Странно: в их маленькой компании не нашлось даже общепризнанного центра. Был Аймерик - самый из них старший, самый рыцарственный и дравшийся лучше всех, который в ситуациях "боевой тревоги" всегда становился командиром. Был Ростан, самый громкий, чаще всего нарывавшийся на неприятности, по положению в компании напоминающий всеобщего балованного сына. Был тихий Николас - самый лучший ученик, недостатки своего французского восполнивший греческим и латынью, и, по правде говоря, из пятерых самый знатный и богатый. Был Гвидно, самый завзятый сказочник и самый большой нахал. Был, наконец, Ален-Кретьен - тот, кто не отличался ни богатством, ни особенной силой, ни громкостью, однако писал истории, создавая тем самым настоящую мифологию маленького государства. И странное дело - если уподоблять сообщество организму, а людей - отдельным частям этого тела, то именно Кретьен являлся их сердцем. Исчезни он - все рассыпалось бы в единый день.
В то время как Ростан, например, со всей очевидностью был голосом. Николас - всеобщей совестью, где она там располагается - предположим, что в голове… Гвидно - мозгом. Аймерик - руками, сильными, защищающими, протянутыми, чтобы поднять упавшего, чтобы поддержать за плечи…
Надобно добавить, что с появлением "малого Камелота" жизнь каждого из пяти школяров в отдельности значительно упростилась. Раньше Ростана били за то, что он нахал и бабник, Гвидно - за то, что он британец, Кретьена - просто так (а чего он такой гордющий, лучше всех, что ли?), Аймерика - за то, что он сам иногда встревал в чужие драки, а Николаса не били, но зато здорово дразнили… Теперь жить стало легче. Париж оказывался в самом деле веселым городом, слегка, конечно, обезображенным присутствием Гуго Примаса, но и в Гуго нашелся свой смысл - он придавал событиям остроту. Тоже ведь, однако, Божья тварь, зачем-то он нужен и полезен. И стихи у него, отдадим ему должное, хорошие - и про драный плащ, что просит его заштопать, и про добродетельную пастушку… Их и Ростан петь не гнушается, и все лучше, чем когда Пиита поет свои!
3
…"Эрек", задуманный некогда как недлинная рифмованная сказочка, в конце концов разросся в здоровенную… жесту. Семь тысяч строк, ребята, это вам не шутка!..
Пятеро друзей сидели у Аймерика дома, в его просторной, светлой комнате, у жаркого камина. Они все слегка раскраснелись - от жара огня, от выпитого вина, от читаных стихов. Кретьен только вчера, на вторую рождественнскую неделю, закончил править "Эрека" - и теперь потчевал им собратьев. Чтение затянулось на полдня - хорошо хоть, было воскресенье; но с окончанием чтения мученики свободных искусств еще не успели далеко уйти из зачарованного мира - и теперь радостно обсуждали персонажей, как своих давних знакомых.
Кретьен ничего не говорил; раскрасневшийся более всех, он сидел, держа ладони поверх толстой пачки листов рукописи, и слушал, пытаясь понять, рад он или не рад, что его идеи завели всех так далеко.
- Вот тебе, скажи, Аймерик…
- Да, мне больше всех Гавейн нравится. "Из них же первым, несомненно, обязан я назвать Говена"… И в этой истории он тоже лучше всех.
- А то! Вежественный, и воин самый лучший… Ха! Прям как ты. Вот ты им и будешь…
- То есть как…
- Ну, так. Не глупи, Аймерик. Ты же вылитый Гавейн, племянник короля! Раз уж мы рыцари Артура, так у нас и имена должны быть…
- То есть чтобы я был мессиром Гавейном? Ну, ребята, я же… я недостоин, вот что.
- Кто-о? Ты-ы?!
- Ну… я очень буду рад, и вообще он мне всегда больше всех, давно, как будто бы… Ну, когда-то…
- Вот и все! Порешили, мессир Гавейн! Давайте-ка за вас выпьем, у нас ведь вино еще осталось?..
