- Не я это! Так и было, - отпиралась виновница. - Подумаешь, беда! Пашка твой тебе новый подарит!
- Ты Пашку моего не трожь! - стал сердитым обиженный голос.
- А Пашка это муж что ли?
Нина открыла глаза и увидела хохочущую во весь рот женщину лет тридцати пяти в залихватски завязанном на бок платке, не понятно каким чудом державшемся на голове.
Растрепанные рыже-коричневые волосы падали на глаза и неряшливо торчали во все стороны. Такое подобие причёски, выдававшее легкомысленных особ, насмешливо называли "Я у мамы дурочка".
- А платок, значит, Мишка-моряк подарил? - продолжила хохотать женщина над заметно смутившейся миловидный пухлой светловолосой соседкой.
На вид девушке было не больше двадцати.
- Чем за другими смотреть, лучше своих хахалей посчитай! - милашка сорвала с растрёпанной прически соседки платок.
- Ах ты, мерзавка! Я тебе сейчас покажу, где раки зимуют! - взвизгнула женщина, но угроза так и осталась угрозой. В комнату вошла девушка чуть постарше светловолосой.
- Девочки, что вы опять ругаетесь? Что о нас люди подумают? - спросила серьёзно и строго, без тени улыбки.
Черты лица вошедшей были правильными до некрасивости, тусклые тёмные волосы тщательно подобраны шпильками по бокам и уложены аккуратным пучком на шее.
Быстро и аккуратно девушка сняла сапоги у порога, вымыла их тут же в тазу, насухо вытерла и, завернув в какую-то тряпицу, убрала в чемодан под кровать. Переоделась в халат и тапки, а платье, в котором пришла, простое, серое, спрятала в узелок и тоже засунула подальше под кровать.
Не то, чтобы Нине не нравились её соседки, но среди них не было той, кому хотелось бы доверять секреты. Самая старшая в комнате пропадала где-то чуть ли не каждую ночь, а как-то даже привела прощелыгу-хахаля в общежитие.
Всю ночь кровать бесстыдно скрипела ржавыми пружинами, а наутро Нина высказала бессовестной Клавке всю правду-матку в глаза.
- А что я? И вы водите, кого хотите, - таращила та рыбьи глаза.
Неизвестность медленно, но неизбежно обретала очертания обыденности. В ней были покой, даже радость, но не было чего-то такого, отчего сердце бьётся часто- часто и хочет улететь из груди. Секунды- двойники выстраивались длинным строем в минуты и часы. Работа- детский сад-общежитие… Как будто вращалось огромное колесо, а Нина, как белка, без передышки должна была бежать внутри него, и почему-то нельзя отдохнуть, осмотреться, остановиться…
Ехать до работы было всего-навсего несколько остановок, но на обратном пути Нина чувствовала себя уже совершенно измученной, так что едва хватало сил зайти в садик за Валериком.
Работала Нина в строительной бригаде. Привычные к мужской работе женщины разводили цемент водой в корыте, а потом поднимали на второй этаж. Вскоре начали вырисовываться очертания и третьего этажа.
Одного взгляда на большие, рабочие руки Нины было достаточно, чтобы понять: и топор, и лопату хрупкая с виду девушка держать умеет. Глину лопатой месит, как тесто.
Недавней заключённой был чужд комсомольский задор, и даже казалась наивным радоваться, что можешь принести стране пользу, если платят копейки.
Какая- то неуловимая связь существует между деньгами и свободой.
В аду и раю деньги не нужны. В безденежном измерении живёшь и на зоне, но стоит закрыться воротам, за которыми остались несвобода, и сразу же оказываешься в пространстве, где закон вступил в сговор с рублями. И приходится думать о завтрашнем дне. Думать и знать, что этот самый сегодняшний - завтрашний день и есть то самое долгожданное необъятное чудо по имени Свобода, столько лет маячившее священным заревом вдали.
Даже первая зарплата не стала тем рубежом, за которым начинаешь чувствовать себя по-настоящему независимым человеком. Платили очень мало. И всё же осталось на серый красивый платок. Пожалуй, покупка и была единственным событием, всколыхнувшим будни.
