Алдымов был арестован лично Иваном Михайловичем Михайловым в Ловозере, куда прибыл в командировку в негласном, но очевидном для Алексея Кирилловича сопровождении не очень-то и скрывавшего себя "опера" Шкодина, одетого в толстое полупальто на вате и в служебные утепленные сапоги с ремешками под коленками. Стянутые ремешки плотно закрывали голенища на случай погони по глубокому и рыхлому снегу.
Алексей Кириллович нисколько не удивился, если бы получил повестку в Мурманское отделение НКВД. Он был уверен, что рано или поздно его пригласят, вызовут, привлекут… Скорее всего, это могло быть связано с Серафимой Прокофьевной. Хотя она и была осуждена, как ему было сказано в органах, на десять лет без права переписки, Алдымов не оставлял надежды добиться в высших инстанциях отмены нелепого обвинения и тяжкого приговора. Страшно было подумать, Светику будет двадцать два, когда она вернется.
Получив повестку в Ловозерское отделение НКВД, Алдымов сразу догадался о том, что его вызывают по "делу Черткова", который из командировки в Ловозеро не вернулся, и, как стало известно, там его взяли. Как-то незаметно в обиход вошло словечко "взяли" вместо юридически точного "арестован". Надо думать, здесь почти бессознательно работал защитный инстинкт. "Взяли" - это еще что-то неокончательное, небезусловное юридически. "Арест" - это про преступников, шпионов, подпольщиков, а "взяли" что-то почти домашнее, бытовое. Ну, взяли, ну, отдадут. "Не отдали? Ну, нет дыма без огня. Мы не все знаем. Никогда бы не подумал, что такой человек мог оказаться…"
Если уж "дело Серафимы Прокофьевны" не стало поводом для его ареста, рассуждал Алексей Кириллович, то неведомое обвинение своего ученого оппонента не несло в себе никакой угрозы. Но и на несколько дней оставлять Светозара одного совсем не хотелось. Хоть паренек после того, как в доме не стало хозяйки, разом повзрослел, стал самостоятельным, но двенадцать лет, даже с половиной, это немного.
Ивану Михайловичу Михайлову Алексей Кириллович Алдымов с первого взгляда сразу не понравился. Через его руки прошло уже немало народу, разного народа, и вот эти, на чьих лицах было написано "ученый", доставляли больше всего мороки.
Заполнен первый лист протокола допроса: фамилия, имя, год рождения
1883-й, семейное положение… Услышав: "Женат с 1923 года на Серафиме Прокофьевне Глицинской", Иван Михайлович про себя усмехнулся, но исправлять на "вдовец" не стал. Считает, что женат, пусть женат, какая разница. Родители? Отец лесник, из крестьян. Когда по возрасту не смог работать в лесу, стал садовником. Мать? Нет, не живы, оба. Родственники? Алдымов назвал обоих старших сыновей Серафимы Прокофьевны и Светозара.
- Партийность?
- В настоящее время беспартийный. В 1904–1906 годах состоял в РСДРП.
- Договаривайте. Во фракции меньшевиков, - не глядя на подследственного, делая запись в протоколе, произнес Михайлов, сопроводив свое уточнение демонстративным вздохом. Сколько еще таких уточнений впереди! - Образование? - спросил младший лейтенант и подумал, что места в анкетной строке не хватит.
- Никакого.
От неожиданности Михайлов насторожился. Вот так ученый!
- Но какие-то учебные заведения вы заканчивали?
- Не заканчивал.
- А считаетесь ученым? - Михайлов еле сдержал улыбку. Вон они, какие ученые-то, оказывается, если копнуть! - Что писать будем?
- Я в этой графе обычно пишу "самообразование". Можно добавить "не ниже среднего".
- И книги пишете?
- Пишу.
- И статьи пишете?
- И статьи.
- Какие языки знаете?
- Русский. Саамский. Немецкий. Английский.
- Шведский знаете?
- Читаю со словарем.
