- Хитро кует, хитро и думает Левоник, - одобрил Никанор. - Перед свейским походом сковал я меч в дар Александру Ярославичу, а Страшко - перо к копью. С тем мечом и копьем Ярославич в бою был. Как вернулся в Новгород, молвил: хороши меч и копье, что скованы нашими кузнецами, лучше франкских. Ныне поглядит он на изделие Левоника; ни у ордынян, ни у лыцарей нет похожего топорика, да и хитреца небось нет под пару старому Левонику.
- Был бы в Новгороде Александр Ярославич, может, и впрямь показать бы ему изделие Левоника.
Никанор взглянул на кричника, хитро усмехнулся и подошел к горну.
- Качни-ко мех, Василько! - сказал.
Василько ловкими и сильными взмахами коромысла принялся качать мех. В горне вспыхнуло и зашумело синее пламя. Никанор пошевелил угли, огрудил их и вдруг спросил:
- Скажи-ко, Василько, день аль ночь на улице?
Василько с недоумением уставился на Никанора, не понимая, о чем тот спрашивает.
- Улицами ехал ты, неужто не разобрал? - переспросил Никанор.
- Разобрал, да не ведаю, к чему слово твое, Никаноре?
- К тому, мастер, что на глаз ты зорок, а вот на ухо туговат. Ехал на Ильину через Великий мост, мимо княжего двора… Не играют ли там песни дружинники?
- Вроде бы шумно было, Никаноре. Впрямь так…
- То-то. Не пусто на дворе, а где дружина, там и князь.
- В Новгороде?
- Со вчерашней ночи. Качни-ко сильнее мех, не жалей силушки! Не сковородник куем, перо к рогатине.
…В горнице, когда появились там Никанор с гостем, Аниса Мардальевна поставила перед ними ендову с хмельным медом, разрезала пирог луковый и принесла в глиняной плошке жареную курицу.
- Не знала гостя, не припаслась, - сказала. - Мало разносолов на столе.
- Не гневи бога, хозяюшка! - засмеялся Василько. - Наставила снеди полон стол и жалуется - угощать-де нечем. А на столе и мед, и пирог, и курица в плошке…
- Ой, не напоминайте мне о курице! - потускнела лицом и жалостливо потерла глаза Мардальевна. - Уж такая-то она у меня хохлаточка-то была, красавица-то. Люди любовались, завидовали. Покоя из-за нее лишилась.
- Почто же ты, Аниса, извела ее? - спросил Никанор. - В плошке на столе и не хохлаточка петухом споет.
- Не серди меня, Никаноре! - Мардальевна перебила мужа. - Сказывала тебе: утром, спозаранку нынче, княжие дружинники гнали улицей. Уж, право, как оглашенные! Конем-то на нее… Вернулись на нашу голову.
Глава 28
Остров Сарема
Огромная волна, подхватившая на свой гребень ладью Спиридоновича, бросила ее на выступившую в море темную скалу. Казалось, все кончено. Гребцы опустили весла. Но то, что произошло в следующий миг, не столько обрадовало, сколько изумило обреченных на гибель людей. Громада скалы словно расступилась. Ладья скользнула в узкую, как бы прорубленную в камне, темную щель и оказалась в защищенной от моря спокойной лагуне. Не веря в спасение, люди с недоумением оглядывались друг на друга.
- Кому не судьба утонуть в море, тот не утонет, - придя в себя, промолвил Ромаш. Он попытался усмехнуться, но никто не поддержал его. Молча подгребли к берегу. Наказав Ромашу, чтобы тот причалил ладью, Спиридонович поднялся на ближний холм.
Море бушевало, не переставая лил дождь. Впереди, насколько хватал глаз, с ревом низвергались белые гребни волн. Нигде не видно и следа людей. "Погибли", - вспоминая Ивашку и Афанасия Ивковича, прошептал Спиридонович.
От места, где находился он, уходила вдаль цепь покрытых лесом холмов. К югу лес реже, там простиралась плоская, голая равнина. С вершины Спиридоновичу казалось, что земля, на которую волны выбросили ладью, медленно опускается и локоть за локтем исчезает в море.
