Не переставая играть веслом, Ромаш пристально всматривался вперед, в ту сторону, откуда летела чайка. Они пронеслась над ладьей. Это развеселило гребцов. Появление птицы напомнило им о земле, о том, что где-то недалеко, за сизой дымкой, повисшей над морем, скрывается берег; но берег чужой, неприютный. Прежде на пути в Висби и когда шли обратно в Новгород, приставали к здешним берегам, а с той поры, как появились из немецких земель ливонские рыцари и подчинили себе ливов и эстов, новгородцы держатся дальше от берега. Бывало, что рыцари захватывали и уводили ладьи.
- Глянь-ко туда, Спиридонович! - крикнул Ромаш и поднял руку, показывая вперед. - Что там?
Спиридонович приставил к глазам ладонь.
- Ничего, - сказал он. - На море ни ладьи, ни паруса.
- Туман поднимается.
- Не в глазах ли у тебя рябит, Ромаш? - усмехнулся Спиридонович. - Небо ясное, море блестит и играет.
Ромаш взмахивая веслом, теперь с такой силой нажимал на него, что вода пенилась и с шумом лизала борт. Туманное облачко, на которое указывал он, росло, расползалось по горизонту. Теперь его видел и Спиридонович. Налетел ветерок и шевельнул безжизненный парус. Солнце сияло, но блеск его вдруг поблек, стал мягче, прозрачнее; солнечные лучи не проникали уже, как прежде, в темную глубину моря, а лишь скользили по его гладкой, неподвижной поверхности. Набежавшая издалека усталая волна, словно предупреждая об опасности, лениво качнула ладью. Прошло еще немного времени, внезапно парус сердито хлопнул и, расправляясь, стал наполняться ветром.
- Земля… Землю вижу! - крикнул Ромаш. - Буря идет, держи к земле, Спиридонович!
Вдали, выступая из воды, показалась темная полоска берега. Ветер, точно сердясь на скользящие по воде ладьи, быстрее гнал их. Там, где Ромаш увидел землю, теперь различалась покрытая лесом гряда прибрежных холмов.
Туча заволокла солнце. Как прозрачные стрелы, упали крупные капли дождя. Волны, вздымаясь, с яростным шумом рассыпали пенистые белые гребни. Ладьи разметало. Берег недалеко, но там, куда волны гнали ладью Спиридоновича, тяжелой, темной громадой высилась выдавшаяся вперед скала. Спиридонович и гребцы, которые находились с ним, не успели подумать об угрожающей им новой опасности, как огромная волна подхватила ладью и со страшною силой бросила вперед…
Голый песчаный берег заливает вода. Ни деревца, ни жилья вокруг. Когда Афанасий Ивкович, промокший, со слипшейся бородой, выбрался на твердую землю, он истово перекрестился и, с трудом шевеля посиневшими губами, пробормотал:
- Не одни ли мы остались в живых, Ивашко?
Он долго всматривался в затянутую мутной дымью дождя бушующую стихию моря. Казалось, огромная, неукротимая сила, которая таилась в морской глубине, вырвалась наружу. С берега волны казались еще выше. Острые гребни их накатывались на отмель и отступали, брызжа пеной.
- Скорлупки малой не видно на море, - сокрушенно простонал Ивкович.
- Не видно, - согласился Ивашко. - А может быть, их, как и нас, бросило на берег? - высказал он надежду.
В Висби Ивашко сел на ладью Афанасия Ивковича. Боялся тот идти морем без надежной защиты. Спиридонович посмеялся над опасениями Ивковича, но Ивашку к нему отпустил.
- Не жду и не надеюсь на то, Ивашко, что и другим удача, - заикаясь, с безнадежностью в голосе продолжал жалобы Ивкович. - Жаль Василия Спиридоновича, умен и силен был, помяни господи его душу!
- Не рано ли за упокой поминать, Афанасий Ивкович? - вздрогнув при напоминании о гибели Спиридоновича, хмуро пробормотал Ивашко. - Подождем.
