На прилавке рядом с "Ласточкой" красовался только горошек, слишком твёрдый для неокрепших молочных зубов, как и карамель с клубничками на фантиках.
Продавщица деловито погрузила совок в грязно-серую картонную коробку.
Волнуясь, Нина открыла дверь яслей, такую же скрипучую, как вертушка на вахте тюрьмы.
"Кто вы и что вам надо?" - молча спрашивал взгляд сидящей за столом женщины.
- Я мать. Аксёнова. Принесите мне сына, - коротко попросила Нина и села ждать на длинную лавку в коридоре.
Ждать пришлось недолго. Женщина встала из-за стола, скрылась в коридоре и вернулась вскоре с Валериком на руках.
Валерик смотрел на Нину любопытно и настороженно.
- Здравствуй, сынок, - прижала к себе.
Валерик молча ждал, когда его отпустят. Оглянулся на няню.
- Я конфет тебе принесла, - достала Нина "Ласточку" из пакета.
Он испуганно смотрел на конфеты.
- Бери, не бойся. Они вкусные, сладкие.
По выражению лица сына Нина поняла, что конфеты он видит впервые.
Валерик осторожно взял одну "Ласточку", покрутил в руке и быстро догадался развернуть.
Конфета ему не понравилась.
Час пролетел, как минута.
- Скоро будет тихий час, - подошла няня и, невзирая на просьбы Нины позволить ей побыть с ребёнком ещё немного, унесла его обратно.
- У них режим. Ребёнок должен спать, - равнодушно встретилась сухими глазами с умоляющими глазами матери и тут же отвела взгляд в сторону, забыв о Нине.
Владимиров ещё заседал за неплотно закрытыми дверями с налепленным на них плакатом "Будем достойны Великой Победы", откуда поминутно доносились выкрики "Нет, товарищи так мы в светлое будущее придём нескоро" и "Надо улучшать производственные показатели по всем фронтам".
Владимиров попытался запоздало скрыть удивление, даже опустил глаза, но Нина уже успела прочитать в его взгляде "что-то ты рано" и тоже потупилась.
- Тихий час у детей…
- Ну поехали, - вздохнул опер, пропустил Нину вперёд на мороз.
Снова уютно уселись под одной на двоих овчиной. На обратном пути Нина уже почти не чувствовала стеснения, как будто они с Владимировым были знакомы много лет.
Приехали в лагерь уже затемно.
- Не будешь плакать теперь? - спросил на прощанье.
- Как вам сказать…. - Нина отвела взгляд в сторону, и всё равно чувствовала, как улыбка опера, дружелюбная и жалостливая, скользит по её лицу. - Спасибо вам большое!
До весны ничего больше не случилось, а весной умер Сталин. Почему-то то, что Сталин умер, было очень страшным. И странным, противоестественным даже. Он был везде, его имя повторяли повсюду, незримо он заполнял собой всё пространство огромной страны, и теперь она опустела.
Гудели заводы, нагнетая тревогу и панику. Лица, деревья, стены - всё вокруг стало страшным и зябким, ведь если даже Сталин умер, как беззащитно всё остальное. Время вдруг как будто увязло в болоте, и в этой вязи было вполне даже сносно, ведь за ней - неизвестность и страх.
Жизнь, тем не менее, продолжалась, и вскоре конвойный снова выкрикивал имена, как священник читает имярек, обещая счастливцам едва ли не вечное блаженство. И снова на лицах счастливиц поблёскивали слёзы радости, а у Нины не было даже слёз обиды. Только кусала губы в кровь и мысленно ругала себя последними словами за глупых два побега. Надежды на чудо уже больше не было, осталось ждать. И всё же апрельским хмурым утром в барак вошёл конвойный, развернул на пороге листок и провозгласил: "Аксёнова Нина Степановна!"
Нина настороженно спустилась с нар.
- Это я.
- Иди к вахте. Тебя освобождают, - будничным тоном поставил в известность конвойный.
