Смеялись они очень много. Позже, когда Кретьен вспоминал эти два года жизни их "тройственного союза", ему казалось, что они смеялись всегда, просмеялись два года напролет. Их смех так и звучал у него в ушах - смех в каменной зале, смех на зеленой траве, смех под сводами леса, и у камина, и в саду старой графини… Высокий, серебряный - смех Оргелузы; заливистый, громкий и свободный - ее мужа; и негромкий, очень радостный - его самого, Наива, Простака… Каким же он тогда был простаком.
И именно будучи простаком, он восторженно принялся за новый роман - по просьбе Мари, когда она сказала как-то раз, до смешного по-детски смущаясь - превращаясь в ту маленькую девочку, что плакала над горестями Эниды, забытая всеми в огромном королевском дворце: "Послушайте, Наив… Вы же, наверное, скоро начнете новый… Ну, новый какой-нибудь роман. Вы не могли бы… ну, писать его не просто так, а для меня?"… Маленькая девочка внезапно встретилась со знаменитым поэтом. Графиня отдавала вассалу приказ. А на самом деле - не то и не другое…
- Повинуясь приказу моей госпожи, перо мое будет бегать по бумаге вдвое быстрей, чем обычно, - с улыбкою поклонился верный рыцарь. А потом они вдвоем нашли и обговорили сюжет, который порадовал бы их обоих и подошел бы для длинного, но не чрезмерно длинного, не требующего продолжения повествованья. Кретьен, как всегда, хотел истории о служении и чести, а Мари желала сказку про любовь. История Ланселота оказалась идеальной - обе этих темы переплетались в ней так тесно, как это только возможно, и должна была получиться наполовину жеста, наполовину роман едва ли не трубадурский по накалу страстей. А кроме того, вдвое легче и интересней писать книгу, matiere и san которой исходят от прекрасной дамы, ценительницы, друга… Вдохновленный так сильно и горячо, как не случалось у него со времен парижского "жара и глада", горячки творчества, из-за которой архивариус, кривясь, потом не доплачивал половины денег за сданные не в срок списки манускриптов, - горячий и горящий, как во времена Клижеса, Кретьен приступил к работе над романом тем же вечером, и встал из-за стола в своей спальне в середине следующего дня.
"Коль скоро госпожа моя
Желает, чтобы начал я
Роман очередной - ну что же,
Кто в мире ей перечить сможет?
Я больше б сделал, признаю,
Чтоб даму радовать свою,
И говорю о том без лести -
Хотя другой на этом месте
Сказал бы, подольщаясь к ней,
Что госпожа земли моей
Всех прочих женщин превосходит,
Как ветер, что в апрель приходит,
Прекрасней всех ветров иных.
Но я, увы, не из таких,
Хоть в этом со льстецом согласен;
Скажу ли я - "Алмаз прекрасен,
Отполирован, он горит,
И жемчуг* огнем затмит,
Как госпожа моя графиня
Всех королев затмила ныне"?
Но нет - я честью дорожу
И слов подобных не скажу,
Хоть в них лишь истина одна
Для бедных глаз моих видна!
Скажу одно - ее приказ
Важнее для меня сейчас,
Чем мысль любая или пыл,
Что в этот труд бы я вложил…
Итак, Кретьен берет на совесть
О Рыцаре Телеги повесть,
Чья тема, чей сюжет и пыл
Графинею подарен был.
Поэт взялся за труд опасный -
Сей не испортить дар прекрасный,
Дурного не содеять с ним
Искусством бережным своим.
Что ж, безо лжи и без прикрас,
Он начинает свой рассказ…"
…Перед те, как лечь наконец спать, он попросил у распорядителя замка какой-нибудь еды и побольше свечей. В эту ночь он написал не менее трехсот строк. Правда, их еще предстояло править, править и править… По-хорошему, на большой, тщательно отделанный роман требовалось никак не меньше года. Кретьен это понял с тех пор, как научился подолгу работать над стихами - а не оставлять рожденное в запале как оно есть. Тем более что писал он подолгу - вновь и вновь вычитывая и шлифуя отрывки текста, которые сами выливались из-под его пальцев, когда случались приступы вдохновения. А приступы вдохновения - такая штука, Божий подарок, ее самому у себя вызвать никак невозможно, хоть ты обкурись гашишем, как жуткие слуги Старца Горы; так что - carpe diem, Leuсonoe, а поспишь как-нибудь в другой раз… Тем более что Кретьену пока очень нравился его новый роман. Он был… ну, живой - в отличие от придуманного Клижеса, про которого Кретьен, чтобы не соврать, все высчитывал по картам ("В порт Саутгэмптонский вошли…") А здесь… Ну, бывают такие книжки, которые пока пишешь, понимаешь, что пишешь правду. И дело не только в том, что этой истории Кретьен совсем не придумывал - воспользовался вариантом очень известного артуровского преданья и дополнил по-всякому. Где-то за строками этого романа всегда улыбалась Мари, и поэт знал до мелочей, какое именно выражение глаз у нее будет от той или иной удачной строчки. Это невообразимое счастье, доступное немногим - писать жданную книгу. Наверное, для женщины то же самое - вынашивать желанного мужу ребенка.