- Двух чудес не бывает, - не унимался Ивкович. - На берегу мы, а какая это земля? Небось островишко песчаный…
Как ни убедительно было то, что сказал Ивкович, Ивашко не верил в гибель Спиридоновича. Мог ли представить он, что не увидит гостя на Великом торгу, не услышит голоса его у Ярославовой звонницы? Бросился бы сейчас Ивашко на поиски, да нельзя оставить Ивковича - еле жив тот.
Глава 25
Владыка
Александр выехал из Переяславля сразу же после буйства ростепели, когда еще не просохли дороги. Поезд тащился медленно, задерживаясь у переправ через реки и топи. На второй неделе увидели Торжок.
В Торжке Александр остановил поезд. Путь преградила не вошедшая в берега после весеннего паводка быстрая Тверда. Впереди, на пути к Новгороду, холмы Валдая. На реках и ручьях перед полой водой разобраны мосты и большей частью вновь не наведены. Александр оставил в Торжке молодую дружину с поездом и княгинею, наказав им не трогаться в путь, пока не просохнут дороги, а сам, чтобы не задерживаться понапрасну, со старой дружиной вышел налегке.
Теперь двигались быстрее. На третий день, с вечерними сумерками, вступили в Новгород. Стук копыт множества коней по бревенчатым мостовым встревожил жителей.
- Войско… Пресвятая владычица! Копий-то, копий!..
- Не князь ли Александр с дружиною?
- Он, Ярославич… И кони русские, и шеломы с еловками… Сам впереди. Посадка его, княжая.
Утром звонили колокола. Над городом кружились стаи испуганных галок; сполошный крик их разносился далеко по Волхову - громкий, неугомонный.
Александр Ярославич побывал у святой Софии. Узнав о недуге владыки - навестил владычный двор. Извещенный ближними попами о приезде князя, владыка сделал было усилие приподняться навстречу, но Александр быстро прошел вперед и опустился на колено.
- Благословен грядый… - начал владыка, простерев руку над головой Александра. - С приездом тебя, княже! В трудах и горестях встречает тебя Великий Новгород! Много страстей людских, много зла вокруг, и нет пастыря, который крепкою десницею защитил бы от бед.
- Ия тревожусь о том, владыка.
- Будет ли твой приезд, княже, освящен миром, сменит ли Новгород ризы печали на ризы радости?
- О том он сам скажет, - стараясь говорить мягче, не повышая голоса, ответил Александр. - Я к людям новгородским зла не имею и шел не на ссоры и не на распрю.
Александр мало изменился за то время, что не был в Новгороде. В пути он загорел, волосы и борода его выцвели и посветлели от солнца. Казалось, вместе с ним покой и тепло вошли в горницу старца, и тот, почувствовав это, оживился.
- Близко войско лыцарское, княже, - сказал владыка, и взгляд его испытующе остановился на лице Александра. - Во Пскове лыцари, в Водской пятине нашей срублен ими город Копорье и другие городки. Зимою ватаги лыцарские были близ Тесова… Не придется ли Новгороду встречать лыцарское войско у своих стен? Нелегко будет биться с ними, княже. Соберем ли достойную рать?..
- Опасность велика, владыка, - подтвердил Александр слова старца. - Вижу ее. Соберу рать. Посошных возьму и охочих. Карелу и ижорян позову. Старая дружина пришла со мной в Новгород, молодая осталась в Торжке с княгиней; как просохнут дороги, княжий поезд выйдет из Торжка. Батюшка, князь Ярослав, обещал Новгороду помощь низовыми полками. Многолюдно войско лыцарей, да на чужой земле оно. Соберется рать, выступим на Псков. Освободим Псковскую землю.
- А Орда, княже? Возьмет ли Русь меч противу язычников?
При напоминании об Орде лицо Александра потемнело. Перед глазами его возникли разрушенные города Суздальщины, заросшие крапивой пепелища погостов и займищ.