От счастья в голове неприятно и душно запорхали невидимые бабочки, и, казалось, они вот-вот выпорхнут, растворятся в неверном апрельском небе и "Тебя освобождают" останется на грани сна и яви. Но невероятное в униформе удивлённо смотрело на неё: "Что ты медлишь?"
- Наша статья пошла, - затанцевала у умывальника пожилая женщина, которую в бараке называли тётя Клава. Обычно сдержанная и молчаливая, она так и сияла.
Ещё несколько молоденьких женщин соскочили с нар, норовясь присоединиться к первобытному танцу в предвкушении свалившейся на голову Свободы.
- Не радуйтесь, девчата, - остудил их конвойный. - Амнистия для одной Аксёновой.
Нина уже знала, что за ангел-хранитель выхлопотал для нее Свободу.
Взгляд оперуполномоченного, между тем, стал вдруг непроницаемым, строгим.
Нина стояла перед ним на вахте навытяжку в новой телогрейке, которую ей выдали в каптерке взамен старой вместе с новенькими ботинками со шнурками, ещё больше подчёркивающими ветхость серой юбки - немного из того, что осталось от вещей, с которыми она попала в Круглицу.
В памяти Нины вновь возник тот кабинет, откуда дорога обратно в БУР означала одно - смерть,
Но Владимиров дал ей вторую, как у кошки, жизнь, а теперь ещё и свободу.
- Да не за что, - решительно сжал губы, но уже через секунду всё же растянул их в сдержанной, но доброжелательной улыбке. И тут же снова посерьёзнел. - Нина, где тебя судили?
- В Берлине.
Секретарша, молоденькая, с суровым лицом, ждала указаний майора с ручкой и какими-то документами наготове.
- А родилась где? - продолжал расспрашивать Владимиров.
- В Казани.
- Напиши "до Казани", - обратился к секретарше.
Та быстро и старательно заполнила соответствующую графу.
- Это чтобы денег за поезд с тебя не брали, - пояснил майор. - Сына-то с собой возьмешь?
- Конечно! - удивилась Нина, как опер мог подумать иначе.
Он одобрительно кивнул и снова обратился к секретарше:
- Напиши "с сыном".
Нина всё еще не верила в реальность происходящего, а как будто наблюдала за собой со стороны.
И вот уже майор торжественно протягивает освобожденной руку:
- Иди, и больше не попадайся. Живи честно
Нина не шла - бежала, путаясь с непривычки в полах юбки. Одно, хоть и сомнительное достоинство всё же было у тюремной робы - удобство.
Нина выбилась из сил, переходила на шаг. Останавливаться нельзя: впереди ещё километров двадцать.
Но это последнее испытание было уже сущей ерундой по сравнению с мытарствами, оставшимися по ту сторону колючей проволоки.
Нина прижимала справку об освобождении к сердцу, как будто она была билетом в рай, да не откуда-нибудь, а из преисподней. Хотела было спрятать в карман - передумала. Не хватало ещё потерять. Уж лучше сжимать коченевшими пальцами - так надёжнее. Весна как назло выдалась нежданно холодная
Наконец, показались детдомовские ясли.
- Я… освобождённая. За сыном! - выдохнула Нина с порога, обращаясь к женщине в белом халате, убиравшей в коридоре. Та не спеша домыла сухой пятачок перед дверью и поставила швабру к стене.
- Сейчас позову заведующую.
Через минуту к Нине вышла красивая молодая женщина с аккуратно завитыми, блестящими от здоровья волосами.
Кинула на освобожденную мать быстрый, но доброжелательный взгляд.
Кивнула:
- Покажите справку.
Нина протянула аккуратно сложенный вдвое листок - справку об освобождении. Заведующая ещё раз кивнула:
- Подождите, я сейчас.
Вернулась женщина с новенькими вещами для Валерика. Что-то оформила на бумагах и выдала Нине детское пальтишко, шапочку и штанишки.
Тем временем воспитательница привела мальчика.
Валерик удивлённо смотрел на мать, а та быстро надевала на него казённые обновки.