То была холодная, но бесснежная зима 1165 Анно Домини, незадолго до Рождества, когда Кретьен в Труаском замке графа принялся за новый роман о любви.
3
Им бы не расставаться, им бы быть все время втроем.
Но Анри попросил - очень попросил! - и разве мог Кретьен отказать.
Анри очень не хотелось в Пуатье - пусть даже в качестве супруга и провожатого Мари. Юной графине вздумалось навестить свою матушку Алиенору, которая, подарив английскому королю трех прекрасных сыновей и дочь, предпочитала проводить хотя бы несколько недель в году в родном именье, том самом, откуда некогда выезжал в поход великий Гийом Девятый, отправляясь в изгнанье, в Святую Землю, с Богом заключив союз… Туда-то, на берега прекрасной Вьенны, где леса широколиственных платанов и каштанов влажно шумят по ночам, где певучий южный выговор редко прерывается франкской речью, где Кретьен еще никогда не бывал - и лежал ныне путь их кортежа, прекрасной дамы и двух рыцарей, данных супругом ей в спутники. Вторым, после Кретьена, оказался пятидесятилетний Тьерри Шалонский - отличный воин и муж весьма опытный, знакомый Кретьену еще по Святой Земле, и мало кому из своих вассалов Анри доверял больше, чем этим двоим. Кроме того, Мари взяла с собой пару служанок, весьма милого пажа по имени Шарль, человек десять солдат, трех егерей, в том числе одного старого, усмешливого - любимца Анри, чтобы охотились по пути. Дорога предстояла недели на две, а то и больше, и избалованная дама не хотела в чем-либо терпеть недостаток. Еще в качестве эскорта по собственной воле с ними увязался любезный друг Годфруа. Который по странной случайности при Альенорином дворе пока не бывал и собирался наверстывать упущенное, покоряя красотой и обаянием пуатьерских дам.
"Ты уж съезди, будь другом, - так говорил Анри своему вассалу, то и дело для большей убедительности встряхивая его за плечо, - там же это… южные всякие разности, трубадурские сборища, я там с тоски умру за два дня…" И совсем иначе говорил он, когда, выехав провожать обожаемую супругу аж до самого моста через Йонну, прощался с нею - впервые на долгое время.
- Смотрите, мессир Кретьен, - сказал он сурово, обнимая друга на прощание и размашисто крестя его в путь. - Доверяю вам свою любовь и честь, оберегайте Мари, как родную сестру, и Христа ради и ради вашей верности не допустите до нее никакого зла.
- Я постараюсь, мессир Оргелуз, - слегка краснея, ответствовал вассал, глядя сквозь прищуренные глаза на ярко блестящую воду. На короткий миг ему стало жутковато - кажется, развлекательная поездка оборачивалась некоей большой ответственностью.
- Не далее чем через два месяца ждите нас обратно, - с детской убедительностью говорила Мари, чьи волосы в солнечное утро поздней весны казались совсем золотистыми, просверкивающими красноватыми искрами. - Если же что-либо изменится, я пришлю гонца… И не забудьте, - она с проповеднической назидательностью приподняла тоненький палец, - заказать обедню о путешетвующих… А потом - обед для тридцати бедняков, ради удачного исхода странствия. Завтра же, и непременно!..
- Ну, храни вас Господь, - и граф еще раз перекрестил их - уже всех вместе, всадников и небольшую крытую повозку, едва кортеж начал переваливаться через широкий мост. Мари пока что хотела ехать верхом, и конь ее, свадебный подарок Анри, был серебристо-серым, почти белым, с длинною черной гривой. Этот конь и Кретьенов угольный Морель приходились друг другу сводными братьями - сыновья одной матери, прекрасной испанской кобылы, которая стоила Анри едва ли не столько же, сколько все остальные его лошади, вместе взятые. Только конь Мари родился пораньше - на несколько лет, и отличался нравом чрезвычайно сдержанным, как тот самый скакун Эниды - "Он не кусает, не несет, и на дыбы он не встает, и ехать на таком коне - что плыть по озеру в челне…" Ну, это так и подобает коню, чей хозяин - юная дама. Кретьен обернулся и махнул графу рукой, а тот - уже с другого берега, в окруженье нескольких оруженосцев - зачем-то отсалютовал мечом, и на лезвии ярко блеснуло солнце. Прекрасный выдался апрель, очень теплый, а до ближайшего замка, места ночлега - меньше дня пути, и торопиться совершенно некуда. Годфруа, не имевший лошади, ослом однако же погнушался, и шел теперь пешком рядом с обозом - звон его мозгораздирающей флейты даже не вызывал у Кретьена обычного раздражения. Верный Ученик толковал о чем-то с Анет, хорошенькой графининой девушкой, ехавшей на телеге; та порою начинала глупо хихикать - видно, синие глаза и музыкальные таланты Годфруа начинали растапливать ее слабенькое сердечко. Стихи он ей, что ли, читал -
"Воевать с природою, право, труд напрасный:
Можно ль перед девушкой вид хранить бесстрастный?