Спиридонович поискал взглядом жилье; вокруг нигде не видно и признака погоста или займища. Если земля эта остров, то он, хотя и безлюден, все же не похож на те, каких много рассыпано в устье Невы-реки. Остров этот обширен; море на нем видно только с той стороны, где пристала ладья. Если же берег не островной, а принадлежит земле ливов или эстов, то не приведет ли судьба встретиться с рыцарями-меченосцами? Лучше бы увидеть в море ладьи шведов, чем на берегу рыцарей.
Спиридонович начал спускаться к лагуне, где оставил ладью. Не одолел он и половины пути, как неожиданно, из-за кустов, со всех сторон показались чужие люди. Босые, в лохмотьях и рубищах, они что-то кричали новгородскому гостю, но Спиридонович не понимал их языка. Кое у кого в толпё виднелись рогатины и топоры, большинство же было вооружено заостренными наподобие копий кольями и насаженными на древки косами. Поднимаясь на холм, Спиридонович не захватил с собою оружия. Он не знал, что за люди перед ним, чего они хотят от него?
Пока новгородец раздумывал, как избежать нежданной опасности, от толпы отделился высокий голубоглазый молодец, вооруженный рогатиной. Грубая посконная дерюга накинута на его плечи вместо одежды, лицо обрамляют тонкие, как лен, но спутанные, волосы. Он что-то сказал своим, и вокруг наступила тишина. Спиридонович догадался: голубоглазый молодец - предводитель ватажки. Приблизясь к Спиридоновичу, молодец остановился, опустил рогатину и заговорил.
- Не понимаю, - потряс головой Спиридонович и подумал: "Холопы меченосцев. Что надо им?" Не смерть, не потеря товаров, коими нагружена ладья, страшили Спиридоновича, а то, что может он изведать вражий полон.
Голубоглазый заговорил снова, Спиридонович молча смотрел на него. Молодец поманил кого-то из своих. К ним приблизился босой, с заросшим бородою лицом ватажник. Рваное рубище еле прикрывало тощее тело.
В заскорузлых, жестких от мозолей руках он держал сухой заостренный кол. Ватажник посмотрел на Спиридоновича и молвил по-русски:
- По одёже и обличью сужу - ты, молодец, Новгородской земли житель?
Услыхав русскую речь, Спиридонович готов был обнять незнакомого, но вовремя спохватился: поймут ли его радость ватажники?
- Правду молвил, житель. Новгородец я. А кто вы? Почто грозите мне?
- Зачем ты пришел на наш остров? - спросил ватажник.
- Не своею охотой. Шли мы на ладьях из города Висби, а утром нынешним буря разметала ладьи. Где мы, какая и чья эта земля?
Ватажник передал на чужом языке то, что услышал от Спиридоновича. Голубоглазый молодец выслушал, подошел ближе.
- Это мастер Кууск, наш староста, - сказал ватажник, показывая на голубоглазого. - Он говорит, что мы рады видеть у себя, на Сареме-острове, гостя новгородского. Ливонские лыцари хитростями и насилием захватили нашу землю, а нас, свободных эстов, обратили в холопов. Не стало у нас сил терпеть тяготы холопства, мы взяли оружие, окружили лыцарские замки: или разрушим их, или погибнем. От русичей мы не знали зла. Мастер Кууск и народ наш просят тебя, гость, и товарищей твоих побыть на острове. Мы бедны, много бед приняли от лыцарей люди наши, но для друзей у нас найдется кров.
- Передай, житель, мою благодарность предводителю вашему и народу на Сареме, - сказал Спиридонович. - Не найдется ли на вашем острове искусного мастера, который осмотрел бы нашу ладью и исправил то, что повреждено морем?
- Где ладья и твои товарищи, гость?
- Внизу. Укрылись на тихой воде. Оттуда я поднялся сюда…
Гулом одобрения и сочувствия встретили эсты слова Спиридоновича. Окружив его, жали ему руки. Кууск велел передать Спиридоновичу, что у них есть мастера, которые осмотрят и исправят ладью.
Ни в Новгороде, ни в Висби Василий Спиридонович не слыхал о восстании эстов на Сареме против ливонских рыцарей. Между тем восстание началось весной, под Юрьев день. Эсты изгнали рыцарей с северной половины острова и с восточного берега; епископ Генрих бежал в Ригу. Лишь на юге острова прочно держался замок командора Эрнста фон Эльтона. Эсты оказались бессильными перед каменными стенами замка. То, что из беседы с мастером Кууском и жителями узнал Спиридонович о борьбе их с Орденом, и удивило и обрадовало новгородца.