Алдымов не мог знать, что именно письмо на шведском обретет в руках следствия убийственную силу.
- О чем ваша книга "Лопари"?
- О лопарях… Кольского полуострова. История. Расселение. Рождаемость. Смертность. Ассимиляция. Хозяйственный быт.
- Это я не для протокола, а просто для себя хочу вас спросить, - Михайлов положил перо на край чернильницы. - Как же вы, не имея образования, пишете про саамов книги? У меня тоже есть кое-какое самообразование, а ведь я книг не пишу.
- Вы тоже можете. Выучите саамский язык. Научитесь различать его диалекты. Объездите Бабинский, Мотовский, Нотозерский, Краснощельенский и остальные погосты и становища, их, к сожалению, не так уж и много. В Ловозере тоже интересный народ. Поговорите с людьми. Соберете материал. Получится книжка. Изучить язык или какой-то предмет не так и сложно. Нужны только книги и время.
- Да, со временем-то как раз туго… - сокрушенно произнес поглощенный службой офицер, первый раз в жизни пожалев об упущенной возможности стать беззаботным ученым. Раньше он и не знал, что это так просто.
Иван Михайлович вспомнил свою поездку в Краснощелье и, подавив вздох, дескать, вот чем приходится заниматься, вместо того чтобы тоже книжки писать, подвинул первый лист протокола и протянул перо:
- Прочитайте и подпишите.
Алдымов пробежал глазами листок, поправил две ошибки и подписал.
- Что вы там исправили? - раздраженно спросил Михайлов.
- "Самообразование" пишется вместе.
"Учить вздумал, нет, здесь я тебя поучу", - Михайлов собирался начать помягче, но теперь передумал.
- C моим образованием я получаю одну зарплату. А вот вы умудряетесь с вашим самообразованием получать аж две зарплаты. Деньги от Комитета Севера при ВЦИК получали?
- Я могу предъявить копию моего письма товарищам во ВЦИК и перечень расходов, подтвержденных соответствующими квитанциями.
- Смотрю, вы к допросу уже загодя готовились.
- Ни к какому допросу, извините, я не готовился. Просто деньги требуют учета и отчета. Так уж привык. Итак. На радио в Ловозере - сто рублей. На карбасы для речных переправ - сто рублей. На радио в Иоканьге - четыреста рублей и шестьдесят рублей в доплату за помещение. Это то, что я получил, и то, что я потратил.
- И о чем же вы пишете вашим товарищам во ВЦИК?
- Прошу сохранить за мной эту зарплату, чтобы я мог расходовать ее на помощь лопарскому населению. Наличие в моем распоряжении небольших финансовых средств позволяет избежать проволочек, переписки, согласований в решении текущих дел. Могу представить отчеты по тратам на гервасских, пулозерских, екоостровских и мотовских лопарей. Естественно, отчеты, платежки у меня дома.
Подписав первый лист протокола, Алдымов не выпускал из рук перо.
Взяв вставочку из рук Алдымова, Иван Михайлович сразу перешел к делу.
- Ладно. С вашими денежными делами, кому надо, разберутся. Я вас вызвал не для этого. Хочу вас предупредить, Алексей Кириллович, что вам придется дать чистосердечные показания о вашей враждебной диверсионно-террористической деятельности, - и, не дав прийти в себя ошеломленному подследственному, тут же добавил: - Помните с самого начала, что ваши признательные показания я из вас выбью. Рано или поздно, но выбью.
- Почему вы мне угрожаете? - спросил Алексей Кириллович и тут же подумал о Светозаре. Такой разговор быстро не кончается. Каково ему там одному в доме?
- А как же с вами разговаривать? - жестко спросил офицер в синей гимнастерке. - Вы и ваша организация представляют угрозу для страны, а вам угрожать нельзя. А врагам мы не только угрожаем…
"Как много злобы умещается в этом маленьком человеке… И голова-то с репку… Чего он хочет?"
- Ваши слова вызывают во мне боль и стыд.
- Мои слова должны вызвать у вас только одно - желание дать признательные показания.
