- Да тутошний, здесь на дудке играет… Иногда, - Ростан пожал плечами. - Я его встречал пару раз… Кабацкая птичка, clericus inter epula cantans.
- А чего они его так зовут?
- Да мало ли кого как зовут, - резонно отозвался Поэт Поэтов, встряхивая немытыми кудрями. - Я одного школяра знаю по кличке Еmperador, император - а знаешь, какая он на самом деле глупая крыса!..
- Да, опять же вот и ты у нас - Vates Vatum…
- То есть, что ты имеешь в виду?..
- Да ничего, сир Тристан, во имя Господа! Пойдемте отсюда, благородный друг мой, коли вы уже доели свои бобы во славу Короля нашего…
- Воистину, - устало отозвался благородный друг, - кажется, драться нам не придется, во славу Господа. А то эти битвы, битвы… Сир, признаться, я жутко хочу спать. Я лучше завтра с кем-нибудь подерусь.)
И они пошли домой, но минуя развеселую компанию, Кретьен все же взглянул поближе на пьяное, растерянное, раскрасневшееся лицо несчастного Дворянина и мельком подумал, досчитается ли тот наутро своих грошей… Слишком уж бравый и трезвый народец окружает парня, и слишком уж не похожи они на искренних лучших друзей… Впрочем, это не наше дело, не наше. Я тут никому не нянька, трактирщик за всеми присмотрит, и кроме того, я устал.
Кретьен тогда не ошибся в своих предположениях - Годфруа из Ланьи и впрямь дурно разбирался в людях. Редко проходила неделя без того, чтобы очередная компания добрых друзей не выпотрошила ему карманов, поставив пару свежих синяков; однако тот не унывал, отлеживался, отмывался, трезвел - и снова дудел в свою флейту на кабацких подмостках, зарабатывая честные жонглерские гроши. И не забывал орлиным взглядом высматривать молодых девушек, будто это именно о нем спорили красотки Флора и Филида в известной песенке, придя наконец к заключению:
"Молвил суд обычая, знания и веры -
Клирик лучше рыцаря в царствии Венеры!.."
Вполне возможно, что так оно и было.
В другой раз Кретьен застал случайного знакомца в положении куда более бедственном. Собственно говоря, он торопился домой от Аймерика, у которого до позднего вечера засиделся, разбирая Тацитовы "Анналы"; и путь его пролегал мимо благословенной Каны в зелени виноградников. Имелась еще и другая дорожка, короче, но эта зато была светлее - хотя и мимо кабаков и соседивших с оными борделей, однако по этому поводу более оживленная в такой час ночи. В темноте в одиночку по городу ходить не годится, даже - и в особенности! - если это веселый Париж!.. Но что ж поделаешь, не хотелось Аймерика напрягать…
Вот там-то, в круге желтого света из распахнутых дверей не то трактира, не то борделя, и разыгрывался последний акт неведомой случайному зрителю греческой трагедии. Кого-то били; вернее, двое парней крепко держали этого кого-то под белы руки, а била его по щекам растрепанная, очень громкая женщина. Ругалась она такими словами, каких Кретьен и вовсе не знал; он всегда очень боялся ругающихся женщин, и первое его побуждение было даже и вовсе не рыцарским - затеряться в тени и прошмыгнуть мимо как можно скорее. Но в жалобном бормотанье жертвы ему неожиданно послышался знакомый голос - и, порицая себя за недостойную Круглого Стола робость, рыцарь принял наиболее внушительное из своих обличий, подбоченясь и уперев руки в бока, и отправился разбираться.
- Эй, любезные… Что тут происходит? За что вы этого беднягу обижаете?..
Бедняга, воспользовавшись передышкой, мотал головой, из разбитого носа капала кровь. Кретьен не ошибся - это и в самом деле оказался старый знакомец, Дворянин; только на этот раз, похоже, влипший в переделку похуже прежней.