Предвкушение новой жизни торопило… Скорее в Москву, а оттуда - к дому детства с каменными женщинами на фасаде, способными вынести всё, даже время…
Глава 12. Каменные женщины
Свобода и счастье - одного поля ягоды, вернее, ягода. Спелая, сочная, сладкая ежевика. Сорвёшь слишком рано - кислятина, а вызреет - одно сплошное наслаждение…
Неизвестность обретала понемногу очертания. Очертания были знакомыми и незнакомыми одновременно. Как будто долгожданная встреча с кем-то, кого не видел много лет. И этот кто-то повзрослел настолько, что в нем не узнать уже того ребёнка с длинными- предлинными ресницами…
- Мама, куда ты меня привезла? - тянул за руку Валерик.
Нина молча взяла его на руки.
Валерик был уже достаточно тяжёл, но зато стало немного теплее, хоть руки теперь коченели ещё больше, и даже нельзя было спрятать их в большие карманы бушлата.
Нина улыбнулась, вспомнив растерянное и довольное одновременно лицо Антонины Матвеевны, врача из мамского ОЛПА, когда она в очередной раз принесла Валерика кормить. Он был ещё слабым, и всё же по тому, как вцепился в материнский сосок, можно было судить: ухватился за жизнь.
- Думала, не выживет, - призналась тогда Антонина Матвеевна. - Видимо, вы мать хорошая.
Ещё раз мысленно Нина поблагодарила врачиху за вату, которую та находила для неё, ведь наверняка приходилось как-то выгадывать: в лагере всё подотчётно.
За один украденный колосок теперь можно угодить за решётку.
И всё же рисковала ради чужого ребенка…
Город плёл паутину тусклого фонарного света и затих как в ожидании добычи. Только лениво полязгивали поздние трамваи, да косились из-подкрышья окна.
"Здравствуй, город детства! - звенело в груди, как песня. - Помнишь меня, старика?
Отвечай".
Сердце пело от счастья, а вечер был по- зимнему холоден, только бесснежен.
Нина поёжилась, натянула подлиннее рукава. Снова мысленно поблагодарила врачиху, без которой не известно, выжил бы Валерик…
Кариатиды, вечные узницы, смотрели на вернувшуюся из долгих странствий изгнанницу и не узнавали её.
В окнах на втором этаже, где в детстве Нина жила с родителями и братьями, сквозь ярко-жёлтые шторы струился свет. Жёлтый свет как предупреждающий сигнал светофора. Осторожно: сейчас будет красный. Или зелёный?
Нина обогнула здание, которое теперь уже можно было назвать почтенным словом "старинное".
Угол дома обмяк, как весной сугроб; в родном окне, косящем красным глазом на Чёрное озеро, тоже горел свет. За красными, как в борделе или музее революции, шторами двигались чьи-то тени.
Нина осторожно поднялась по лестнице. Несколько минут постояла в нерешительности, глядя на кнопку звонка, пока сын удивленно не спросил:
"Мама, куда мы пришли?"
- Домой, сынок, домой, - тихо ответила Нина не то Валерику, не то самой себе, и это неожиданно прибавило ей решимости.
Звонок получился долгим, отчаянным, хотя гостья и хотела позвонить коротко, как будто невзначай.
Дверь открыл бородатый мужчина в матросской тельняшке.
- Вам кого?
Хозяин комнаты удивлённо и с беспокойством посмотрел на мальчика, потом перевёл взгляд на лицо незваной гостьи, тревожно-красивое и измождёно бледное в полумраке подъезда.
- Мне… наверное, вас…
Нина как будто со стороны услышала свой голос, неожиданно растерянный и гулкий, как удар о бетон мячика, брошенного в лестничный проём.
Из комнаты доносился детский голос.
- Мы… раньше… жили здесь.
Мужчина понимающе покачал головой, окончательно оценив ситуацию.
- Многие здесь жили до войны, деточка. Нам эту комнату государство дало. Тебе хоть есть куда идти? - проникся неожиданным состраданием.