- Но я не знаю никакой организации, враждебной нашей стране. Откуда этот вздор?..
- Не оскорбляйте органы словом "вздор". Вы спрашиваете: откуда? - Этот кучерявый с лбищем, с красивыми глазами, с рожей, от которых млеют бабы, начинал его тихо бесить. - Вы спрашиваете меня: откуда? Вы ждете, что я вам расскажу о нашей агентурной работе, о том, как органы выявляют врагов нашего строя? Зачем вы спрашиваете? Может быть, вам за это тоже платят еще одну зарплату? - Удачный ответ Ивана Михайловича заметно остудил Алексея Кирилловича. - Вон вы какой любопытный, Алексей Кириллович, - насладился своим успехом следователь. - Вы отказываетесь отвечать на вопрос о возглавляемой вами диверсионно-террористической организации? Я правильно понял?
- Правильно. Я понятия не имею ни о какой подпольной диверсионной или еще какой-то там организации, - сказал Алдымов, чувствуя, как ему не хватает воздуха. "О чем же спрашивали Симу? Вот так же?.." - ужаснулся Алдымов.
Михайлов склонился над протоколом и не спеша записал обстоятельный вопрос и коротенький ответ.
- Говорите, что понятия не имеете, а знаете, что она подпольная. - Михайлов счел уместным здесь чуть улыбнуться и покачать головой. - Давайте говорить начистоту. Зачем у вас в музее хранятся материалы по меньшевикам, по эсерам? Какое отношение к краеведению имеют материалы английской контрразведки?
- Есть так называемый коллекционный принцип. Собираем все, потом классифицируем, распределяем по отделам, по темам, что-то отбирается в экспозицию, что-то идет в фонды…
- А что-то и в списки недовольных соввластью!
- Наш долг - собирать все ценные исторические источники…
- А наш долг - предотвращать вылазки врага! - Михайлов был в ударе и мысленно благодарил Шитикова. - Коллекционеры! Выявляете тех, кто боролся с нами, кто состоял во враждебных партиях. Выявив контингент своих будущих сторонников, зачем же хранить материалы дома под полом, пожалуйста, хоть на витрине. Теперь вы понимаете, почему вас пригласили рассказать о созданной вами подпольной антисоветской террористической организации?
- Еще раз со всей ответственностью заявляю: никакой подпольной организации не знаю и отношения к таковой не имею, - твердо сказал Алдымов.
- Хорошо. Отказ от содействия следствию может вам очень повредить. Очень. Вы взрослый человек, можно сказать, ученый и понимаете, что ваше позднее раскаяние в запирательстве уже вам не поможет. А вы раскаетесь в том, что отказались сотрудничать со следствием.
- Я не отказываюсь… Я готов отвечать на любые конкретные вопросы, а не опровергать фантастические обвинения.
- Ну что ж, посмотрим, насколько искренне вы говорите о желании сотрудничать. Вот вам совершенно конкретный вопрос. - Иван Михайлович обмакнул перо в чернильницу и начал писать вопрос, повторяя его вслух: - Расскажите… С кем… вы… связаны… из антисоветских лиц… в педтехникуме? - дописал и, не кладя ручки, взглянул на Алдымова.
- Никаких антисоветских лиц я в педтехникуме не знаю и связи с таковыми не имел и не имею.
Михайлов внес ответ в протокол, повторяя его вслух.
- А с Чертковым вы знакомы? Может быть, нет? - спросил следователь.
- Не только знаком, мы с ним коллеги. Педтехникум - это лишь одно из мест его работы.
- Нам известно, что по контрреволюционной деятельности вы были связаны в Мурманске с Чертковым. Дайте исчерпывающие показания по этому вопросу.
- Ни о какой контрреволюционной деятельности Черткова я не знаю, наше сотрудничество связано только с научной и педагогической работой. - Алексей Кириллович вдруг почувствовал, что перестал понимать русский язык. Он, легко отличавший оттенки саамских диалектов, перестал понимать русские слова. Они звучали как на чужом, утратив привычный смысл, наполнились враждебным, каждое слово несло угрозу.
