- Я разберусь, - буднично отозвался Гаспар, и я не спросил, взаправду ли он собирается его убить. Мне показалось, что взаправду. Этот старик, я мог поклясться, многих убил в своей жизни. И меня бы мог убить. Только почему-то, напротив, спасал от смерти.
- А твой лорд…
Мне пришла новая мысль - ведь, похоже, Гаспар зачем-то жертвовал собой! Вряд ли Этельред простит предательство - даже самому верному слуге. В особенности самому верному.
- Я разберусь, - снова сказал тот, и снова я подумал о смерти - но на этот раз о его собственной. Впрочем, со мной самим все было так непрочно, что чужая смерть заботила не более, чем своя.
- Чем я могу тебя отблагодарить?
Он усмехнулся в темноте - в первый раз за все время, как я его видел. Улыбаться Гаспар не очень умел, и получилось криво и страшновато.
- Я человек старый. Мне теперь одно нужно - душу живу бы сохранить. Так что вы… ты… Помолись за меня, парень.
Он затворил ворота, оставляя меня за пределами - на свободе - и погремел изнутри засовом. Я стоял, покачиваясь, в весенней светлой темноте, и холод медленно просачивался под тонкую одежду. Все. Оно кончилось. Я вышел оттуда и остался жив, хотя и не знал, долго ли это продлится.
Глава 8. Робин
Так я оказался на свободе, с целой ночью в запасе. И я отлично знал, что с этой свободой делать. Оставалось на свете одно место, куда нужно попасть, покуда я жив: церковь.
Но за краткую дорогу вниз с холма я понял очевидное: до монастыря пешком не доберусь. Слишком я был слаб и болен. Помереть по дороге к церкви, конечно, более благочестиво, чем просто в своей спальне; но так помирать очень не хотелось, а значит, мне нужен был конь.
Я пошарил в сумке, собранной для меня Гаспаром. Не то что бы я собирался найти там коня - просто хотел знать, что у меня есть. В торбе обнаружилось полкаравая хлеба, нож, огниво и туго свернутый шерстяной плащ. Я его тут же надел, но все равно не мог согреться.
Ближе всего из деревенских строений к нашему дому была мельница. К ней-то я и направился, держа путь на ее неподвижные ветряные крылья. Спотыкаясь в ночном вереске, я вспомнил, как что-то далекое-далекое, что как раз на этой мельнице живет Кэтти, девушка, с которой я впервые в жизни целовался. Это почему-то мнилось мне добрым знаком. Кроме того, я знал из недавних хозяйственных разъездов, что мельник Якоб живет богато, у него хорошая лошадка, и кажется, есть еще осел для хозяйственных нужд. Осел, пожалуй, мне сейчас больше подойдет… особенно если на выбор предлагается телега. В седле я вряд ли удержался бы, даже на смиренной крестьянской кобылке.
В обычное время я добрался бы пешком от холма до мельницы за четверть часа; но теперь эта дорога заняла, похоже, пару часов. По пути я раза три упал, запутавшись в собственных ногах, и еще то и дело останавливался отдохнуть и посидеть. Хотя с тех пор, как я покинул дом, мне стало несравненно лучше, я все же понимал, что мысль о лошадке - мудрая. Своим ходом я просто не доберусь до монастыря - не то что к утру, к концу недели; до тех пор либо помру, либо меня поймают. Не стоило надеяться, что Этельред не начнет меня искать, как только обнаружит пустую кровать.
Наконец я доковылял до плетня и блаженно на него облокотился. Во дворе тотчас же заухал тяжелый лай: мельник держал очень злых кобелей, сразу двух, мало одного. Но я был рад, что псы разбудят хозяина вместо меня и не придется поднимать шума. Я сел, привалившись к плетню спиной, закрыл глаза от усталости и стал ждать.
Вскоре грохнула дверь. Во дворе закачался огонек - это мельник, высоченный молодой мужик, шел к воротам, размахивая масляным фонариком.
- Эй, кого принесло? Кто собак дразнит? Давай, отзывайся, а то спущу псов!
Эти самые псы прежде не раз юлили под ногами моего коня, радостно махая хвостами. Я и сейчас с удовольствием почесал бы им уши и бока! Но не дожидаясь исполнения угрозы, все-таки отозвался:
- Эй, Якоб! Это я. Я здесь.
