И без Елисеева у Ивана Михайловича Михайлова лежал пяток-другой подписанных и неподписанных сообщений о поездках самих ответственных и руководящих работников первого лаготделения, а также доверенных лиц по их поручению за водкой в Апатиты и на станцию Оленья, на расстояние шестидесяти и семидесяти километров от райцентра Ловозеро.
Заявления подобного рода вместе с документами особой секретности лежали у Ивана Михайловича в самодельном железном шкафу, сваренном из двухмиллиметрового котлового железа хлопотами его предшественника. Шкаф закрывался на висячий амбарный замок и был обустроен пятью деревянными самодельными полками, которые Иван Михайлович мечтал заменить в противопожарных целях металлическими, да все руки не доходили. Всякий раз, приезжая в Мурманск, начальник Ловозерского РО НКВД ставил вопрос о сейфе, пытался убедить руководство, что сейф нужен ему как воздух, начальство отделывалось обещаниями, и вопрос с сейфом продолжал висеть в воздухе уже больше полугода.
Задания первого секретаря райкома по анонимкам Иван Михайлович решал, слава Богу, с легкостью.
Узнать заявительницу в узком окружении руководящих и ответственных работников первого лаготделения не так и трудно, обо всех, кто бывал на "чашке чая", Михайлов знал от своего осведомителя, заключенного Мельникова, исполняющего роль домработника у начальника первого лаготделения Драницына.
Уже на следующий день несчастная Монова, бухгалтер лаготделения, насмерть перепуганная и всласть обрыдавшаяся, прямо в кабинетике младшего лейтенанта Михайлова писала на имя первого секретаря товарища Елисеева покаянное заявление о том, что послала анонимку, пользуясь непроверенными данными, под влиянием сильного нервного расстройства и оклеветала ответственных и руководящих работников. В содеянном раскаивается, обвинения в пьянстве и бытовом разложении снимает: "В компании Драницына, Лыкова, Тутаева и Гринберга я никогда не была, в не однократных гулянках не участвовала, и как они пьянствуют, я не знаю. Но знаю партийцев, которые поют в их сторону".
Как и полагается, положив на стол первому секретарю РК ВКП(б) покаянное заявление разоблаченной анонимщицы, младший лейтенант госбезопасности выслушал сдержанную похвалу за скорую и четкую работу.
- Спасибо, Иван Михайлович, все четко. Я так и думал, бабьи сплетни да еще ревность, что ее не позвали. С Драницыным я поговорю. У него рабсила, а мне в этом году к осени дорогу на Пулозеро до ума доводить. Электростанцию пускать. Не пущу, головы не сносить. А тут еще грязными склоками приходится заниматься… Голова трещит. Церковь надо закрывать, в церкви клуб устроим, подписи никак не могут собрать…
- Да уж, - поддакнул младший лейтенант первому секретарю, - крепко здесь поп со своим подпевалой Поликарпом Рочевым ладаном головы гражданам обкурили.
- Вроде удается народ к клубу склонить, хотят и радио слушать, и кино смотреть, так пристают: а как же крестить, а как же отпевать?
- А как на Воронье, - подсказал офицер госбезопасности. - Там договорились, что к ним будут возить попа из лагеря, раз без крещения и отпевания еще жить не привыкли. Спросите у того же Драницына, у него в лагере этих попов на любой вкус и любую веру.
- Пожалуй… Мысль хорошая, - раздумчиво сказал товарищ Елисеев. - Хитер у нас народ на выдумки.
Иван Михайлович вернулся к себе и, несмотря на поздний час, тут же написал в Москву, в ГУЛАГ, прямо на имя Наседкина, о сигналах, полученных на Драницына и его "группу". Заодно сообщалось и о том, что секретарь райкома Елисеев о событиях на первом лаготделении информирован, но по партийной линии мер также не принял. В Мурманск писать Михайлов не стал, опасаясь, что у Елисеева, пришедшего из окружкома на райком, там должна быть поддержка.