- Беднягу? - возопила дама голосом, напоминающим скрежет ножа по стеклу, встряхивая обширною юбкой. - Да я этого о-ля-ля, тудыть его и растудыть, сейчас еще и не так обижу! Да где ж это видано, чтобы так над женщиной издеваться!..
- Не платит, гад, - пояснил немногословный мужичина, встряхивая негодяя, как будто тот был сделан из тряпок. - А ты, парень, топай давай, не мешайся не в свое дело.
- Это мой… друг, - независимо сказал Кретьен, благоразумно пропустив мимо ушей пару эпитетов, которыми наградила его разъяренная дева. - Поэтому, мессиры, это вполне себе мое дело… Сколько он вам должен? Я заплачу.
Парнюга открыл было рот, но женщина, заткнув его огненным взглядом, ответила сама. Кретьен внутренне присвистнул, задавив в зародыше мысль о том, что эта дева, пожалуй, и в лучшие свои годы на десять денье не могла рассчитывать; но все же десять денье отсчитал, путаясь в завязках кошелька, и взамен получил из рук в руки ценное приобретение - нового знакомого, который кашлял, бормотал и вообще зрелище являл собою крайне неосмысленное.
Бормочущее сокровище рыцарь Камелота оттащил подальше от опасных мест, в темноту, и там, основательно тряхнув, вопросил, где он все-таки живет. Парень по прозвищу Дворянин, размазывая кровь из разбитого носа, взамен ответа прижался к нему, как к родной матушке, и горестно заплакал. Лишенный всяческого сочувствия Кретьен повторил вопрос, при каждом слове сильно подопечного встряхивая. Неудачник был изрядно тяжел и измочил ему слезами все плечо.
- Где! Ты! Живешь!?
Вопрос просто из добродетельного Аймерика прежних дней; разница только в том, что Кретьен тогда вовсе не был пьян.
Наконец до дворянственного разума что-то такое дошло о сути вопроса, и он, подняв просветленный взгляд, радостно засмеялся. Кретьен только плюнул с досады и потащил новую, десять денье стоившую покупку к себе домой.
По дороге Дворянин, помогая ему по мере сил заплетающимися ногами, что-то напевал из "Кверелы на клобучную породу" и вообще, кажется, не особенно понимал, что с ним происходит. По случаю позднего часа Кретьену пришлось долго молотить в запертую дверь, проклиная свое человеколюбие; наконец ему, совершенно озверевшему, мокрому от пота и от слез чувствительного знакомца, отворила сама хозяйка, из-за спины которой выглядывал заспанный Кристоф с кочергою в руке. Гневная мадам Сесиль в белой рубашке, с волосами, собранными на ночь под платок, держала свечу - и едва ее не выронила при виде своего подозрительного жильца. Кретьен, злющий и усталый, знать не знал, что в этот день и в этот час навеки разрешилось глодавшее его квартирную хозяйку подозрение - уж не еретик ли он; а уж после того, как он, шатаясь во все стороны и разя перегаром (не своим, Дворяниновым, но мадам Сесиль про то не ведала) принялся подниматься со своим дружком по лестнице, но оступился, и послышались ни с чем иным не могущие спутаться звуки - взбунтовавшийся желудок вовсю извергал свое содержимое прямо на скрипучие ступеньки… Кто бы мог подумать, что столь отвратительное деяние может вызвать столь горячее одобренье хоть у кого-нибудь на целом свете! Однако вот вызвало же, "школяр, школяр, он настоящий школяр, а не поганый публиканин", - пело сердце госпожи Цецилии, покуда она выговаривала жильцу в спину и посылала слугу за тряпкой.
…Кретьен втащил покладистого, как мешок тряпья, гостя в комнату и пихнул на свою кровать. Накрыть его одеялом? А, обойдется… Только башмаки с него снять. После того, как Кретьен послужил ему оруженосцем, благодарный юноша повалился лицом вниз и тут же захрапел; школяр посмотрел на него с тоскливой ненавистью и протянул руку за огнивом… Ладно, это пустяки, что негде спать. Главное - работа. А то эти несчастные "Анналы" вместе с Юстиниановым кодексом съели все время… Юстиниан, сын скотопаса, муж блудницы, много чего понаписал, будь он неладен, а еще Великий! Но Клижес ждет.