…Основным энтузиастом раздачи имен оказался Ростан. Может быть, потому, что он был хмельнее всех - не то от вина (и правда пьянел очень быстро), не то еще от чего… Глаза его сверкали, смуглые руки хватались за все близлежащие предметы - Пиита выглядел бы крайне глупо, если бы не был столь искренне вдохновенен.
- Так, теперь ты, Николас, дубина немецкая!.. Кто тебе больше всех нравится? А ну, отвечай!..
Улыбка, румянец смущения, взгляд в пол. Гюи тряхнул друга за плечо, ободряюще потрепал по широкой спине, обтянутой дорогой, отороченной белым мехом одежкой… На самом Гвидно, как всегда, висели какие-то длинные лохмотья неопределенного цвета, с обтрепанным капюшоном.
- Ну, валяй, Николас! Не стесняйся. Все же свои. Мы же серьезно.
- …Артур.
- Что?!
- Мне больше всех нравится Артур… Король, - смущенно повторил Николас, улыбаясь своей тихой улыбкой. Хохот грянул, как раскаты грома, так что даже пламя в камине чуть подскочило.
- Король Артур! Губа не дура!
- Да, ты у нас даешь, Николас… Даешь! Выбрал, тоже мне! Самого лучшего!
- Ну, уж прости, дружище, но Артуром ты у нас не будешь, - Гюи восхищенно пихнул друга в бок. - Да не гогочите вы, дураки… Николас, я имел в виду - кто тебе нравится, чтобы им быть? Ну, как ты хочешь, чтобы мы тебя в Камелоте звали? Кто тебе из рыцарей ближе всего?
Николас, которого вконец засмущали, пробормотал что-то себе под нос. Новокрещенный сир Гавейн наклонился к нему, чтобы расслышать.
- Что? Бедуайер?
- Ну… Да. Бедуайер. Бедивер.
- Так про него же мало чего известно, - искренне удивился показушник Ростан. - Ну, рыцарь, он даже не особенный герой какой-нибудь… Только вон Кретьен написал, что он "без промашки играет в шахматы и шашки". И в большинстве историй он не участвует…
- Ну и что. А зато он бу-бу-бу…
- А? Зато он что?
- Всегда был рядом с королем… До конца, - более раздельно и громко повторил Николас, обводя друзей неожиданно твердым и ярким серо-синим взглядом. Смех исчез сам собою, и Гвидно, словно ставя точку в конце речи, хлопнул о Николасову ладонь своей веснушчатой рукою.
- Ну, значит, так. Да здравствует сир Бедивер, рыцарь Лоэгрии!
- Да здравствует, - еще слегка шутливо отозвался Ростан, в глазах которого плясали алые языки огня.
- А ты-то сам вообще кто? - неожиданно напустился на него Гвидно, вскидываясь, как петух. - Только к другим пристаешь, а сам еще не сказал, кем будешь…
- Ну, со мной-то все понятно. Я же окситанец.
- И что? У короля Артура было много рыцарей из Тулузы?.
- Нет, - Пиита обвел лица друзей почему-то торжествующим взглядом. - Но настоящий куртуазный рыцарь, который понимал много чего в любви и во всем прочем, только один. Сир Тристан.
- Тристан?!
- А что, разве я не похож? Даже имена созвучные: Ростан - Тристан… И он был славным героем, а что любовь у него получилась несчастная - так это все грубые франки виноваты…
Аймерик не сдержался и фыркнул; соотечественник сверкнул на него темными глазами.
- Я сказал что-то смешное, мессир Гавейн?..
- Да нет, нет, все в порядке. Славный герой.
- Ну то-то же. А то я и не посмотрю, что вы - племянник Короля, сир…
Аймерику же просто вспомнилось, как славному герою опять подбили глаз не далее чем в неделю назад Гугоновы ребята, а потом повели его к своему командиру, в плен - но Ростан сбежал благодаря военной хитрости: притворился, что ему очень надобно по нужде, а когда бдительность стражей задремала, давай Бог ноги… Ничего, вот сир Тристан даже нищим переодевался, чтобы свою возлюбленную еще раз увидеть. Так что Пиитины хитрости - как он притворялся глухонемым, чтобы увильнуть от расспросов Аннетиного отца, чего-й то он делает в церкви подле его дочери - это еще ничего, только помогает образу знаменитого любовника.