Иван Михайлович, несколько раз дававший понять Драницыну, дескать, тоже любит "чайку попить", но приглашения не получивший, не забыл и об упущениях по службе: "О служебных упущениях начальника 1-го Лаготделения могу иллюстрировать следующее. За т. Драницыным водятся административные перегибы, грубость по отношению к вольнонаемным сотрудникам, недопускаемые для советского руководителя методы рукоприкладства и запугивание заключенных, а также произвольное водворение в ШИЗО, что вызывает среди з/к уныние и страх и приводит к срыву плановых работ. Имеются случаи интимного сближения заключенных с работниками охраны и обслуги".
Иван Михайлович - работник опытный, а стало быть, до поры до времени лежит у него и в памяти, и в самодельном железном шкафу все необходимое, чтобы вскрыть лицо любого.
Вот так работает орденоносец Михайлов!
Уберут Драницына, может быть, следующий начальник лаготделения будет поумней и догадается, кто хозяин в Ловозере. А хозяин он, человек в скромной шинели, с подстежкой из невесомого гагачьего пуха из птичьего подбрюшья. Стеганая подкладка - подарок товарища по оружию из Кандалакши, для тепла и придания некоторой солидности невзрачной фигуре несгибаемого младшего лейтенанта.
- Иван Михайлович, что это вы в такой мороз да в шинельке?
- Работа у меня жаркая, она и греет.
От такого ответа и строгого взгляда Ивана Михайловича у спрашивающего, будь он хоть в тулупе, холодок пробегал по спине.
А еще Ивана Михайловича и в зной и в стужу согревала надежда, что придет его час, выпадет в конце-то концов и ему карта.
И выпала. В гостинице "Арктика", в Мурманске, где был открыт саамский заговор.
13. ЖАРКИЙ ВЕЧЕР В "АРКТИКЕ"
14 января в Ловозере праздник. Наконец-то после долгой полярной ночи из-за горизонта показалось солнце. Уже с Нового года край неба светлел, словно загадочная улыбка, обещающая долгожданный подарок, и вот будто из любопытства: "Как вы тут без меня зимовали, в холоде да темноте?" - выглянуло солнце! Глянуло и снова спряталось, деликатно предупредив, что завтра появится снова и разглядит уже все как следует.
25 января 1938 года младший лейтенант госбезопасности Михайлов приехал из своего Ловозера в Мурманск и пригласил начальника четвертого отдела Мурманского окружного отдела НКВД сержанта Шитикова, Вадима Сергеевича, поужинать в гостинице "Арктика".
За младшим лейтенантом госбезопасности, оперативным уполномоченным по Ловозерскому району, в гостинице был закреплен постоянный номер и для работы, и для важных встреч во время наездов в Мурманск, ну и для проживания тоже.
Ужин младшего лейтенанта Михайлова и сержанта Шитикова оказался историческим. Именно в ходе этой встречи родился по своему знаменитый, но, к сожалению, у многих как-то выпавший из памяти "саамский заговор".
О чем говорят чекисты на досуге, за бутылочкой коньяка? А разговор простой. Неотпуск лошадей, к примеру. Это жаловался Михайлов. Не дают запряжки, чтобы конвойные могли на санях ехать. Дорога дрянь, рытвины, камни. Идет конвойный и не знает, то ли ему под ноги смотреть, особо в распутицу, то ли за конвоируемыми. А сержант Шитиков рассказал, как взяли Никифора Базлукова, знаменитого картежного шулера. Явился в Мурманск на гастроли. Представляется везде - маэстро Кухтинский. Шитиков его тряс насчет валюты. А потом попросил карточный фокус показать. Не смог! Руки тряслись. Раз пять принимался и не смог. Посмеялись.
Шитиков излучал оптимизм и веселость, даже о недоразумениях и неурядицах говорил с усмешкой, с улыбочкой человека, привычного к разного рода казусам.