…Запалив свечку, юноша согнулся над столом. Жар и глад, жар и глад, вернитесь… Какая беда - тот, кто пишет, и неуязвим, и в то же время ранимее всех на свете… Слабые глаза, тусклая свеча, а потом, конечно же - знаменитый "железный венец", опоясывающая голову боль. Чернила на этот раз попались очень хорошие, надо будет запомнить лавку - чисто черный цвет, безо всякой гаденькой желтизны. И перо было отличное, твердое, отточенное, не из тех, что уже через час письма начинают мерзко лохматиться…
…И дрался Клижес на турнире, и раздувал ноздри его угольно-черный конь, а через три дня конь будет белым, и мы опять всех победим… Сегодня надо обязательно дописать до поединка с Гавейном. Давай, Аймерик, руби меня, все равно ни одному из нас другого не одолеть, все равно… Запыхавшись, срывает Клижес шлем со светловолосой головы, раскрасневшийся, совсем юный… Совсем не похож. Но толку-то скрываться под маскою, все равно это ты, Кретьен. Наверное, поэтому и не можешь носить одного имени, подобно Аймерику - тебя слишком много, и каждый новый ты может все то, чего тебе никогда не достичь здесь, рыцарь пера и бумаги, где твои шпоры?.. Но ничего, я все равно буду в Камелоте. А потом махнем в Германию, к возлюбленной, и что-нибудь придумаем, чтобы все у нас сложилось хорошо… Тем более что она так прекрасна - лучше Ростановых девиц, лучше всех девиц на свете - известно всем, что Феникс-птица прекрасней всех на свете птиц, так затмевает всех девиц Фенисса красотой своею…
Одна беда - когда эта история закончится, Кретьен перестанет быть Клижесом. По опыту Эрека поэт хорошо знал, что будет так. Теперь даже смешно, что случались дни, когда на имя "Эрек" он готов был откликнуться, как на собственное - пока не увидел, что влияние их взаимно, пока не заметил тень "раздвоившегося" Жерара де Мо, всплывшего откуда-то из обители теней, которая есть в голове у каждого из нас… А ведь как хитро пробрался Жерар! Даже разделился надвое, чтобы обмануть Кретьенову бдительность! На двоих - карлика, бьющего по лицу, и рыцаря, взирающего на унижение с высокомерной насмешкою… Как жаль, хмуро думал Кретьен, глядя в мелко исписанный лист, неужели я в самом деле хотел ответить ударом на удар. Неужели столько лет я держал в себе эту дурацкую обиду, чтобы потом отдать меч мщения в руки невиновному ни в чем Камелотскому юноше, франку, сыну короля Лака - после того, как я столько раз умер и воскрес, после того, как едва-едва начал снова считать себя хорошим парнем?.. Зачем было поднимать мертвого из его могилы, неглубокой ямы среди песков Святой Земли - только для того, чтобы заставить отвечать за давнюю пощечину, ошеломляющий обидою удар, обжегший лицо мальчишки-слуги, еще ничего не знающего о настоящем горе?..
Да это гордыня, милый мой. Еще какая. И в преувеличенной жестокости - (уже не ладонь, а плеть, и ответит враг уже не словами, а кровью) - не ее ли следы?.. Берегись, рыцарь, чтобы с Клижесом не стало того же самого. Они свободные люди, они не обязаны отвечать за тебя.
А глазами Клижеса осталось тоже недолго глядеть на мир. Еще не более двух тысяч строк, и как ни жаль, как ни жаль, они навеки распадутся из единого - на двоих, и школяр останется в своей комнатенке, с головной болью кольцом вокруг лба, а рыцарь - в своей Бретани, рука об руку с прекрасной возлюбленной… Но я знаю, я же видел их всех. И я, наверное, виноват перед ними всеми, что сражаюсь со своими врагами их оружием. Они все - отдельные люди. Интересно, а я сам-то вообще есть?