- Не прячьтесь, Алдымов, за научную и педагогическую работу. Рассказывайте о вашем знакомстве с Чертковым.
- Мы познакомились с Егором Ефремовичем в Мурманске…
- С каким Егором Ефремовичем? - рука, заносившая ответы в протокол повисла, а в голосе Михайлова прозвучала интонация учителя, уставшего повторять одно и то же.
- С Чертковым, Егором Ефремовичем, я познакомился в 1925 году… нет, даже, пожалуй, в конце 1924 года…
- Точнее, Алдымов, вы же, можно сказать, ученый, даты должны хорошо запоминать, - Михайлов, не поднимая головы от протокола, ждал.
- Нет, все-таки это было начало 1925 года. Чертков приехал в Мурманск для знакомства с саамским населением, проживающим по реке Тулома. Ко мне Чертков в указанное время прибыл с рекомендательным письмом от этнографа профессора Штейнберга. В результате этой поездки Чертков написал письменный доклад об экономическом положении саамов Кольского района. Содержания доклада Черткова не помню, но помню, что этот доклад не давал каких-либо ценных материалов об экономическом положении саамского населения, а больше отражал бытовую сторону жизни саамов.
- Вы говорите о том, что доклад Черткова не содержал ценных материалов, но! - здесь Михайлов поднял палец и уперся взглядом в глаза подследственного. - Повторяю. Но! На основании этих материалов Чертков выступил с предложениями, против которых вы резко возражали. Почему?
- Мне показалось, что предложения Черткова носят националистический характер.
- Так-так-так… Это уже серьезное признание. - Михайлов с готовностью записал.
- Но это не политическая позиция. Речь идет, как я полагал и полагаю, о чем и говорил открыто, об одностороннем подходе к решению вопроса о положении саамов.
- Вот и поясните, из чего получилась националистическая позиция у Черткова?
- Егор Ефремович… Чертков выступил с предложением создать большой национальный саамский район в приграничных с Финляндией территориях Северо-Западного округа. В этом и других подобного рода районах, по его мнению, местные органы власти должны состоять из саамов. Преподавание в школах в этих районах должно идти на саамском языке, и чуть ли не официальная переписка тоже на саамском. Егор Ефремович… Чертков широко пропагандировал свои взгляды и в разговорах, и в печати, и в официальных письменных докладах Мурманскому облисполкому.
- Троцкисты и зиновьевцы тоже широко пропагандировали свои взгляды, - напомнил Михайлов. - Кто разделял националистические взгляды Черткова?
Алдымов понял, что лучше не называть никого, но так не получится. Недавно умер Прохоров, председатель Кильдинского райисполкома…
- Помнится, Прохоров его поддерживал, из Кильдинского исполкома…
- Русский?
- Нет, саам.
- Еще…
- Герасимов Никон, тоже саам, инструктор Ловозерского райкома партии.
- А вы лично почему не разделяли, как вы говорите, националистические и контрреволюционные взгляды Черткова?
- О контрреволюционных взглядах Черткова я ничего не знаю. Могу говорить только о его отношении к национальной политике. Национальный вопрос, в том числе и вопрос сохранения саамской национальной самобытности, не должен решаться даже с минимальным ущемлением интересов других наций и народностей, проживающих на той же территории. Даже моноэтническим территориям в нашей стране нельзя присваивать национальные титулы. Деление территорий, соединяющих множество наций, должно быть сугубо административным.
- Алдымов, вы были не искренни, вы пытались прикрыть своего сообщника, но проговорились! Вы только что отказались говорить о контрреволюционных взглядах Черткова, но о его отношении к национальной политике говорить согласились! Значит, вы признаете, что национальный вопрос оторвать от политики не получается!
- Понятие "политика" очень широкое, мы говорим, к примеру, о сельскохозяйственной политике…
- Вы все пытаетесь меня учить, а я не для этого вас вызвал. Выше вы показали, что Чертков свои контрреволюционные и националистические взгляды пропагандировал через печать. Приведите конкретные факты такой пропаганды?