Над душою юноши правила не властны -
Он воспламеняется формою прекрасной!"
И все в таком духе, небось не Historia Francorum ей цитирует.
В новую свою, Кретьеном подаренную зеленую широкополую шляпу ("Ну не носи ты, Христа ради, эту свою рвань, мне перед Анри неудобно… Заделался в ученики - так учись хоть пристойно одеваться!") неунывающий голиард воткнул красивое черное перо. Похоже, соколиное, и оно лихо торчало под углом, придавая всей конструкции несколько разбойничий вид.
- Наив, - окликнула Мари, поворачивая сияющее, ярко освещенное солнцем лицо. - Послушайте-ка, у госпожи моей матушки наверняка случится состязание трубадуров. У нее же сейчас такой поэтический двор в Пуатье, какого по всей Европе не найти!.. По-моему, вы просто должны…
- Понятно это и коту -
Прекрасны земли Пуату!
Но там, как птахе на лету,
Мне будет петь невмоготу…
- Не отшучивайтесь, - Мари погрозила пальцем, на котором вспыхнул огоньком камень большого перстня. - Можете считать, что это приказ. Весной, когда весь мир в цвету, не стыдно ль вам за немоту? Конечно же, вы будете выступать.
- Но госпожа моя, - Кретьен свел черные свои брови в мучительной попытке объяснить. - Я же, вообще-то, совсем не пою… А свои песни надо исполнять в голос, а не просто подавать слушателям листок со стихами!.. К тому же у меня все длинное, а что короткое, лирическое - то просто никуда не годится…
- Значит, найдем вам жонглера, Наив, - нетерпеливо отмахнулась владычица. - Если угодно, хоть того же вашего ученика - кажется, ему это не впервой… О! Я придумала! Я сама спою ваши песни! А что? Из меня неплохой жонглер, не так ли?
- Ужасный, госпожа моя, - искренне отвечал Кретьен, едва не свалившись с коня - а затем и с моста - в воду. Он был, на всякий случай, в кольчуге - и потому столь сильное удивленье могло стоить ему жизни. - Потом, вы знатнейшая из дам, которая почтит этот двор своим присутствием - а хотите выступить в роли какой-то жонглерессы!.. Кроме того, неужто ваша матушка вас не признает? А признает - так что она подумает?..
Мост наконец - к счастью - кончился, дорога - широкая, укатанная многими колесами - тянулась и петляла между редкими дубками, тонувшими в поросли орешника. Где-то позади поскрипывала телега, впереди мелькали зеленые на зеленом спины егерей.
Кретьен, хотя и в кольчуге, ехал без шлема, и волосы его ярко блестели, как сталь. Не имея привычки грызть ногти, он в замешательстве стиснул пальцы так, что слегка хрустнули суставы. Похоже, что Мари, вырвавшись - в первый раз - из-под чьей бы то ни было опеки, решила развернуться вовсю.
- А я и не хочу жонглерессой, - капризно заявила она, сгоняя со щеки назойливую мошку. Волосы ее, убранные под гебенде, просвечивали ясным золотом. Похоже, Кретьен не ошибся в своих предположениях. - Я буду жонглером!
- Как так, госпожа моя?
- Да вот так. Посмотри-ка внимательно на Шарля, пажа! Разве он не прелесть? И разве я не смогу влезть в его одежду? Наряжусь таким же прелестным мальчиком, а звать меня будут, например, Этьен.
- Ох, нет, только не Этьен, - вырвалось у поэта с таким жаром, что он даже забыл осудить всю бредовую идею в целом.
- Ну, не Этьен, - легко согласилась Мари, вытягивая изящную, скрытую водопадом голубого шелка ножку и любуясь острым, длинным носком красного башмачка. - Имя не имеет значения, просто у нас в замке как-то жил жонглер Этьен, молоденький такой, вот я и сказала… Тогда назовите любое имя, Наив, и так оно и будет.
