто ждать? - сказал дед Левоник, взглянув на Василька. - Головой думает князь Александр Ярославич, собирает он большой полк, наша воля подмогу дать. Соберем и пошлем в утре на Новгород свои железные изделья, кто топоры, кто рогатины аль иное оружие. Посошных ратников не берет князь с погоста нашего, ремесло наше он уважает, а будто нет у нас охочих?
Пошел бы я, да голова седа, обузой стану. Силы мало в руках, не осилю боя. Придется, знать, мне на погосте сидеть с бабами, около домницы куковать. А в ком играет силушка да хвост сзади не тянет, тому и путь, тому и встречать свеев.
- И встретим, - тряхнул головой Василько.
- Пойдешь? - будто испугавшись слов Василька, спросил его Олекса и оглянулся на свою избу с высокими тополями в палисаднике.