…Голова болела невыносимо. Строчки сливались в пламя - "Мане, текел, фарес". Кретьен положил голову на исписанные страницы и прикрыл глаза, дожидаясь, когда утихнет огонь от железного венца. Какая радость… даже сквозь эту боль - торжество, торжество, дрожь любви, ясное ощущение себя в потоке ветра, и ты недаром живешь на свете, и с тобою, наверное, Господь… За эту ночь он сделал около четырехсот строк, свой рекорд. Влюбленные уже встретились и придумали, как им быть, а Кретьен чувствовал, что у него через трубу позвоночника будто бы дует сильный ветер. Интересно, на что это похоже? Может, на плотскую любовь?.. Или на мне играют, как на флейте… Если бы только не болела голова! Счастье - это когда ты можешь писать, а потом заканчиваешь и видишь, что ты сделал хорошо. Правда, оно еще не хорошо и не плохо, просто никак. Надо править, править и править… Может, не пойти на лекцию завтра, а заняться правкой? Тогда уже на следующий день я покажу то, что сделал, тем, кому это важно. Вот будет здорово. Впрочем, какое там завтра - уже сегодня, за окном-то светло, правда, свет серенький, и осень выдалась серенькая, холодная, а еще на спасение этого… как его там - пошло десять денье, теперь придется подтянуть поясок… Но это все неважно.
Долгий горестный стон из-за спины оборвал блаженное течение теплохладного ветра. Кретьен, почти забывший, что на его кровати кто-то есть, обернулся, как ужаленный. Парень по прозвищу Дворянин приподнялся на локте, всклокоченный, с до крайности помятой физиономией, и озирал обиталище поэта с крайним изумлением.
Кретьен не без интереса наблюдал, как ярко-синие, припухшие глаза медленно обретают осмысленное выражение. Парень при дневном свете оказался довольно хорош собой, если не принимать во внимание разбитую губу да слегка раздувшийся от вчерашних приключений нос; вид у гостя был недоуменный и кристально-честный, и Кретьен на первый взгляд не дал бы ему более двадцати лет от роду.
Что-то осознав, Дворянин издал невнятный долгий звук, среднее между стоном и вздохом, и повалился обратно на подушку, зажмурившись - должно быть, от света раскалывалась голова. Похоже, ему приходилось нелегко. Вспомнив опыт Ростана, поэт милосердно плеснул водички из глиняного кувшина в деревянную чашку с щербатым краем и поднес страдальцу напиться.
- Ну не медик я… Не медик! - внезапно громко и очень отчетливо высказался страдалец, не разлепляя глаз. Кретьен от удивления чуть не пролил воду на своего подопечного.
- Верю, - осторожно сказал он, не решаясь его приподнять: было такое ощущение, что потяни Дворянина за какую-нибудь часть тела - она и оторвется.
Осознав присутствие кого-то незнакомого, юноша содрогнулся - как-то сразу весь, от головы до кончиков пальцев. Кретьен вчера догадался его разуть - и правильно: тот, видно, вертелся во сне, и одеяло его благодетеля теперь безобразным комком покоилось под грязноватыми стопами. Отличное беличье одеяло, Кретьенова собственность…
…Гость разлепил глаза. Надо же, какой яркий синий цвет! Такие глаза, наверно, нравятся девушкам - особенно окаймленные длинными, как у дамы, очень густыми и черными ресницами. Впрочем, сейчас эти ресницы слиплись и выглядели неубедительно.
- Ты кто таков?..
Кретьен чуть помедлил с ответом. Варианты "хозяин этой комнаты", "школяр", "рыцарь", "шампанец" и просто "друг" пронеслись у него в голове, не выдав ничего лучшего. Почему-то на вопрос "ты кто таков" у него никогда быстро не получалось ответить… А зря. Бедняга гость, видно, пришел за время его молчания к каким-то собственным выводам; игра мысли изобразилась на его открытом лице, и он, приподнявшись в постели, с выражением ожесточенного страдания занес слабую длань, очевидно, намереваясь своего спасителя двинуть в зубы.