Уезжая из Владимира, в беседе с отцом Александр сказал, что под стягом великого князя готов идти против Орды. Ярослав выслушал сына, поморщил губы в улыбке и молвил:
- Слушал я тебя, Олексанко, и вспомнил: таким же, как ты, был и я когда-то. Удалью и силой своей хвалился. А прошли годы, понял: не всякого врага возьмешь удалью. Нынче откроюсь тебе, слушай, что молвлю, и помни: полна Русь гнева и ненависти, велика боль ее. Поднимется она, готовая биться с врагом. Думал я о том, много ночей не спал… Храбро будем биться, но Орда сильнее. Многолюдством своим сомнет и порубит наши полки. Смел ты умом, Олексанко, скажи: какой избрать путь?
- Не ведаю, батюшка, - признался Александр. - Тяжко мне от твоего слова.
- Да, тяжко. А одною ли силой жива Русь? Нет, Олексанко. Жива она и мудростью людей своих.
Ярослав помолчал, подвинулся на лавке ближе к Александру и, как бы желая рассеять тревожное впечатление от того, что говорил раньше, продолжал:
- Когда враг на рубеже - не время бежать от битвы. Но когда враг - сильный и многочисленный - пришел в землю твою и войско твое разбито, сожжены и разрушены города… Время ли гибнуть тем, кто не мирится с позором плена? Не имут мертвые срама, молвил старый князь киевский Святослав Игоревич, но не славна смерть, если не преграждает она дороги врагу. Нынче Орда далеко, в Уграх. И не лезть нам очертя голову на рожон, а силу копить надо, большую силу. Да, Олексанко, силу! А на Руси? Каждый город своей головой думает. В том и корень всех зол. Дед твой, великий князь Всеволод, поднял свой щит выше всех князей русских, его делами сильна и крепка была Суздальская земля. И я верю, Олексанко, что вокруг Суздальской срединной земли сложится Русь, стяг князей суздальских станет стягом Руси, а великое княжение владимирское навсегда останется за родом нашим.
Эта беседа с отцом вспомнилась сейчас Александру в разговоре с архиепископом.
- Не удалью своей пришел я хвалиться перед тобою, государь-владыка, - подняв голову и оторвавшись от размышлений своих, вымолвил Александр. - Удали много на Руси, но горе нам, если употреблена будет она во зло.
- Хвала мудрости твоей, княже, - приподнявшись на изголовье, произнес владыка. Розовые пятна румянца, выступившие на впалых щеках старца, выдавали его волнение. - Слабы мы, но неизреченна милость творца. В страхе перед ордынским войском, ввергшимся ныне на земли королей польского и угорского, готовы западные христиане оказать нам помощь свою. Не обретем ли выгод в союзе с ними? Римский патриарх ищет дружбы нашей…
Александр нахмурил чело. "О чем сказал владыка? - спросил себя. - Почто хитрит старец, говоря о выгодах союза с латинским Западом?"
- Войско латинских меченосцев на нашей земле, государь-владыка, - решив не скрывать своих мыслей, сказал Александр. - И ты, государь, и люди новгородские встревожены нашествием латынян. Римский патриарх благословил крестовый поход свеев; новгородские полки поразили свейскую рать. Ныне римский патриарх благословляет поход ливонских и иных латинских земель лыцарей. Какой помощи ждать Руси от латынян?
- Союз христианских народов против нечестивой Орды благословит бог и святая церковь его, - медленно произнес владыка. - Споры христианского Востока и христианского Запада - не преграда к совместной борьбе против язычников. Не сомневайся, княже, всякое бо сомнение есть шаг к бессилью. Не слухами и не старческими домыслами навеяно то, о чем говорю и что надлежит решить тебе, князю. Гостит в Новгороде папский легат, облеченный доверием, муж мудрый…
- Папский легат… В Новгороде? - не утерпел, спросил Александр.
- Да. Видел его аз и беседовал с ним о делах церкви.
- Чего он хочет?
- Не мне, обремененному недугами, доверит он свои тайны, - устало опустясь на ложе, ответил владыка. - Скромным путешественником явился он на Новгород, а живет у единоверцев на Готском дворе. Тщусь надеждой, княже, в старости моей видеть радость и мир над домом святой Софии и над градом нашим.