- О пропаганде контрреволюции я ничего не знаю и ничего не говорил. А свои взгляды на национальный вопрос он излагал и в разного рода публикациях, и в научных журналах, и даже в местной печати, отчасти они нашли отражение и в работе над саамским букварем.
- О букваре подробнее.
- Дай Бог памяти… в 1933 году Чертков при участии Осипова Якова и Матрехиной, оба саамы, написал на саамском языке букварь. Букварь был распространен среди саамского населения. Однако в 1935 году преподаватель Института народов Севера в Ленинграде Индюков, Федор Григорьевич, нашел в букваре записи, на его взгляд, носящие националистический характер.
- Может быть, не нашел, а вскрыл? Вскрыл! - подсказал следователь.
- Как вам угодно. По букварю был нанесен удар в печати…
- Кем?
- Все тем же Индюковым, Федором Григорьевичем, он обвинил составителей в национализме. И в Институте языка АН СССР и в Институте народов Севера начальство так перепугались, что учебники были изъяты и уничтожены.
- И как же вы, лично вы, относитесь к позиции Индюкова и начальства, как вы выразились?
- И начальственное умонастроение, и позиция Индюкова вызывают у меня чувство досады.
- Теперь следствию понятно, почему вы по-прежнему уклоняетесь от дачи показаний о своей контрреволюционной связи с Чертковым! - воскликнул Михайлов, словно история с букварем изобличала не только его создателей, но и не имевшего к этому букварю отношения Алдымова.
- Контрреволюционных связей у меня с Чертковым не было. Я был связан с Чертковым совместной работой по изучению саамов, по работе в Комитете нового алфавита, так же как с сотрудниками Института народов Севера, с коллегами по работе в Мурманском окружисполкоме.
- А вы допускаете, что они могли бы при известных обстоятельствах состоять и действовать в организации диверсионной и контрреволюционной?
- Да кто же мне дал право, без всяких к тому оснований, допускать столь серьезные обвинения.
- Мы даем вам такое право.
- Но я не могу им воспользоваться. Это равносильно праву на клевету.
- А вот я допускаю, что вы просто не хотите, вернее, боитесь выдать ваших сообщников.
- Сообщники? В чем? Да, мы оба участвовали в составлении саамского букваря. Так и в этой работе у нас были разные подходы к решению коренного вопроса, какой диалект и какой алфавит брать в основу языка для букваря. Здесь мы стоим с Чертковым в разных позициях.
- Предупреждаю вас, что Чертков рассказал как о своей, так и о вашей контрреволюционной деятельности.
- Что он мог рассказать о моей контрреволюционной деятельности, если я ее не вел.
- Он показал, что вы, так же как и он, являетесь участником подпольной контрреволюционной организации и занимались шпионской и прочей подрывной деятельностью против советской власти, и ваше запирательство глупо.
Алдымов замолчал, решительно не зная, на каком языке разговаривать с человеком, от которого отлетают все слова.
Почувствовав растерянность обвиняемого, Михайлов решил его добить.
- Вы все-таки не искренни, - с грустью и сожалением произнес Михайлов. - Вы умалчиваете о подготовке по вашему заданию участником контрреволюционной группы ненцем Хантазеем убийства секретаря Ловозерского РК ВКП(б) товарища Елисеева. Намерены ли вы сказать правду?
Так, должно быть, чувствует себя человек, связанный по рукам и ногам, к которому подползла змея, объясняться с ней бессмысленно и от укусов уклониться невозможно.
Алдымов решил отвечать коротко и просто, чтобы проще было внести в протокол:
- Ничего я об этом не знаю, таких заданий я никому не давал. Считаю ваше обвинение нелепым и ни на чем не основанным.
Михайлов записал.
- Следствие вам не верит.
И эти слова были внесены в протокол, после чего три листа были протянуты подследственному для подписи.