- Нет.
- Иди в милицию, - посоветовал новый хозяин.
Встречи с прошлым не получилось. Да и возможна ли она, эта встреча? Есть только настоящее, представшее в образе бородатого мужчины в тельняшке.
Трое за столом играли в карты. Визит гражданки вклинился между козырным крестовым королем и покрывшей его козырной же дамой.
"Что надо, гражданочка?" - спросил, как отвесил пощечину, с неприязнью взглянул на мальчонку пожилой милиционер.
Вот вам и здрасьте, Новый год! Вот вам и родное отделение милиции!
Скрипучая дверь, повсюду решётки - хочется назад, в морозный апрель.
Нина сжала ручонку Валерика, и это придало молодой матери сил.
Она быстро и сумбурно начала излагать самую суть проблемы, что, собственно, привело её в отделение милиции глубокой ночью.
- Я вышла из тюрьмы… я до войны жила в Казани.
Тот же милиционер посмотрел на Нину испытывающим долгим взглядом.
- Квартиру свою что ли хочешь? - изрек, наконец, насмешливо и зло. - Я что-то не понял… А ну шуруй отсюда, если не хочешь обратно, откуда приехала.
Дважды повторять не пришлось. Схватив Валерика в охапку, Нина ринулась к двери.
Апрельская ночь поджидала их двоих за порогом, чтобы было вместе с кем горевать по припозднившемуся теплу.
Валерик все ещё осторожничал, посматривал на мать с недоверчивым любопытством.
Нина бессильно осмотрелась по сторонам и не нашла ничего лучше, чем опуститься на скамейку перед отделением милиции: по крайней мере защитят в случае чего. Не бродить же в самом деле с маленьким ребенком по незнакомым (или забытым, что, в сущности, одно и тоже) улицам…
Валерик свернулся удобно котёнком на коленях и тут же засопел.
"Успел уже привыкнуть к тягостям", - с горечью подумала Нина.
Ночь тянулась долго и мучительно, как срок, и всё же темень пробили проблески рассвета.
Ближе к утру стало ещё холоднее. Темнота и неизвестность наступали со всех сторон деревьями и домами, в которых видели десятый сон.
Когда совсем рассвело и как будто бы даже потеплело немного, из неприветливого здания лениво вывалился молоденький розовощёкий упитанный милиционер. Засёк Нину намётанным взглядом.
Она насторожилась, узнав одного из тех, кому помешала вчера играть в карты: сейчас прогонят и&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&& До весны ничего больше не случилось, а весной умер Сталин. Почему-то то, что Сталин умер, было отсюда. Но в небольших серых глазах молодого мужчины не было осуждения - только сочувствие.
- Послушайте, что я вам посоветую, - голос звучал мягко, доброжелательно, вселял надежду. - Здесь недалеко, километров сто от Казани, в Зеленодольске, идёт большая стройка. Строят дома, асфальтируют дороги. Если вы обратитесь к главе города, он даст вас место в общежитии и работу.
Нина слушала молча, с интересом. Ободрённый её вниманием и ощущением того, что может дать, действительно, ценный совет, молодой блюститель закона продолжал:
- Да и на вокзале ждать долго не придётся, - с сочувствием посмотрел на спящего ребенка. - Поезда до Зеленодольска ходят четыре раза в сутки. Если поедите на вокзал прямо сейчас, к обеду будете уже там.
Глава 13. Зелендольск
Телефон, как неугомонное живое существо, обитавшее на столе, вздрогнул и зазвонил в полную силу. Хочешь - не хочешь, а надо брать трубку хотя бы для того, чтобы не слышать противного дребезжания. И кто только придумал телефоны? Изобрел ведь не иначе для того, чтобы изводить больших начальников.
- Алло! - бодро ответил в трубку мужской голос, так что на том конце провода невозможно было догадаться, что с самого утра телефон, явно, задался целью изжить со свету главу Зеленодольска.