- Мне это не нравится, - решительно заявил Кретьен, печалясь, что дамское седло Мари не позволяет подъехать к ней поближе. - Это… Госпожа моя, это дурная идея. Мессир Анри бы не одобрил переодевания в мальчишку…
- А при чем тут мессир Анри? - невинно осведомилась Мари, вертя в руке отколовшуюся эмалевую брошку. - Я, в конце концов, графиня Шампанская, а вы, друг мой - всего лишь мой сопровождающий, и спорить тут не о чем…
- Ну, коли так, - хитро согласился Кретьен, - вы - госпожа моя, и перечить вам я не имею ни сил, ни права. Но только покуда вы являетесь госпожою Мари, а не безвестным мальчишкой-жонглером. Того же я труворской своею властью могу и не допустить петь своих песен, и вовсе ко двору благородной королевы не взять…
- Фу, Наив, какой ты хитрый! - Мари недовольно хлопнула себя по колену. - Это ты в Париже научился так крутить - или вообще в Византии, у тамошнего короля?.. Ну я же развлекаюсь, а ты мне не даешь. Что же здесь дурного?.. А представляешь, как будет весело, когда мы всех южан перепоем! Может быть, в меня даже влюбится несколько прекрасных дам… А потом я исчезну, загадочный юноша с таким незабываемым голосом, и все будут гадать, кто я такой…
- А я им и отвечу правду, как подобает честному христианину. И наш нечестиво нажитый приз у нас немедленно отнимут, меня выгонят за ворота, а вас, госпожа моя, матушка посадит в башню и будет три дня в наказание за обман держать вас на хлебе и воде…
- Плохо же ты мою матушку знаешь, - фыркнула графиня, фамильярное и почтительное обращения в ее устах сменяли друг друга независимо от ее воли. - Слышал, как она в юности шутовскую армию в поход водила, на могилу Марии Магдалины? Они тогда один кабак разгромили до основанья… Да я ей сама тут же все расскажу, и она очень посмеется! И кто бы посмел тебя выгнать за ворота - тебя, великого и развеликого поэта, который своей поэзией всех удивил и посрамил?
- Вот именно - посрамил, донна Оргелуза…
- Не говорите чепухи, - Мари, кажется, утомилась спором, кроме того, для себя она все уже решила, и все прения попросту потеряли смысл. - В общем, придумайте мне имя, и поскорее. Да чтобы красивое!.. И надо понять, что же я буду петь. Романов там и правда не надобно, нужно что-то короткое, но из самых лучших, чтобы приз уж точно был наш… Или вы сомневаетесь, что я всех перепою?
(А, понятно. Когда она говорит "ты", она обращается к Наиву, другу и вассалу своего мужа. А обращение на "вы" - это уже для Христианина из Труа, знаменитого поэта…)
- Нет, донна Оргелуза, не сомневаюсь, - совершенно искренне ответил Кретьен, оставив всякое сопротивление. Не умел он давить на Мари, и учиться не собирался. А чего, в конце концов, тут страшного? Анри бы сам порадовался, кто же не любит всяких игр с переодеваниями… Надо только спросить, есть ли у мальчишки Шарля с собой запасное платье. Не рядиться же ему на состязании в блио самой Мари!..
- Только одно условье, госпожа моя…
- Ну же? - (Все дело в том, что она совсем маленькая, неожиданно понял Кретьен - и от нежности и - почему-то - жалости у него защемило сердце. Она же девочка еще… Ален в свои четырнадцать, пожалуй, был взрослее.)
- Переодеванье мы устроим не ранее, чем неподалеку от самого замка.
- Конечно же! Притворимся, что ты попросту приехал к ее двору. Ну, туда же все поэты стекаются толпами! А потом я объявлюсь… Позже, когда мы победим. Вот все удивятся!..
Ох уж удивятся, мрачно подумал Кретьен, но спорить не стал. Он не то что бы зажегся идеей Мари - просто безмерно хотел ее порадовать. Ладно, потом можно все быстро свалить на себя - зато у Оргелузы будет веселый денек.
- Госпожа моя, а как вам нравится имя Гийом? Пожалуй, родители дали его вам в честь первого трубадура, как думаете?..
- О, замечательно! - радостно вскричала Мари, светло-золотые глаза ее вспыхнули из-под ресниц. Потом она слегка хлестнула коня и поскакала вперед, догонять старого Тьерри, о чем-то беседовавшего с седым егерем…
- Хей-о! Друг Тьерри! Посторонитесь-ка!.. Я скачу!..
…Кретьен смотрел ей вслед с мучительной нежностью, и, может быть, в этот самый момент и начал понимать, что влюбляется в нее. Бывает такая любовь, которая начинается с жалости. Куда хуже, когда любовь жалостью заканчивается. А сейчас он думал, какую же песню дать ей спеть.