- А ты, Гюи?..
- А я вам не скажу, - как ни в чем не бывало заявил Валлиец, разваливаясь на деревянной скамейке.
- А почему это ты нам не скажешь?..
- А потому, что вы мое имя все равно не выговорите, а коверкать его я вам не дам.
- Ну уж и коверкать… Мы, можно сказать, облагозвучиваем!
- Вот спасибо. Что-то неохота. Облагозвучивайте кого другого.
- Да как нам тебя называть-то, валлиец пустоголовый?..
- А это уж как хотите, сир Тристан, во имя Господа… Хоть "Бель Инконню", как того Гавейнова сына.
- Лучше просто "Инконню", - хмыкнул Ростан, критически оглядывая лохматую, нескладную фигуру друга с головы до ног.
- Ну не хочет - и не хочет, будет у нас просто сир Гюи, - вступился возбужденный, чрезвычайно довольный Аймерик. Похоже, обретение имени - да еще такого славного имени! - подействовало на него благотворно; в отблесках алого огня - свечки уже догорели - он казался очень красивым и каким-то сказочным, в самом деле, легендарным Гавейном, которого так любил молодой Эрек…
- А Кретьен-то? - неожиданно вспомнил Пиита, резко разворачиваясь. - Эй, друг, а ты кем будешь, ты еще не сказал! Сидит себе в уголочке, хитренький, думает, про него все забыли… После того, как заварил всю эту кашу своим "Эреком"! Давай, признавайся, как твое рыцарское имя, и попробуй только соврать, что у тебя его нет!..
Я и есть Эрек, как же вы не поняли, - едва не ответил Кретьен, которому вдруг стало невыносимо грустно. Но не ответил. Сдержал язык в последний момент, вспомнив, как долго подгонял под своего героя маску, чтобы никто его не узнал…
- Попробую, Ростан. Я своего рыцарского имени… не знаю.
- Так назовись в честь кого-нибудь, кто тебе очень нравится, - посоветовал молчун Николас с дружеской заботой. Кретьен почему-то так замотал головой, что она едва не оторвалась.
- Нет, нет, ребята… Я так не хочу. Я так… не могу.
- Чудной ты, - неопределенно высказался Гвидно, подбираясь к нему поближе и заглядывая в лицо. - Я - это еще понятно, я-то знаю, чего хочу, только не скажу никому, а то напортите… А ты? Ты придумал что-нибудь, чего нам не скажешь?
- Нет, я… ничего не придумал, - Кретьен с удивлением понял, что глаза у него предательски пощипывает соль. - Пускай я буду просто… сир Ален. Рыцарь короля Артура.
- Будь лучше Ланселотом, например, - Ростан ободряюще взял друга за руку. - У тебя получится, ты же такой… ну, какой надо. Или вот Эреком своим… Он такой славный! И имя красивое…
Кретьен только покачал головой, понимая вдруг, что все друзья как-то тревожно сгрудились вокруг него и смотрят, будто он нуждается в утешении.
- Да не надо… ребята! То есть сиры! Не надо ничего. Чем плохо - сир Ален? Не хуже любого другого имени! Мне же не это главное… Не имя…
- А что?
- Ну… Камелот. Чтобы там быть. И вы все… тоже главное. То есть не вы, а… мы все.
- Ладно, - решительно прерывая участливое молчание, явно затянувшееся сверх меры, Гвидно легко вскочил на ноги. - Кто куда, а мне пора домой. На улице уже темновато, брат, небось, волнуется.
- Да, и правда, Аймерик, засиделись мы у тебя… То есть не Аймерик, простите, сир Гавейн, ради всего святого!..
- Ничего, Пиита, хоть бы и на ночь остались, - отозвался Miles, запаляя свечу - в комнате и правда делалось слишком сумрачно.
- Какой я тебе Пиита?.. Я - В-печали-рожденный! Сын, между прочим… не помню кого. Сир Ален, вы не помните, чей я сын?