- Знаем мы повадки лыцарей, но с вашим оружием, - показав на заостренные колья в руках окруживших его эстов, Спиридонович горько усмехнулся, - устоять ли противу мечей и копий?
- Правду сказал ты, гость, и не легко правду слышать, - ответил Спиридоновичу мастер Кууск. - Мало у нас оружия, неумелы мы в битвах. Не хитростями - кровью своей добываем свободу. И помощи нам нет. Если ты, как друг, пришел к нам - рады мы послушать твои советы.
Спиридонович проснулся и услыхал: кто-то зовет его по имени. Хотел открыть глаза, но веки были так тяжелы, что недостало силы разомкнуть их. Смутно, впросонье, припоминалась буря на море, скала, на которую волна бросила ладью, встреча с эстами… А после? Спиридонович оказался в курной избе. Ясно представил он гладкий земляной пол, очаг и глиняный горшок у огня. Промелькнуло в памяти лицо молодой женщины, крутящееся колесо прялки и зыбка около. Старик с гордым и суровым лицом. Были еще люди, они шумно приветствовали гостя. Спиридонович не успел понять, когда видел он все это, как вновь услышал потревоживший его сон голос.
- Проснись, Василий Спиридонович! Не ждал, не гадал, что встретимся.
Голос знакомый. Спиридонович открыл глаза. Изба та же, какая помнилась ему. Серый тусклый свет струится в узкую, затянутую сухим бычьим пузырем оконницу. Рядом… Афанасий Ивкович.
- Крепок был сон у тебя, Спиридонович, - говорит Ивкович. - Жаль было тревожить, да не утерпел.
- Ты… Афанасий?!
- Я. Все, кто со мной были, здравы. Пришли мы в здешний погост, а навстречу, глядим, Ромаш… От него о тебе узнали. Война, слышь, на островке-то. Не пора ли ладьи нам в море спускать?
- Ивашко с тобой? - будто не разобрав тревоги, прозвучавшей в голосе Афанасия Ивковича, спросил Спиридонович.
- Здесь он; на улице, с жителями. Есть тут один среди эстов, который русскую речь понимает. Родом он, сказывает, с Ладоги. Пристал как-то к Сареме-острову, обжился тут и не вернулся домой. Баба тутошняя у него, чада народились… Григорьем, сказал, его зовут.
На улице Спиридонович встретил Ивашку и не узнал молодца. За всю путину, как отвалили от Новгорода, Ивашко держался так, словно ничто не радовало его на море; тихий был, задумчивый. Не весел ходил он и в Висби, сторонился людей. Как-то спросил его Спиридонович: о чем у молодца грусть-тоска? Ивашко не открыл душу побратиму, сказал обиняком: не мне, мол, Василий Спиридонович, жить в чужой стороне, то ли дело на Новгороде. "Закончим торг, к половине лета будем дома", - утешил его Спиридонович, но Ивашко не повеселел.
Сегодня он иной. Казалось, не знал он моря, не ходил на ладьях в Висби, не видел бури морской, не знал и страха перед нею. Глаза у Ивашки блестят, резкие морщинки, бороздившие лоб, разгладились, на губах улыбка, во взгляде, в каждом движении его - удаль и лихость молодецкая. Позови его сейчас Спиридонович на поединок полюбовный - не отступит. Не поразился Ивашко и тому, что увидел Спиридоновича, словно заранее знал, что рассерженное море не причинит зла гостю.
- Ивашко! - позвал Спиридонович.
- Спиридонович! Ой, да рад ли ты, что пристали мы к берегу?
- Не знаю, чему радоваться? - усмехнулся Спиридонович.
- Счастливо пристали… Видел людей здешних?
- Видел.
- Худо живут, а люди смелые, добрую кашу заварили лыцарям.
- Какую кашу?
- Богатыри люди, - Ивашко еще раз похвалил восхитивших его эстов. - Ни жительства своего, ни жизни - ничего не жалеют в борьбе; всего дороже им их остров и воля. Но трудно им, - при этих словах лицо Ивашки потемнело. - У лыцарей мечи острые, копья и топоры боевые; сами в броне, а эсты бьются кольями вместо копий. Побьют их лыцари.