Шаги захрустели в моем направлении: я сидел не у самых ворот, а чуть в стороне - где застала усталость. Фонарик заколебался над самой моей головой: мужик смотрел сквозь прореху в плетне, возвышаясь надо мной. Он вообще был здоровенный, этот мельник.
- Я? Это какое же такое я? Говори толком, бродяга.
- Я не бродяга, я лорд Эрик, - выговорил я как можно напористее, но голос прозвучал так, будто я сам не очень-то верил в сказанное. Я не собирался ничего просить у собственного виллана! Напротив, пришел получить мне причитающуюся службу. Почему же голос у меня вопросительно дрожал, как у нищего?
- Лорд Эрик умер, - фыркнул в ответ виллан. - Ты мне будешь тут заливать, оборванец! Я сам по нему заупокойную слушал. Постыдился бы покойного задевать! Сейчас возьму кнута хорошего и покажу тебе лорда Эрика!
Я так и задохнулся. На краткий миг моя прежняя рыцарская надменность ударила в кровь; я яростно выругался - по ходу дела понимая, что у мельника ведь в самом деле есть свой резон. С чего бы ему верить кому попало?
- Якоб, - снова сказал я твердо и на мой слух - убедительно. - Я не умер. Тебя обманули. Просто меня держали в плену, а теперь я убежал. Мне нужна лошадь.
Вот лошадь я зря упомянул! Виллан, казалось бы, уже начал меня слушать… Но стоило заикнуться о том, что мне что-то нужно, и все его сомнения лопнули, как проколотый пузырь.
- Лошадь тебе? - насмешливо перебил он. - А еще чего? Может, свинку-другую? Или пару гусей? Пошел бы ты, лорд Эрик с того света… - Тут он употребил выражение со значением "очень далеко". - А то познакомишься с моими псами. И прямо сейчас! Давай, проваливай, или я открываю ворота!
Псы вертелись у ног хозяина и скалили зубы; стоило ему повысить голос, как кобели тоже залаяли - по-настоящему, лязгая зубами и втягивая воздух с глухим ворчанием. Так собака лает, только если хочет порвать. Я не помнил псов по именам - а если бы и помнил, думаю, они не вняли бы; должно быть, в плену мой запах настолько изменился, став запахом смерти, что они и правда не узнавали меня. С ощущением, что я как будто еще раз проиграл Этельреду поединок, я поднялся не без труда и заковылял по наезженной телегами дороге. Можно было оставаться на месте, настаивать и просить. Но я почему-то не мог. Гордецом… Я оставался еще и гордецом. Насколько это возможно проявлять в таком положении.
Я не смог далеко отойти от деревни, так сильно устал. В какой-то момент мне стало уже все равно. Я не желал ни в монастырь, ни даже просто под крышу - только лечь и не шевелиться. Добравшись до края леса - в деревню идти не хотелось и не моглось - я на четвереньках отполз от дороги, улегся на землю у ствола чего-то развесистого, наверное, дуба, и уснул. Как в самые мои больные дни, просто наступила темнота. Я едва успел прочесть "Отче наш" - и разум мой задули, как свечку.
А проснулся я от жары (хотя засыпал, дрожа), от яркого света прямо в лицо - и от чьего-то внимательного взгляда. Оказывается, в темноте я выбрал неудачное место для сна: на открытой полянке, в шаге от мягкой подстилки мха, среди листьев земляники. Дерево надо мной в самом деле было дубом. Солнце светило со стороны деревни, а не леса, так что слепило меня; щека, которой я спал вверх, слегка обгорела, а щека, которой я спал вниз, хранила узор мелких веточек и травок. Рядом на корточках сидел крохотный беловолосый мальчик и смотрел на меня, как на спящего медведя.
Не желая его напугать, я улыбнулся. Но вот тут-то малыш и испугался, и отпрыгнул на согнутых ногах, как лягушонок.
- Не бойся, - сказал я ему хриплым со сна голосом; пальцы мальчика были красны от земляники, рот приоткрылся. Я вовремя удержал слова "я сэр Эрик", вспомнив вчерашний опыт с мельником.
- Ты разбойник? - неожиданно бойко осведомился деревенский малыш.