Может, еще и поэтому так по душе пришелся Михайлову Вадик Шитиков, человек веселого сложения души, рожденный для приятностей жизни, не знающий ни уныния, ни душевных терзаний.
По всему своему виду и манерам был Шитиков человеком открытым и простым. И хотя Михайлов был на два года старше и выше на одно звание, он тоже держался просто, по-товарищески, немного завидуя улыбчивому парню. Такие нравятся начальству. Вот он и в Мурманске, и начальник отдела, по тундре не бегает…
Любят поговорить наши люди о работе, хоть и на досуге, повздыхать о трудностях, побранить начальство, умеющее приказывать, а не понимающее, каково эти приказы исполнять.
- О чем там, наверху, думают, - тыкая вилкой в грибочки, вздохнул Михайлов. - Слышал небось, по уголовникам дополнительных лимитов не будет…
- Тебе же меньше возни, - не понял печали Шитиков.
- Да я только на уголовке и выезжаю. Где мне политических набрать? За каждого еще приходится с Елисеевым лаяться. Район маленький, всего полторы тысячи душ, а я, видишь ли, грамотных выбиваю, работать ему не с кем.
- У меня не полторы тысячи, а такие задачи ставят, хоть свою голову для выполнения плана неси. Моли бога, что у тебя в Ловозере железной дороги нет. Слышал, сейчас на железной дороге прорыв за прорывом, помяни мое слово, будет директива по чистке транспорта от антисовэлемента. А циркуляр по "росовцам"? Найди им в Мурманске "офицерский союз" да еще выяви связи с монархическим центром в Ленинграде. Легко им: "немедленно развернуть операцию по исчерпывающему разгрому офицерско-монархических кадров…" Да мы их уже третий раз исчерпывающе громим… В конце третьего квартала, прошлый год, команда: представить оперативные листы для дачи санкций по польагентуре! А конец же года, надо проводить аттестование всего агентурного аппарата… Голова же пухнет.
- Так это же по отделам? - знал Михайлов и канцелярщину.
- Ну! А мне со всех отделов собрать и готовить общую справку, одна справка для третьего отдела, другая для четвертого и третья для одиннадцатого… Через неделю: представить дислокацию и план разработки связей польагентуры. Где я им в этой тундре польскую агентуру возьму? Где? Рожу? Ну, был у меня на учете "вартовый", с "державной варты", у Скоропадского служил… Уж как я его берег! Я ж его не отдал ни когда по эсерам ударили, ни когда после "кулацкой операции" нас на "другие элементы" ориентировали… Знал, придет его час. Пришел. Посылаю наряд, возвращаются с пустыми руками, три недели как умер, перитонит-перихондрит, в общем, похоронили. Ушел. Вот такие промахи. Слава Богу, нашлась какая-то в горбольнице, у меня камень с души, можно хоть что-то доложить.
А дальше начальник четвертого отдела в ходе ужина как бы между прочим сообщил о только что закончившемся деле "Алдымовой - Сутоцкой".
Жена директора Мурманского краеведческого музея, Глицинская по первому мужу, а по второму мужу Алдымова, Серафима Прокофьевна, акушерка из горбольницы, арестованная 20 октября 1937 года, вины своей не признавала, как с ней ни бились. Пришлось устроить ей очную ставку с Сутоцкой, Вандой Стефановной, медсестрой Окружной мурманской больницы. На очной ставке Алдымова была уличена агентом польской разведки Сутоцкой в том, что по ее заданию занималась шпионской деятельностью. Правда, виделись Алдымова с Сутоцкой только один раз в 1935 году. За разоблачение Алдымовой Сутоцкой была обещана жизнь. Однако обе пошли по 58-6 и 58–11 как агенты польской разведки, обе получили "высшую меру", и в середине декабря с польской агентурой покончили.
- Польская шпионка, смотри-ка ты… - раздумчиво сказал Михайлов и подумал, что третью бутылку коньяка заказывать не стоит.