И всё же Нине было отчего смотреть вперёд уверенно и весело. Кому, как не ей, знать, какой бесценный дар, свобода, ниспослан миллионам тех, кто не в состоянии оценить его.
…На столе главы дыбилась стопка плакатов. Он с отвращением косился на очередную пёструю партию агитматериала, на этот раз комсомольцы на плакатах призывали добровольцев поднимать целину. Глава поморщился, убрал на край стола раздражавшую кипу. Последнее время недовольство, тщательно замаскированное под энтузиазм, стало его обычным состоянием.
У входа в знакомое двухэтажное здание с развивающимся над ним красным флагом Нина немного замедлила шаг.
Глава ей даже обрадовался.
- Что вас снова ко мне привело? - спросил добродушно, чем избавил о необходимости напоминать, что она была уже у него на приёме.
- Спасибо, за то, что помогли мне устроиться в строительную бригаду, только…
- Только? - подбодрил глава, слегка нахмурившись.
- Только устаю очень, а садик далеко. Позже всех ребёнка забираю…
- Хорошо, - снова вошёл в положение глава. - Определим в круглосуточный. Будете забирать только на выходные.
Снова написал какую-то записку, на этот раз для заведующей круглосуточных яслей, и вопрос решился как по мановению волшебной палочки.
… От Марусиного морячка пахло необыкновенным каким-то одеколоном, и весь он - от накрахмаленного воротничка до танцующей походки был воплощением чего-то начищенного, наглаженного до блеска, от чего немудрено потерять голову.
- Ну сама посуди, Нин, - вздыхала Маруся, закатывая глаза. - Моряк или мой Ванька? Весь наглаженный, брюки в стрелочку, тельняшечка, бескозырка…
Нина сочувственно кивала в вечерний полутьме комнаты.
Моряк был, действительно, хорош.
Не сказать, чтобы так уж плох был Ванька. Но видно, чувствовал: что-то неладно, может, потому и приехал однажды под вечер, осторожно постучал в дверь, как бедный родственник.
Худенький, щупленький, хоть и в форме, но в пехотной, солдатик не шел ни в какое сравнение с моряком.
Жалко ссутулившись, сел на краешек кровати ждать жену.
- Может, случилось что? - вздыхал печально.
Нина опускала глаза, злясь на Маруську. (Опять удрала к моряку, а моряк тот поматросит и бросит).
А Клава и не сдерживала ехидной усмешки.
- Не придет, и не надо. Я что ли хуже твоей Маруськи? Ты не смотри, что старше намного. Любую шмакодявку- двадцатилетку за пояс заткну.
Ваня растерянно улыбался, сосредоточенно упершись взглядом в запястье, опоясанное "Победой"
Солдатик ушёл уже за полночь, всё ждал-надеялся, авось вернётся супруга.
Ведь не у хахаля же она в самом деле, подзадержалась у подруги, а то, может, и случилось что, только бы ничего страшного.
Однако лица соседок по общежитию были заговорщицки спокойны, что больше огорчало, чем радовало: супруга жива - здорова.
Негодница - Маруська вернулась уже под утро. Растрёпанная, в новой чёрной плюшке.
- Что, ушёл мой? - воровато зыркнула по углам.
- Ушёл, ушёл, - укоризненно покосилась на неё Зоя. - Везёт же таким… Сразу двое таких мужиков.
- Каким таким? - Маруся скинула плюшку, приготовилась дать отпор.
- Таким, - неопределённо повторила Зоя и насупилась.
- А ты не будь такой букой, и на тебя мужики заглядываться будут, - посоветовала Клава. - Слишком уж ты серьезная, девка.
Зоя покосилась заодно и на Клаву и ничего не ответила, только губы надула и сдвинула брови: обижалась на соседку, что снова (уже в который раз, хоть кол на голове теши!) без спроса взяла её сапоги. И не смотрит, что в узел уложены и спрятаны (от неё, нахалки, между прочим!) под кровать.