Да, время непростое, трудное сейчас время. Да, город стремительно растёт и строителей как всегда и везде не хватает. Где же взять столько рабочих рук, если стройки сейчас идут по всей стране и везде они, рабочие руки, нужны?
Звонили из райкома. Не достаточно, видите ли, ведётся агитационная работа.
- Нет у вас в Зеленодольске того задора, когда люди работают не за получку, а за светлое будущее, - отчитывал идейный юнец.
Пятидесятитрёхлетний, с уже заметной сединой в тёмных волосах глава живо представил его краснощёкое, пышущее здоровьем и энергией лицо и невнятно пробормотал, как провинившийся школьник, что исправится, как провинившийся школьник.
Пришлось пообещать, что и лозунги, и плакаты расцветут на зеленодольских улицах к 1 Маю ещё в большем количестве.
Ответ главы вполне удовлетворил идейного юнца, и с чувством выполненного долга и ободряющим "мы рассчитываем на вас" молодой человек повесил трубку.
Глава с облегчением проделал тот же маневр.
Телефон поимел, наконец, совесть, подарил хозяину города пару минут тишины.
Угораздило же секретаршу подхватить бронхит в разгар стройки! И заменить некому. Люди наперечёт. Только считается, что нет незаменимых, а на деле незаменимы все, а особенно он, потому как все от него всё время что-то хотят.
Словно в подтверждение мыслей главы в дверь, оставшуюся без присмотра секретаря, несмело постучали.
- Входите! - усилием воли подавил раздражение глава.
Вошедших было двое - молодая женщина и ребёнок, похожий на неё, видимо, сын. Хорошо, не комсомольские работники. Одно уже это расположило к посетительнице.
- Можно к Вам войти? - робко поинтересовалась посетительница.
После недавней беседы с настырным комсомольцем- активистом глава проникся еще большей симпатией к молодой женщине, у которой, угадывалось по выражению лица, походке, голосу, за плечами уже немало бед. И ребёнок, скорее всего, растёт без отца…
- Можно. Входите, - показал широким жестом на стул.
Глава показался Нине человеком порядочным и даже добродушным - ни в манере держаться, ни в выражении лица, ни в самой внешности не было ничего подавляющего. Средний рост, средняя полнота, средний возраст, вежливая улыбка под тонкими усиками.
Валерик испуганно таращился на незнакомого человека, ёрзал у матери на коленях.
Нина осторожно села сначала на край стула, потом устроилась поудобнее, взяла на руки Валерика.
- Я только что вышла из тюрьмы, и мне некуда деться, - начала Нина свой рассказ, который постаралась сделать короче, чтобы не занимать время важного человека.
- Посиди, подожди… - перешел на покровительское "ты" и куда-то вышел, а через пять минут вернулся с запиской в руке. Протянул Нине аккуратно сложенный вчетверо листок. - Поезжай на трамвае к Волге. Там увидишь судостроительный завод. Твой барак? 5. Покажешь дневальной записку. Она даст тебе место.
Дневальная в свеженьком полосатом платье, с причёской - сразу видно, городская, - быстро пробежала глазами по записке. Чуть вскинула брови:
- Идемте! - изящно вихляя бёдрами, как артистка, прошла в конец коридора. - Покажу, где будете жить.
В комнате, куда привела кокетка, оставалась одна свободная койка у окна.
- Здесь живут трое девушек, сейчас они на работе, - ввела в курс дела дневальная.
Помещение оказалось не тесным, а матрас с чистой простыней довольно удобным. Едва коснувшись щекой подушки, Валерик погрузился в сон прямо в одежде.
Нина примостилась рядом, укрыла Валерика краем простого байкового одеяла, на котором он спал, и только теперь почувствовала, как сильно устала за последние дни.
- Ничего не случилось с твоим платком. Подумаешь, одела раз на танцы! - ворчливый, дребезжащий голос вывел Нину из мягкого, тёплого сна.
Валерик проснулся и сел на кровати.
- Уже не первый раз берёшь! - отвечала, чуть не плача, другая. - Вон, зацепила на самом видном месте.