- Так можно сказать, еще повезло, - вздохнул Шитиков.
В том-то и дело, не подвернись эта несчастная Сутоцкая, как докладывать об исполнении оперативного приказа № 00485? А ликвидировать нужно было не просто шпионов и диверсантов, а диверсионно-шпионские группы, для чего к Сутоцкой нужно было непременно кого-то еще подключить. Договорились с этой полячкой, что она на свою знакомую Глицинскую-Алдымову покажет. Это уже может и за группу сойти. Так пока эту полячку отыскивали, а она в отпуске была, только в конце сентября в Мурманск вернулась, пока арестовали, пока с ней работали, все сроки уже на исходе были. Так что к 20 ноября "операция" по разгрому польского диверсионно-шпионского подполья закончена не была, закончили только 8 декабря, но, по крайней мере, можно было докладывать о том, что работа ведется.
Впрочем, и это не спасло от горького и заслуженного упрека. Если взглянуть на итоговую сводку работы по "польагентуре", то Мурманская область оказалась на последнем месте. На первом - Ленинградская!
А следом за приказом № 00485 приходит приказ № 00486. И снова - в ружье! "С получением настоящего приказа приступить к репрессированию жен изменников родины…"
Вот и работай! Еще с правотроцкистами не покончено, с "росовцами" зашиваются, тут тебе и польское подполье, и жены, и дети изменников родины, а после операции по полякам директива по немцам, по корейцам… С немцами еще куда ни шло, а где им в Мурманске корейца найдешь? Удалось немножко китайцев наскрести, оставшихся после строительства "мурманки", сошли за корейцев. А следом директива по перебежчикам…
- Я тебе какую вещь хочу сказать, - перевел дыхание и перешел к главной мысли сержант Шитиков. - Если Глицинская - польская шпионка, неужели она не вращала своим мужем, а? Полячки, они знаешь какие? О-го-го! А что Алдымов? Интеллигенция. У них баба всегда на первом месте. - Начальник четвертого отдела уже сам верил и тому, что жена Алдымова полячка, а уж что шпионка, так и к гадалке не ходи!
- Алдымов, Алдымов?.. Директор краеведческого? - спросил Иван Михайлович. - Третью берем?
- Уверен, что он и к тебе в Ловозеро наведывался… Третью не берем. Еще по сто грамм, и точка… Ну, ладно, по сто пятьдесят… Очень у него должность удобная, подвижная должность, он и в Мурманске-то почти не живет, все больше набегами…
О том, что Алдымов не живет постоянно в своем доме, сержант госбезопасности Шитиков знал прекрасно.
Да, испытывая серьезные жилищные неудобства, сержант Шитиков обратил свой взгляд, ищущий приюта и тепла, на дом номер четыре по улице Красной, в поселке Колонистов, через который ходил на службу и со службы. Место хорошее, высокое, весь город как на ладони. И от Управления НКВД недалеко. Дом небольшой, по жилконторским книгам - шестьдесят семь квадратных метров, но добротный, личная собственность Алдымовых. Построен всего-то девять лет назад на кредит, полученный в Потребсоюзе. Три года как кредит выплачен полностью. Живут всего трое… Теперь вот и вовсе двое…
В соответствии с директивой НКВД СССР у осужденных по ряду статей, в том числе и 58-9, 58–10, 58–11 и т. д., конфискуется имущество, лично принадлежавшее осужденному. А полдома как конфискуешь? Надо этот вопрос как-то дожимать.
- Ты приглядись к этому Алдымову, у него, как у нас говорят, повышенный интерес к саамам.
- Если на музее сидит, небось по должности интересуется, - бесстрастно произнес Михайлов и для верности разлил принесенный в графинчике коньяк по рюмкам. Он чутким своим нутром понимал, что Шитиков чего-то не договаривает, но проявлять любопытство не считал нужным, сам скажет, раз ему что-то надо.