Нину всегда удивляло, что заставляет окружающих подчиняться таким как Клава. Ведь цыкни на такую нахалку, убежит, поджав хвостик в кусты, и будет оттуда им же, хвостом, ещё и повиливать: дескать, не трогай меня больше, я же стала хорошая. Или кукситься. Но тронуть больше не посмеет.
Нет же, терпят, что берёт постоянно их вещи. А ведь такими-то людьми и проверяется характер.
И закаляется.
Сумеешь дать достойный отпор - получишь в награду уверенность, что можешь за себя постоять.
Иногда что-то в жизни происходит от скуки, а не потому, что непременно должно было случится. Появляются люди и так же незаметно исчезают в другие чьи-то жизни, где, может быть, будут играть новые роли.
Таким эпизодическим героем был Виктор. И всё же это была приятная встреча…
Вечера становятся светлее и длиннее - верная примета приближающегося лета. И вода в реке уже не так холодна, хотя купаться, конечно, ещё нельзя.
Но поболтать уставшими после рабочего дня ногами, поднимая маленькие, но бурные волны - самое то. Только парня красивого рядом не хватает в тихий майский вечерок.
Красавцев появилось сразу двое, точнее, один был так себе, зато второй, действительно, хорош. И оба моряки.
Красивого моряка звали Виктор, имя второго не запоминалось, а может, он и не представился даже.
С благородной вальяжностью, присущей морякам, парни сели рядом.
- Я из Тулы, - поставил в известность назвавшийся Виктором, чтобы как-то завязать разговор.
- А я родилась в Казани.
- Где живёшь?
- Здесь в бараке.
Речка неспешно плескалась, располагая к неторопливой беседе. Разговор ни о чём, но довольно приятный.
- Может, ты замужняя? - спросил вдруг Виктор.
- Нет, но ребенок есть.
- А как это? - озадаченно наморщил лоб.
- Так.
Виктор почесал затылок и не стал вдаваться в подробности.
- Можно к тебе в воскресенье прийти?
- Можно, - разрешила Нина и добавила. - Со мной еще две девушки живут.
- Мы придём, - пообещал второй моряк.
Гости пришли с колодой карт, и время пролетело незаметно, разлетаясь в стороны разными мастями.
- Жених твой что ли? - поинтересовалась после того, как за моряками закрылась дверь, Зоя.
Нина пожала плечами:
- Нет.
- Чего же, в карты ему больше не с кем перекинуться? - съязвила Клава.
- Может, и не с кем, - в тон ответила Нина.
Своей назойливостью и беспардонностью Клава порой раздражала её, и как-то даже пришлось потрясти под носом у нахалки большим своим рабочим кулаком. Случилось это, когда вечером, вернувшись с работы, Нина не нашла под подушкой свой новый серый платок.
Платок вернулся за полночь вместе с растрёпанной Клавой, плюшкой Маруси и, разумеется, чёрными резиновыми сапогами, которые Зоя тщетно прятала в узел. Клава неизменно находила их под кроватью и уводила к очередному любовнику.
Нахалка что-то напевала под нос и никак не ожидала увидеть у самого своего курносого кулак.
- Ещё раз возьмёшь что-нибудь у меня или у девчонок…
- Хорошо, - рассыпалась заискивающим смехом Клава, и с тех пор ни у Нины, ни у Маруси ничего не брала, но-прежнему продолжила таскать из- под кровати у Зои сапоги.
Моряки пришли опять через неделю, в воскресенье.
Виктор положил на стол круг копчёной колбасы и торжественно поставил бутылку красного вина.
- Шикуем, - многозначительно присвистнула Клава.
На следующие выходные Виктор пришёл уже один. Целую зиму он баловал Нину и её соседок по комнате и колбасой, и халвой, и свежим маслом. Оказалось, Виктор возил в морскую часть продукты со склада.
- Серьёзно хлопец настроен, женится, - предрекала, поправляя съехавший с головы платок, Клава, но плохой оказалась предсказательницей: замуж Виктор Нину не звал, не пытался и приставать. Вёл себя предельно почтительно, а уж, чтобы слово плохое сказать, такое и представить себе было невозможно. Так и остался приятным воспоминанием.