- Нет, - честно ответил я, садясь и стараясь пригладить волосы. В жизни я не разговаривал с вилланскими детьми! Обычно при виде меня они кланялись и поскорее уходили прочь, изгоняемые с глаз господина своими родителями. Поэтому решать, как надобно общаться с таким вот мальчиком, приходилось на месте. - Я просто… бедный человек. Я в беду попал. У тебя нет водички попить?
Тот помотал головой.
- Жалко.
Мне в самом деле было жалко. Рот пересох страшно, а в торбе наблюдался только черствый хлеб.
- Тебя, что ли, тоже господин новый барон обидел?
Точнее не скажешь, чем этот паренек! Только интересно, почему тоже? Многих ли, кроме меня, успел здесь обидеть Этельред?
Я согласно кивнул, но не пытался приблизиться к малышу, чтобы его не спугнуть. Все-таки он был моей единственной связью с миром людей.
- А ты не принесешь мне водички? Пожалуйста… Ради Христа, - я просил, а сам поражался, словно со стороны, до чего же я дошел. Выпрашивать милостыню у собственных вилланов! Знал бы мой отец… Знал бы кто угодно! Знал бы я сам, выезжая на поединок чести…
Мальчик, все сидя на корточках, посопел носом. Потом вскочил на ноги и, не говоря ни слова, умчался прочь. Он был без штанов, в одной рубашке до колен, как носят деревенские дети, и на подоле краснели пятна от земляники.
Я в задумчивости съел несколько ягод, до которых дотянулся рукой, и решил было встать и потихоньку двинуться (если пройти через деревню, там есть колодцы… Можно добыть водички… И - к монастырю…) Но тут вернулся храбрый охотник на землянику. Он в самом деле принес мне воды - в большом металлическом ковше. Поставив ковшик на землю, как будто я был заразный или мог укусить, он отошел на несколько шагов и смотрел, как я пью. Давно я не был никому так благодарен.
Я выпил почти все до дна, а остатки плеснул себе в лицо. У ковшика оказалось плоское дно, и в металлическом зеркале я увидел себя. Бог ты мой… Мальчик был отважен, как лев, что не убежал сразу при виде такого страшилища.
Я, конечно, знал и так, что оброс бородой - это определялось на ощупь. Но теперь я увидел эту… жалкую желтоватую растительность, покрывавшую подбородок клочками. То ли неровный ковшик так искажал видимость, то ли у меня под глазами в самом деле висели багрово-синие здоровенные мешки. Весь в пятнах, почему-то в мелких морщинках, ранний старик, а вместо волос - сальные космы. Внезапно я почувствовал великое почтение к вилланам: они не моются по полгода - и выглядят так пристойно! А я-то раньше думал, что они по большей части нехороши собой. Сам я был в десять раз хуже, хотя и провалялся на ложе болезни всего-то… интересно, сколько всего?
- Спасибо, - сказал я и поставил ковшик на землю. Мальчик бочком-бочком приблизился и подхватил его.
- Не за что, - важно ответил он. - Папка говорит, ради Христа всегда надо подавать, если ты христианин. Мой папка - медник. Он очень умный.
Медник, подумал я. Надо запомнить. Если я еще когда-нибудь… буду кем-нибудь… Надо запомнить, что сын медника подал мне воды, когда я помирал от жажды.
Я не знал, как спросить у мальчика, какой сегодня день. Наверняка он не знает.
- А скоро Пасха? - спросил я осторожно. Малыш вытаращил на меня ярко-синие глаза.
- Так Пасха была уже, дяденька! Давно, давно! Все уже даже праздновать кончили!
Давно, давно, тупо подумал я. Это насколько? Неделя? Месяц? Что такое для этого парнишки - давно? И хотелось бы еще знать, что я делал на Пасху. Смотрел в окно на повешенных? Валялся в подвале?
Господи, ну за что же Ты меня так, взмолился я в который отчаянный раз. И в который раз не получил ответа.