- Мелеадука, - тихо улыбаясь, подсказал Кретьен. Теперь ему опять было спокойно, как бывает, когда окончишь что-то ужасно сложное - и видишь, что получилось хорошо. Словно бы в ответ его мыслям, Николас тихонько тронул его за плечо - опять с этой вечной своей смущенной улыбкой.
- Слушай… Можно попросить?..
- А?
- Ты не мог бы… Сделать мне список "Эрека"? Или дай мне рукопись на… несколько дней, и я сам себе сделаю. Я же понимаю, что ты, наверное, ее никому не доверишь, она же только одна… А если ты сделаешь список, я же понимаю, что тебе некогда, я тебе заплачу… Много, сколько ты захочешь. Ты не обидишься?..
- Смертельно обижусь, сир Бедивер, - улыбнулся Кретьен, изнутри заливаемый радостным теплом. - Так что никогда, ни за какие сокровища не смогу вас простить!.. Поэтому не буду я вам ничего переписывать - возьмите рукопись и держите ее, сколько вам влезет. Я ее скорее сам потеряю у себя дома, чем у тебя с ней что-нибудь случится, - добавил он вполне искренне, всучивая другу толстую скрученную трубку бумаги. Николас взял осторожно, будто роман мог сломаться.
- Спасибо, сир… Спасибо огромное! Просто у меня должна быть такая своя. Очень надо.
- Да. Мы все сгинем, а ты прославишься и оставишь нас в памяти людской, - совершенно серьезно добавил Аймерик, оказывается, давно уже стоявший у них за плечами. - Я следующий после Николаса переписывать. Ладно?..
- Да… Ладно вам, сир Гавейн, - Кретьен в порыве ложной скромности опустил ресницы. - В памяти людской, скажешь тоже… Что бы я без вас делал, ребята? Да я бы ни строчки не написал… ("Не прибедняйся, ну, рыцарю врать не пристало!" - это, кажется, Ростан.) Кроме того, мне южные доброхоты или Гуго с ребятками давно бы уже голову отшибли, так что и писать было бы некому. Так что это все не мое. Это наше… Ну, Камелотское.
4
…Говорят, слово "голиард" происходит от слова "gula", глотка. Другой вариант его происхождения - от страшного беса Голиафа, воплощающего диавольскую гордыню - куда мрачнее; но это, пожалуй, относится только разве что к последователям учения мятежного Голии - Абеляра, а не к личностям вроде Годфруа, дворянина из Ланьи. Сей юноша, года на три младше Кретьена, имел воистину ненасыщаемую глотку, пару ободранных флейт и жигу, разрисованную по дереву голыми нимфами и фавнами, а тако же веселый и непотопляемый характер. Эти его особенности нас бы нимало не интересовали, если бы в один прекрасный день он не появился на пути у пятерых самозванных рыцарей - и не остался на этом пути почти до самого конца.
День его появления в жизни Кретьена для самого Годфруа выдался весьма печальным. Кстати, решающая их встреча вовсе не была первой - Камелотская компания несколько раз встречалась с данным героем в любимом своем кабаке, в той самой "Обители Канской", где как-то раз на одного северянина навалилось шестеро драчливых южан. Кабак этот в самом деле считался лангедокской территорией - ибо содержал его провансалец, ловкий, растолстевший бывший школяр по имени Гастон Пятак. Нагулявшись по свету в свое молодое время, он остепенился наконец, женясь на кабатчице, и теперь планомерно травил пивом нынешних школяров, не прочь и сам побалагурить с ними насчет восходящих звезд диалектики или же спеть пару-другую "кверел" - жалоб на жестокое школярское безденежье, оставшихся в его облезлой голове по старой памяти…
Южанское-то оно, южанское, - но после нескольких выдержанных с честью битв компания пятерых рыцарей Камелота завоевала себе неоспоримое право на эту территорию, и теперь даже если сюда являлся один Кретьен без "провансальского" сопровождения, кабатчик оказывал ему должные почести, а соперники-полководцы только и могли что неодобрительно коситься через стол. В тот раз он, правда, пришел не один - забежал после диспута перекусить вместе с Ростаном; устали оба преизрядно - дискуссия на тему, может ли праведный язычник, не слыхивавший о Христе, попасть в рай, затянулась на восемь часов без перерыва, и теперь оба диалектика стремились как-нибудь унять урчащие животы. Удивительно, какая же все-таки прорва - живот студента!.. Есть хочется почти что все время, даже когда ты только что поел… То ли дело здесь просто в страхе - вдруг завтра жрать будет совсем нечего?