Глава 14. Выше птиц
Зина-егоза вечно оставляла дверь открытой: входи, кто хочет, гуляйте сквозняки.
Да и сама ветерок, а не девушка - лёгкая, быстрая, голос звенит колокольчиком. Одно слово - "Зин-ка".
Зина жила на горочке над Волгой у судостроительного завода. Домик был настолько мал, что в него и не вместилась бы большая семья, и даже казалось - он, неказистый, хотя и вполне живописный, и есть одна- единственная причина того, что Зина у родителей единственная дочь. Души в ней они, конечно, не чаяли, любили до самозабвения.
Такой же безусловной безоговорочной любви неосознанно ждала красавица Зинаида и от окружающих её людей, домов, деревьев, даже пролетающих мимо птиц, которым дела нет до тех, кто на земле. Но и люди, и дома и деревья, и птицы, и даже гармонист Сергей Булашев, любимец всех девчонок, дарили Зине свою любовь.
Гармонисту, впрочем, она не отвечала взаимностью, хотя добра к нему была не меньше, чем к другим, и это особенно задевало щёголя.
"Ишь ты, цаца", - бессильно и громко язвил он вслед, но Зина только посмеивалась.
"Такого жениха, Зинка, гонишь от себя! - недоумевали подружки. - Ты приглядись: высокий, статный. Чем тебе не пара?"
Особо присматриваться даже не требовалось: худощавый, но сильный Сергей вымахал под самый потолок. Впрочем, потолки в бараке были низкие. Но парень, тем не менее, высокий, хороший и весёлый.
"Как раз моей Катюше пара", - улыбалась хозяйка квартиры, где Сергей снимал комнату.
Комната как раз-таки и была дочкина, но Катя работала где-то в другом городе, домой совсем не приезжала, только изредка писала письма, и Серёжа стал хозяйке вместо сына.
…Гармонь заиграла так рьяно, что звуки только успевали вылетать из мехов.
В такт завизжали девчонки. Нина стояла с сыном на руках в коридоре, в стороне от всеобщего веселья. На танцы она всегда приходила с Валериком, поэтому больше смотрела, как танцуют другие. Лишь иногда, когда на звуки гармони забредала любопытная пожилая уборщица, Нина перепоручала сына ей на полчаса.
Обижаться на судьбу повода, конечно же, не было. Кому - плясать до упада, кому - сына растить. Каждому своё.
Почему так яростно возликовала гармонь, стало ясно всем, кроме остановившейся на пороге девушки с задорным взглядом из-под чёлки. Она же вдруг, как ветер, подхватила Валерика на руки и стала кружить с ним в коридоре, вальсируя красиво, но не в такт. Также изящно вернула мальчонку растерявшейся матери.
- А вы что здесь одни стоите? Меня Зиной зовут.
Увлекла обоих за собой.
У Зины были светло-каштановые волосы до плеч и густая прямая непослушная челка, которая, как ни зачесывай - ни закалывай, - всё равно в глаза лезет. А глаза - широко и смело распахнутые, голубые, как море в штиль. Всё остальное в лице из-за этих голубых глаз - и прямой нос, и открытая улыбка уже не важно.
К этим глазам бы шёлковое голубое платье. Ну да Зина безразлична к женским штучкам. У комсомолки множество других, высоких целей. А разве светлое будущее, которое, может быть, уже совсем-совсем близко, не важнее, чем вскружить голову двум-трём десяткам кавалеров? Голову кавалерам Зина, конечно, кружила, но часто сама этого не замечая.
Гармонь страдала и радовалась, словно хотела сказать человеческим голосом:
"Эх, девка, оглянись, посмотри, какой парень глаз на тебя положил".
- Давай, Сережа, нашу, про целину! - по-комсомольски звонко приказала Зина гармонисту.
Песню эту пели теперь повсюду.
"Едут новосёлы по земле целинной", - затянула Зина.
"Эй ты, дорога длинная. Здравствуй, земля целинная. Скоро ль тебя увижу, свою любимую, в степном краю?" - подхватили десятки голосов.