Тем более все было не так уж плохо. Мальчик, то и дело оглядываясь на страшненького дяденьку (так меня еще никогда не называли!), вывел меня на дорогу. Я попросил ничего не говорить обо мне отцу, но по глазам голоногого вилланчика понял, что он непременно скажет. И, возможно, получит за помощь подозрительным "дяденькам" свою долю розог. Ну и ладно, будь что будет. Я подобрал себе в лесу сухую палку - сломать свежую не хватило сил - и поковылял, черпая сапогами желтоватую пыль. Хорошо хоть, путь до монастыря простой - вперед и вперед по дороге. Чувствовал я себя несравненно лучше, чем вчера. Я мог идти!
Уж не знаю, как там разобрался со всеми Гаспар - но до самого вечера никто меня не тревожил. Хотя я в ожидании погони то и дело оглядывался и шарахался в кусты от всякого путника, никаких злобных егерей не появлялось. Один раз я встретил пару нищих - старичка и старушку. Он был слепой, у нее - все руки в красных язвах. Ровно таких уродов мы с братом, будучи в дурном настроении, отгоняли от церковных ступеней плеткой.
Они ради Христа угостили меня жидким пивом из фляжки - как раз таким, какое я ненавидел (раньше, когда был лордом Эриком) - зато дали отхлебнуть, не гнушаясь, прямо из горлышка. Еще мне подарили крутое яйцо, полуобглоданную куриную ножку и кусок подгнившей капусты. Все это я жадно съел, усевшись у дороги, и мне еще немного полегчало. Но нищие не стали меня ждать - они шли гораздо быстрее, и я продолжал путь в одиночку, повторяя про себя, что старичка зовут Годвин, а старушку - Берта. Я хотел запомнить всех, всех - вне зависимости от того, скоро ли помру.
Впрочем, кажется, я не умирал. Мысль о том, чтобы умереть, добравшись до монастыря и не раньше, сменилась другой, неожиданной и благоуханной, непривычно смелой: а что, если я вообще пока не умру? Просто отболею свое… А потом… потом… выздоровею. И буду жить.
Потому что это было так… здорово. Так здорово идти по земле, хоть и спотыкаясь, и чувствовать кожей тепло солнца, и видеть зеленые ветки и траву, и все эти запахи… У меня очень обострилось чутье - я вдыхал одновременно запах медовой жимолости, теплого песка, далекой пресной воды, сухого мха на камнях. И прошедших здесь людей. И собственной пересохшей кожи. И небесного ветра, уже почти что летнего. Запахи жизни. Столь отличные от ничем не пахнущей темноты, в которую я недавно падал. Больше всего я хотел жить - независимо от того, где и как. Хоть последним служкой в монастыре… Хоть нищим, вроде этих моих старичков. Как же можно злиться на Господа за недостаток даров, думал я, если ты еще жив. Ведь жить так… здорово. Ни о чем не думая, кроме того, что есть ты и есть Господь, и все идет как должно, и ты можешь дышать, Боже мой, дышать…
Вы не поверите, но я, ковыляя с палкой по жаркой дороге, в самом деле был… почти счастлив.
К вечеру счастье мое кончилось. Силы совсем оставили меня, а ведь я не прошел еще и трети пути! Можно было бы лечь и уснуть прямо на дороге, но у меня хватило разума задуматься о ночлеге в лесу. Я медленно брел по обочине, выглядывая, где бы удобнее зайти в чащу; вдоль дороги в этом месте деревья росли особенно густо, и кусты топорщились жесткими ветвями - не продерешься! И тут сзади послышался стук подков. Дробный и частый, и явно скакало больше одной лошади.
Хорошо еще, я находился сразу за поворотом! Больше не раздумывая, я нырнул в самшитовые заросли, как в воду; жесткие кусты переплелись с чем-то еще, колючим - наверное, с шиповником. Кубарем прокатившись сквозь заросли, я порвал одежду и исцарапал лицо в кровь. Бежать глубже в лес было нельзя - поднялся бы треск, лучшая приманка для охотника, и я просто вжался в землю у корней развесистой елки и затаился, вслушиваясь.
Стук копыт стал медленнее, перешел на шаг - и вовсе замер как раз напротив меня. Я не видел никого из-за лиственной ограды, но слышал шумное дыхание коней. Всадники молчали - наверное, тоже вслушивались. Наконец один голос - мужской, незнакомый - негромко спросил:
- Может, зверь какой?