Глава 26
Путь в городище
Тревожные раздумья всю ночь беспокоили Александра. Изумляло его и настораживало то, что услышал он от владыки. Казалось, владыка искренне радуется тому, что видит князя, и в то же время он говорил и держал себя так, словно не открыл Александру всех своих дум. И в недуге старец остался верен себе. Александр не сомневался в том, что владыка о многом говорил с папистом, но о чем сказано было, умолчал, ограничась похвалами латынянину.
"Не хитрость ли и обман скрываются под личиной любознательности паписта? - думал Александр. - Буду говорить с ним".
Рано просыпается Новгород. Алеет заря на востоке, а над крышами уже вьется дым, белыми струйками поднимаясь к небу. У колодцев, перекликаясь с шумными, бестолковыми стаями галок, скрипят "журавли", тянут из глубины бадьи со студеной водой, чистой, как слеза девичья.
Об эту пору улицами Торговой стороны мчались два всадника. Уличные сторожа, снимавшие решетки на переходах у Верхнего ряда, ворчали, приговаривая:
- Княжие дружинники… Скачут-то, осподи! Свои-то головы сломят - ладно, а ну как затопчут кого…
На Ильиной улице заливисто орут петухи, деловито квохчут и роются в дорожной пыли куры. Всадники мчатся, не сдерживая коней. Хлопая крыльями, обезумев, куры спасаются в стороны. Рябая, с черным хохолком, сбитая копытом коня, испустила предсмертный крик. Из ворот Никаноровых хором вылетела босая, в шитой мережками рубахе Мардальевна.
- Ах, погубители! - подняв хохлатку и грозя вслед всадникам, заголосила она. - Споткнулись бы кони у вас, сломать бы вам шеи беспутные!
- На кого кличешь беду, Мардальевна? - спросила выбежавшая на крик из соседних хором женщина. - Уж не воры ли?
- Дружинники княжие. Скачут улицей, как ошалелые… Хохлаточку погубили. На княжий суд пойду…
Когда выбрались за город, на Красное поле, передний из всадников придержал коня, подождал товарища и сказал, улыбаясь:
- Люблю, Олексич, когда конь мчится быстрее ветра. Рад ли ты, что мы снова в Новгороде?
- Рад, княже, - коротко ответил Олексич. - И мне любо скакать на лихом коне, но теперь пойдем-ка шагом. Весточка у меня есть.
- Добрая ли? Уж не наведался ли молодец на Нутскую улицу, к косящатому окошечку Катерины-свет? - рассмеялся Александр. - Жива ли она? Не забыла ли молодца?
- Не успел, княже, не наведался, - улыбнулся Олексич.
- Небось ждет. Не томи молодушку, Олексич, приголубь! Не звала бы обманщиком ближнего дружинника.
Олексича смутила речь Александра, но нечего возразить молодцу, не в чем и оправдываться. Он подогнал коня и, поравнявшись с князем, сказал:
- Вечером, как вернулись со владычного двора, говорил я, княже, с Яковом Полочанином. Сказывает он: Ивашко, дружинник твой, был на княжем дворе.
- Ивашко? - придержал коня Александр. - Где пропадал он? Почему бежал от похода на свеев? Спрашивал его Яков?
- Спрашивал.
- В трусости повинен молодец? - нахмурился Александр. - Почему Яков не схватил его? Жаловал я отрока, а он клятву и слово нарушил.
- Ни в трусости, ни в нарушении клятвы нет Ивашкиной вины, Александр Ярославич.
- Что ты молвил?
- Не повинен. Приспешник Нигоцевичев кончаром поразил молодца.
- Где? Почто поддался злодею?
Взгляд Александра был все еще хмур, но в голосе послышалось любопытство.
Олексич рассказал князю обо всем, что сам знал о походе Ивашкином на Шелонь, о встрече на займище и о том, как злодей хитростью обошел витязя, ранив его.
- Виноват или прав отрок - ввечеру, как вернемся в Новгород, спрощу сам. Где обитает он? - спросил Александр.
- По первости жил на княжем дворе, но скучал без дела. Ушел к мастеру Никанору на Ильину. Весной, после ледохода, сел гребцом на ладью Василия Спиридоновича.