Вбить колышек, водрузить флаг или безыскусно нацарапать перочинным ножиком "Здесь был Вася" - сакральный смысл один. Оставить след.
Не наследить, а именно оставить - так, чтоб было видно, ведь если следов оставлено уже слишком много, тогда и новые следы неотличимы.
"Эй, ты, дорога длинная. Здравствуй, земля целинная".
- Комсомолка- комсомолочка, скажи, зачем тебе новые земли? Разве плохо живётся тебе в отчем доме над рекой шириною, как море?
- Ах, молчи, зануда-лень! Не удержишь, глупый разум, не удержишь!
Танцев в бараке больше не было. Хозяйка, сдававшая Сергею квартиру, вызвала-таки дочь. Вскоре на их свадьбе кричали "Горько!", а барак остался без гармониста.
Зина стала часто приходить к Нине просто так, приносила Валерику конфеты.
Подруг у Зинаиды было много, но так чтоб закадычной - ни одной. Слишком много огня, даже страшно, как будто чуть-чуть - и сгорит, как костёр. Алый галстук как алая кровь. И других того гляди опалит.
Нина невольно восхищалась подругой. Такой бы, наверное, весёлой и полной светлый ожиданий, была и она, если б иначе сложилась судьба.
- Хочешь, секрет тебе один открою?
- Как хочешь, - не настаивала Нина, уже наперёд зная, что подруга расскажет ей это важное, сокровенное.
Зина достала из кармана простой белой блузки с комсомольской звездочкой на груди нательный медный крестик.
- А ты крещённая? - спросила она.
- Не знаю, - призналась Нина.
- Нина, а знаешь, о чём я сейчас подумала? Как жалко, что нам было так мало лет в войну. Мы смогли бы… я чувствую, я могла бы!.. мы могли бы совершить что-то такое!..
Зина замерла в каком-то возвышенном порыве, словно ей хотелось совершить что-то невозможное, то, что выше человеческих сил.
Нина покачала головой:
- Но ведь и без нас победили!
- Да! - весёлой грустью прозвенел голос Зины. - Но всё равно!.. Знать, что ты сражаешься, за родину, за Сталина! Нет! За Сталина… Я, наверное, недостаточно идейная. Или просто бесчувственная. Но ты знаешь, Нина, - шептала комсомолка сокровенное. - Помнишь тот день, когда умер Сталин?..
Нина помнила.
- Гудели заводы. Так страшно гудели… В нашу группу вошла Мария Сергеевна… преподаватель педагогики… такая торжественная и странная… "Дети, - сказала она, хотя никогда нас так не называла. - Сталин умер". И заплакала. И все заплакали. А я не могла. Понимаешь? Ни слезинки не могла из себя выжать. Я хотела разделить со всеми наше общее горе. И не могла! Не могла, понимаешь?
Нина очень хорошо понимала подругу.
- А ты знаешь, Зин, - вдруг ощутила она прилив какой-то особой доверительности к комсомолке. - Я ведь в Сталинских лагерях семь лет отмотала.
- Семь лет? - окинула комсомолка удивленным взглядом подругу. - Ой, извини… Извини! Что это я, в самом деле?
Зинаида неловко замолчала и, вздохнула.
- Нин, а я уезжаю на целину по комсомольской путевке.
- На какую целину?
- На целинную землю. Поехали со мной, - неожиданно предложила Зина.
- Как же я с тобой поеду? Ты же едешь по комсомольской путевке. Ты комсомолка, а я из заключения.
- А там всех вербуют. Наверное, и жильё дают. Что ты будешь скитаться по этим комнатам?
- У меня же ребенок.
- Там и с ребенком, и без детей - всех берут.
В распахнутую дверь заглянул вездесущий сторож дядя Витя.
- Уезжаешь что ли? - дядя Витя нервно подкрутил ус.
Тише станет улица без Зины, без её смеха и звенящего голоса.
- Уезжаю, дядь Вить, - радостным эхом отозвалась комсомолка.
- На целину, значит, едешь…
- На целину, - повторило радостное эхо Зининым голосом.