…При деньгах из них двоих тогда был Кретьен - недавно заплатили за маленький портативный травник, предназначавшийся, наверное, для какой-нибудь просвещенной горожанки; вот почему трапеза двух друзей отличалась скромностью - в те дни, когда за ужин платил Пиита, вино лилось рекою. Кретьен же заказал по миске бобов и по куску вареного сыра, а вино - дешевое и кислое, просто чтобы утолить жажду. Ростан вздохнул недовольно, однако тому, кто сам без гроша, выбирать не приходится, и двое диалектиков увлеченно зачавкали - прервал их только громовой хохот за спиной.
Кретьен обернулся, продолжая жевать - проверить, не замышляют ли злокозненные враги чего лишнего; но разношерстная компания в конце длинного общего стола казалась вполне занятой собою. Человек семь смутно знакомых юношей что-то пихали под столом, покатываясь и расплескивая вино из чашек; старший из них наклонился под столешницу, помогая себе руками и выкрикивая какое-то имя.
- Чего там? - заинтересовался Ростан, откусывая перо лука-порея, торчавшее у него изо рта, как зеленый ус. - Бьют, что ли, кого?
- Да не пойму, - напряженно щурясь в дымноватой полутьме, признался Кретьен. Драться ох как не хотелось - устал, но если и вправду здесь, в их родовом домене, в Кане Галилейской, кого-то собрались бить - долг рыцаря повелевал вступиться. Тем более что позорно позволять кому-то бесчинствовать на их законной территории!..
- Эй, парни, что это вы там делаете? Буяните, что ли?
- Да нет, с дворянином вот говорим, - охотно поведал совсем молодой школяр в зеленом - некогда - плаще и шляпе набекрень. Лицо его блестело от пота и веселья. - Эй, ты, дворянин, вылезай! - позвал он, наклоняясь под стол, куда направляли свои пинки остальные; и призыв его возымел действие - из-под столешницы под общие восторженные возгласы высунулась всклокоченная голова, моргая обалделыми глазами.
- Д-да… - Неуверенно сказала голова, пытаясь сохранять максимально независимый вид. - Д-да, я… это… дворянин.
Дворянина подхватили под мышки и выволокли на свет божий; под дружный смех один из парней нырнул под стол и вытащил оттуда нечто неизвестного цвета, кое расправил и водрузил на голову бедняге - и на поверку штуковина оказалась шляпой. Кретьен осознал, что извлеченный снизу дворянин вовсе не в обиде ни на кого на целом свете - хотя бы потому, что не понимает толком, что это с ним стряслось; драться, выходит, было необязательно, и он, перемигнувшись с Ростаном, вернулся к своим бобам. А лохматый, в доску пьяный парень пытался тем временем что-то товарищам объяснить, но не мог - столь радостно они реагировали на каждое его изречение. В руку ему сунули флейту и теперь уговаривали что-нибудь сыграть; кажется, бедняга со столь странным прозвищем служил для всех источником неиссякаемых развлечений. Он мотал незлобивой кудлатой головой, но наконец сдался - и вместо музыки прогорланил на благородной заплетающейся латыни:
- Фактус де материя левис элементи…
Кум сит эним проперум виро сапиенти!..
Это выступление встретил восторженный рев. Даже Кретьен, хотя и утомленный шумом, хмыкнул в чашку.
- А что… э…. Не сапиенти? - осведомился незадачливый жонглер.
- Не, пой, пой, Дворянин! Все отлично! Вот на, выпей красненького…
(Бульк, бульк, бульк.
И продолжение номера):
- Супер петрам понере седем фундаменти!
Фактус де материя виро сапиенти…
(Это что за тип, спросил Кретьен у друга в перерывах между глотками, испытывая смесь жалости, брезгливости и приязни.