- Интересное пришло из музея, очень интересное письмо, правда, без подписи. Оказывается, этот Алдымов собирает так называемую историческую коллекцию. Что за коллекция? Материалы по эсеровским организациям, по меньшевистским, по царской охранке, по английской интервенции… Это ж наш материал! Ничего, да? А зачем? Да выуживай оттуда всех недовольных соввластью, и под ружье! А с виду - коллекция…
- Так, может, в музее положено…
- Вот почему, Ваня, я сержант, начальник отдела, а ты лейтенант и пасешь своих лопарей, - ударил по больному Шитиков. - Как лучше всего свои контингенты выявить? А вот так, дескать, коллекцию собираю. Где лучше всего списки будущих сообщников хранить? Да в музее!
- Музей, Алдымов, вроде не мой огород, - пытался оправдаться Михайлов.
- Зато лопари - твой огород! Друг ты мой, Ваня, я тебе ниточку даю, тяни. Ты в наших краях человек новый, а я тебе как старожил говорю. Саамы - народ ох непростой и неплохо вооруженный, на советскую власть смотрит косо, так что умному да проворному человеку поднять их ничего не стоит. - Шитиков смотрел на знаменитого капитана траулера "Пикша", обмывавшего в шумной компании орден "Знак Почета". Капитан встал из-за стола, одернул чуть приталенную форменную тужурку со стоячим воротником, подошел к оркестру, сунул саксофонисту деньги и что-то заказал.
Оркестр, как водится, сидел на возвышении, а стена за спиной музыкантов была украшена расписной панорамой новой жизни Заполярья.
Надо льдами, взломанными ледоколом "Иосиф Сталин", парили дирижабли, с северным сиянием спорили огни Туломской ГЭС, с дрейфующей станции махали руками зимовщики, а счастливые рыбаки, горняки и оленеводы смотрели со стены на счастливых рыбаков, горняков и оленеводов, сидевших за столиками ресторана.
Капитан еще не успел сесть на место, как оркестр, к полному удовольствию многочисленной публики, ударил "У самовара я и моя Маша…".
Михайлов заулыбался и стал слегка раскачивать головой в такт зажигательной музыке, будто и вправду забыл о том, что услышал от Шитикова.
- Любишь музыку? Но ты меня дослушай. - Шитиков чокнулся со стоящей на скатерти рюмкой Михайлова, приглашая его выпить. - Саамы - это по твоей части, твой район, тебе их, Иван Михайлович, и от беды спасать. Я тут поднял бумаги, могу тебе сказать: с 1930-го по 1936-й: ты слышишь, по саамам и мурманским коми, ижемцам, не было вынесено ни одного смертного приговора! Ни одного! Шесть лет. Даже, считай, семь. Скажу тебе, между нами, от Ловозерского отделения в Мурманске ждут активности. Что на последнем совещании говорил Гирин? Вот то-то!
Разглашать в ресторане сказанное на закрытом совещании, где подводились предварительные итоги уходящего 1937 года, не полагалось.
Оперативный удар, нанесенный в 1937 году, был признан недостаточным. Очень слабо очищены районы. В удаленных районах выявление антисоветских и шпионских элементов крайне слабое, и репрессирование их оценивается как неудовлетворительное. Это критика в адрес как раз Михайлова, и таким, как Михайлов, не в бровь, а в глаз. А вот еще и низкий уровень следственной проработки арестованных контингентов, это уже недостаток общий. Что в итоге? В итоге репрессированные кулаки, националисты, шпионы осуждались несознавшимися!
Страстно говорил товарищ Гирин, с огоньком: "Приказываю выявлять активных и верхушечных вражеских кадров".
Из всего сказанного на совещании по итогам года, вписанного красной строкой в историю органов, Михайлов крепче всего запомнил то, что было адресовано, можно сказать, прямо ему: "Есть опасность того, что районы, в которых оперативный удар был наиболее слабым, по-прежнему останутся недостаточно очищенными".