Однако Кретьен успел первым. Кулак его без малейшей жалости врезался бедолаге в ухо, и тот, будто бы даже и не удивившись, беззвучно упал обратно на подушку. Глядя на него со смешанными чувствами и в очередной раз поражаясь людской неблагодарности, хозяин сунул ему к губам наполовину расплесканную чашку и выговорил:
- Пей. И не дури.
- Я - дворянин, - не в первый раз поражая логичностью мысли, высказался поверженный гигант.
- И что теперь?..
- А ты мне в ухо дал, - продолжал с натугой размышлять тот, не раскрывая глаз. - Это… недопустимо.
- А я - рыцарь, - мрачно, неожиданно для себя самого брякнул Кретьен, со стуком ставя чашку на пол и возвращаясь к столу. - А вы, господин дворянин, валяетесь на моей кровати, после того, как я вчера вырвал вас из когтей некоей дамы, которая от вас чего-то хотела. Думайте сами, имею ли я право дать вам в ухо. Надумаете - скажете.
- Тогда все нормально, если ты рыцарь, - четко осознающий наличие социальной лестницы юноша рывком приподнялся с кровати и вылил в рот содержимое чашки. - А скажи, пожалуйста… - вода, видно, несколько прояснила его мысли, - это мы не с тобою вчера…
- Нет, не со мной, - даже не дослушав до конца, быстро ответил Кретьен. Новый знакомец одновременно злил и забавлял его, однако хотелось поскорей покончить с этой историей и остаться одному. Наедине со своей кроватью.
- А ты не помнишь, эта женщина… - Дворянин спустил босые ноги с кровати, пошевелил грязноватыми пальцами. Выглядел он уже вполне человекообразно. - Ну, та… Черная. Ты не помнишь, я с ней не того… Спал я с нею или нет?..
- Вот уж не знаю, - Кретьен подавил желание расхохотаться. - Тебе лучше знать… мессир дворянин.
- Лучше бы нет, - несостоявшийся медик потер ладонями виски, поражая поэта своей откровенностью. - А то, если да, придется ее найти и заплатить. Я же дворянин все-таки… надо заплатить, а нечем. Совершенно не гроша!..
- Не волнуйся, с этим все в порядке, - с неожиданной симпатией утешил его Кретьен, приваливаясь спиной к столу - ноги что-то не держали. - Я дал ей сколько-то… Сколько она просила.
И тут похмельный голиард удивил его так сильно, что он едва не запутался в собственных ногах. Поднявшись, еще слегка пошатываясь, в обвисающих на коленках грязно-зеленых шоссах, Дворянин из трактира учтиво, необычйно изящно поклонился ему и сказал с интонацией, сделавшей бы честь Труаскому двору, с шампанским - разрази меня гром, шампанским акцентом, который шампанец никогда не перепутает ни с чем другим:
- Благослови вас Бог, мессир… Вы спасли от посрамления мою честь. Отныне я ваш должник.
- Ради Господа, послужить вам мне было лишь в радость, мессир, - машинально ответил Кретьен, и только после этого, осознав всю комичность ситуации, задал наконец вопрос, которому надлежало бы идти прежде всего:
- Как вас зовут, в конце концов?
- Годфруа де Ланьи, дворянин из Шампани. А не найдется ли у вас в доме, достойный сир, гребня да хоть немного воды для умывания?..
…Умывшись и расчесавшись, нежданный земляк похорошел несказанно. Его неприглядные космы оказались волнистыми, коричнево-русыми волосами, длиною чуть пониже плеч; лицо у него было широкое, но очень хорошее, с густыми, как у мессира Анри, сросшимися на переносице бровями. Особенно приятной была его мимика, и выговор - родной, родной! - когда он, держа загорелыми пальцами половинку последнего Кретьенова каравая, рассказывал о себе, то и дело прихлебывая из чашки кислое молоко. Исполнился Годфруа двадцать один год, и медика из него не получилось.