- И я о том думаю, Ивашко. Не многолюдством - хитростью и оружием выиграют лыцари битву.
- Что делать, Спиридонович?
- Пришлые мы люди, Ивашко. Что пользы эстам в похвале нашей.
- По-иному бы помочь.
- Как? Мы не в Новгороде Великом, сами в беде.
- То и добро, что не в Новгороде, Василий Спиридонович, - сказал Ивашко, и глаза его вновь заблестели. - Из Новгорода не достать Сарему, издалека жалели бы, а мы здесь. Слава бурному морю Варяжскому за то, что бросило оно к острову наши ладьи! Дозволь, Василий Спиридонович, тем, кто охочь из наших, удаль оказать, помериться силой с лыцарями!
- За кого просишь?
- Первее за себя. Я мечу копье, топором и мечом владею. Ромаш топором сечет и стрелы пускает метко… За всех прошу.
- Не к бою ли зовешь, Ивашко? - вмешался в разговор Афанасий Ивкович.
- Боя не страшусь, - Ивашко поднял глаза на Ивковича. - Где люди бьются за правду, там и наша воля.
- Наша воля - скорей ладьи на воду да плыть к своим берегам, - сказал Ивкович. Он сердито запахнул полы чуги, задрал бороду и сверху вниз смерил взглядом Ивашку. - За чужое дело голову рад сложить.
- О себе ли нам думать! - вмешался в спор мастер Дементий. - Уйдем с Саремы, стыдно будет после показаться на Великом Новгороде. Есть в ладьях у нас копья, луки тугие, топоры и мечи… Я не торговый гость, не ведаю торговых обычаев, а правде цену знаю.
- Легко тебе молвить, мастер, - глаза Ивковича сузились так, что казалось, не видят они света. - Пристало ли торговому гостю с пустой ладьей идти в Новгород? Да и в том беда: не лыцарскому ли войску дадим железо? Здешние люди не свычны владеть копьями; бегут с поля, а железо оставят.
- Будут владеть, не печалься, Афанасий Ивкович! - к изумлению Ивковича вмешался Спиридонович. - Враги эстов - лыцари; враги лыцари и Великому Новгороду. Дадим помощь - Новгороду от того не убыток. Море не взяло наши ладьи… Случись бы так-то, не видать нам Новгорода, да и Саремы не знать.
- Хо-хо-хо! Ай да Спиридонович! - смеясь, громко воскликнул Ромаш. - Не слово - серебро молвил. Дай и нам поглядеть на лыцарские хоромы, крепко ли стоят они?
- Твоя воля, Ромаш, - отозвался Спиридонович на восклицание гребца. - Не поперек дороги стою. Здешние мастера ладьи чинить будут, осмолят заново, а мы попытаем покуда, хорошо ли живется лыцарям на Сареме?
Глава 29
Коса на камень
Кажется, все предвещало успех отцу Биорну. В Риме кардинал Риенци, напутствуя его при отъезде, ясно намекнул, что легату папской курии предстоит честь стать епископом Новгорода. Ливонское войско, вошедшее в Изборск и Псков, держит в своих руках ключи от рубежей Руси. Братья-меченосцы достигнут Новгорода прежде, чем новгородские воеводы соберут полки.
Отец Биорн уже помышлял об отъезде. Он хотел быть скорее в Риге, свидеться с рижским князем-епи-скопом и сказать, что время начать поход. Уверенность отца Биорна в успехе похода и силах Ордена была так велика, что ни в размышлениях своих, ни в беседах с ольдерменом Мундтом святой отец ни разу не усомнился в близком осуществлении своих замыслов. Приезд в Новгород князя Александра напомнил отцу Биорну о тех горьких муках отчаяния, какие испытал он в день битвы на Неве.
Весть о приезде князя в Новгород принес ольдермен Мундт. Любечанин только что вернулся с торга, был оживлен, обрадован удачами, каких давно не знали на Новгороде торговые гости.
- Князь Александр, - рассказывал ольдермен отцу Биорну, - вырос в Новгороде, но среди старых бояр и на владычном дворе есть у него недоброжелатели. Держат они себя ныне тихо. С людьми Александр горд, но не гнушается ни боярином, ни торговым гостем, ни людьми ремесленными…
- Жалует ли он иноземцев? - спросил отец Биорн.