- Что за поход? Куда ушел Спиридонович?
- На Готланд, в Висби. С товарами повели ладьи. Александр некоторое время ехал молча. На лугах, раскинувшихся по сторонам дороги, трава начала обсыхать, солнце грело сильнее.
- Кто еще из торговых гостей ушел в Висби? - спросил.
- Афанасий Ивкович. Будет благополучен путь морем, в полулете вернутся в Новгород.
Глава 27
Искусство деда Левоника
Никанор был в кузне, когда скрипнули ворота и колеса застучали по мостовому въезду. Вскоре со двора окликнули:
- Принимай крицы, Никаноре!
Никанор доковал изделие, бросил его в лоток и тогда лишь выглянул из кузни.
- Кто прибыл, не Василько ли?
- Я, Никаноре.
- Хорош гость и ко времени, - довольный приездом Василька, Никанор показался на дворе. - Нужно мне железо кричное, хотел о том весть подавать.
Василько отпряг лошадь, привязал ее к телеге и повесил на передок сплетенный редкими петлями мочальный кошель с сеном. Никанор, стоя у телеги, осматривал крицы.
- Сам варил крицы, Василько?
- Сам, бранить не будешь. Воз железа тебе и дар от деда Левоника.
- Как живет старый?
- Крепок. Деду Левонику и сто годов - не годы. Свое изделие послал… Вот, любуйся, Никаноре!
Василько передал Никанору топор, скованный Левоником.
Топор Левоника не похож на те, что ковались в Новгороде, не похож и на иноземные. Широкое и тонкое лезвие топора посажено наглухо на длинное топорище с проложенными по бокам двумя железными полосами и схваченное кольцами; топорище прямое, длиною оно напоминало древко медвежьей рогатины. Обушок топора вытянут клевцом и изогнут "к себе", на манер багорчика; лезвие округлено так, что напоминает серп месяца. Бородка лезвия прихвачена кольцом к топорищу, а острый носок рогом вытянут вверх.
Никанор с любопытством, со всех сторон, оглядел изделие, тряхнул на руке, помахал им.
- Топор как перышко, а топорище полпуда, - сказал. - Носок - хоть коли им заместо рогатины. Не пойму, в чем хитрость. Стоек ли топорик, Василько? Пробован?
- Пробован, Никаноре. По твоему уставу на пять слоев кован, - ответил Василько.
Они вошли в кузню. Никанор указал Васильку на железную плашку, валявшуюся близ кряжа наковальни.
- А ну, ударь! Поглядим, стоек ли?
- Пытал, Никаноре, у себя в кузне. Стоек, не гнется.
- То у себя, а то здесь.
- Не веришь, гляди!
Василько взял топор, поплевал на ладони и размахнулся. Со свистом сверкнуло широкое лезвие, рассекло плашку.
- Ни зазубринки, - обтерев с лезвия приставшую к нему землю, довольно произнес Василько. - Хорошо рубит.
Никанор снова осмотрел топор, поднял куски рассеченной плашки. На разрубе железо гладко блестело.
- Добрый мастер Левоник, - похвалил. - Ковал я топоры и плотницкие и боевые, но как этот - впервой вижу.
- Дед Левоник умеет колдовать над железом, - довольный похвалой Никанора, сказал Василько. - Он и название своему топору припас. Топоры, которыми лес валят в борах, мужики секирами называют. Левоник и говорит: моим-то не лес, а врагов валить; маховой, говорит, он, под стать секире. Велел и тебе сказать, что не топор ковал, а секиру.
- Не тяжел, а секиры стоит, - согласился Никанор.
- Наказывал мне Левоник, - продолжал Василько. - Отдай, говорит, игрушку мастеру Никанору и не забудь, напомни: не на то дарю, чтобы изделие мое ржа ела, а чтобы размыслил мастер и оценил. Рубит, сказал, моя секира, как топор, вперед колет, как копье аль рогатина, а клевцом лыцаря в железах повергнет наземь, как багорчиком; закалена, сказал, секира на кремень, ни железо, ни медь от нее не укроют.