- Бывали на суде у него наши гости, судил правдой.
Приезд Александра в Новгород обрадовал отца Биорна. Это предвещало скорое и успешное завершение его путешествия. "Если князь новгородский горд, храбр в битвах, - слушая Мундта, размышлял он, - то легко ли ему терпеть поругание от Орды?" Обещание помощи святейшего престола, о чем, открыв доверенности свои, будет говорить в беседе с князем отец Биорн, разве не явится доказательством выгод дружбы и союза Новгорода с католическими народами и католической церковью?
Не желая откладывать встречу с князем, отец Биорн сказал:
- Необходимо мне, почтенный Иоганн, видеть новгородского князя. Надеюсь на твою помощь. Побывай на княжем дворе и там через ближних бояр или иных людей передай о желании моем.
Живя в Новгороде, отец Биорн редкий день не бывал на торгу. И новгородцы и иноземные гости привыкли видеть розовое, всегда улыбающееся лицо святого отца и его темно-зеленую сутану, плотно облегающую полное тело. Когда он останавливался у лавок, его встречали доброжелательными приветствиями. "Гости верят, что ваше появление приносит счастье их торгу", - сказал как-то ольдермен отцу Биорну. С тех пор Биорн стал чаще задерживаться у лавок и говорить с купцами; он усовершенствовал и свои познания в языке русичей. Останавливаясь у лавок иноземных гостей, отец Биорн расспрашивал о странах, откуда прибыли гости, долог ли был их путь в Новгород? Особенным вниманием святого отца пользовались гости из Византии и городов далекого Востока. Он спрашивал, какие препятствия испытали они на пути к Новгороду, спрашивал о реках, по которым лежал путь, о волоках, где перетаскивали ладьи посуху; спрашивал о жарких пустынях и караванных тропах в них, спрашивал так, словно готовился сам отбыть в дальний путь.
На следующий день после разговора с Мундтом о князе, посетив торг, отец Биорн остановился у лавки, в глубине которой неподвижно, точно высеченный из камня, сидел иноземец со смуглым, почти темным, лицом, на котором, напоминая обрызганное дождем спелое вишенье, блестели темные внимательные глаза. Концы белой паволоки, обвивающей голову гостя, спускались на плечи. Отец Биорн впервые увидел его в Новгороде. Гость невозмутимо взирал на отличавшую отца Биорна от всех людей на торгу одежду, на розовое лицо под круглой, вышитой узорным бисером, плотно облегающей темя бархатной шапочкой; смотрел так равнодушно и безразлично, словно никого и ничего не видел перед собою.
- Говоришь ли ты на понятном языке, мудрый человек? - спросил отец Биорн.
- Да, - коротко, не меняя выражения застывшего лица, ответил гость на языке русичей.
- Из какой земли прибыл ты на торг в Новгород?
На мгновение в глазах гостя вспыхнули живые, еле заметные искорки. Он сделал легкое движение рукой, словно хотел поднять ее, но тут же вновь замер в невозмутимом спокойствии.
- Земля моя называется Синд, - певуче растягивая звуки, не то небрежно, не то усмехаясь, произнес он.
- Она лежит там, - отец Биорн показал на восток, - за Каспием?
- Там. Далеко моя земля. Горы и жаркие пустыни отделяют ее; долог путь наш, но торг здешний знают и в Хорезме и там, где течет великая река Инд.
- С какими товарами пришел ты в Новгород? Я вижу паволоки и хитрые изделия из кости.
- А ты какой земли, гость? - спросил иноземец, и темное вишенье его глаз словно бы отразило в себе жар пустыни, блеск и глубину великих рек, о которых перед тем говорил он.
- Я, служитель бога единого, прибыл сюда из великого и вечного города.
- Как называется твой город?
- Имя ему - Рим, - важно, глядя на гостя, произнес отец Биорн.
- На Инде, в моей земле, свои города. Приходим мы к Новгороду с паволоками тонкими; нет нигде паволок, равных нашим. Есть у нас камни самоцветные и жемчуг, изделия из кости слоновой, сладкие ягоды… Изюмом называют их на торгу…
Речь дальнего гостя прервал ольдермен Мундт, неожиданно появившийся перед отцом Биорном.
- Что случилось, сын мой? - увидев ольдермена, встревоженно спросил отец Биорн.