- Может, - отозвался второй, пониже и погрубей. - Т-с-с…
Они снова помолчали, жадно слушая. Я старался сдерживать дыхание и громкое биение сердца.
- Да ну, поехали, - предложил первый. - Нету тут никого. Это заяц какой-нибудь прыгнул.
- Тебе не нужно десять золотых? - ехидно спросил его соратник. Тот неопределенно хмыкнул, должно быть, опровергая подобную клевету.
- Вот так-то, - победно сообщил низкий голос. - Давай-ка, парень, прочешем лес вдоль дороги. Если это он, далеко уйти не мог. Небось засел в двух шагах и трясется от страха.
Изумительно близкое к истине утверждение! Я закусил губу, лихорадочно молясь. И молитва моя в кои-то веки исполнилась.
- Да здесь бурелом еще тот! - возмутился молодой. - Я шкуру обдирать не хочу! Из-за какого-то зайца… Сам лезь, раз такой умный.
Но рано я обрадовался.
- Погоди-ка, погоди, - голос старшего зазвучал так, будто он наклоняется с седла. - Это что такое? Смотри, в кустах дырка, как будто кто-то крупный сиганул… Какой там заяц. Тут пахнет человечком. Эй, как тебя там, беглый! Давай, вылезай добром. Иначе за ноги вытащим.
Он тронул коня вперед, и я внутренне застонал. Бежать я не мог и не собирался - поздно было бежать. Я только еще плотнее прижался спиной к стволу ели, таращась сквозь резные ветви на свою приближающуюся смерть. Рука нащупала в торбе короткий нож. Раз уж все так, хотя бы не дам себя забрать, как кролика из силка.
Затрещали кусты, ветки шиповника зачиркали, впиваясь в лошадиную шкуру. Голова и грудь большого коня выплыли из темноты и нависли прямо надо мной. Широкие ноздри зверя раздувались.
Тот, кто сидел на нем, не желал спешиваться; он просто низко склонился с седла и всматривался в темноту. У него была короткая борода и толстый нос картошкой. Я видел, как в лунном свете блестят его глаза. Я зачарованно смотрел ему в лицо, не в силах зажмуриться, и думал, что у этого человека, наверное, есть жена и дети. Или братья и сестры. Или старые родители в деревне. И, возможно, именно ради них он старается заработать свои десять золотых, охотясь на загнанного человека.
Егерь, охотник на людей, смотрел точно поверх меня, в сплетение темных ветвей. Он втягивал носом воздух - не то нюхал, не то у него просто был насморк. Но тут я наткнулся на взгляд - глаза в глаза - и закаменел. На меня, низко склонив голову, смотрел конь. Его мягкие ноздри раздувались, на губе - в пятне лунного света и из-за облаков ясно видно - повисли капельки слюны. Конь видел меня, я видел его, и мы узнали друг друга. Это был мой Ор.
Его светло-золотистая морда грустно кивала. Если бы я вытянул руку, я мог бы погладить его по носу. Но я не шевелился, только умоляюще смотрел ему в глаза и беззвучно просил.
"Это я, я, Эрик, - думал я изо всех сил. - Пожалуйста… Ор, милый, пожалуйста… Мой верный конь, только молчи. Молчи. Не выдавай меня."
Может, он меня и впрямь услышал. Как бы то ни было, конь тяжко фыркнул и мотнул головой, разворачиваясь в сторону. Теперь бородатый егерь принялся обследовать другие кусты и деревья; в низкие, шатром раскинувшиеся ветки какой-то елки он потыкал длинной пикой и спугнул ночную птицу. Птица с шумом взлетела из-под корней, егерь выругался, страшная магия мига была разорвана. Мой добрый Ор послужил мне еще один раз.
- Ладно, давай отсюда, - проворчал бородач, направляя коня. - Черт, дебри-то какие… Колючки, прям сквозь сапог достают!
Шумно продираясь сквозь кусты, он выбрался обратно на дорогу, и оттуда послышался его раздраженный голос:
- А ты чего уставился? Давай, поворачивай! Поехали, как велено, к этой дурацкой церкви. Вот лорду-то вожжа под хвост попала, людей по ночам туда-сюда гонять…
- Ничего, около монастыря отоспимся, - жизнерадостно утешил его спутник. - Сколько нам там торчать - непонятно, но уж выспаться успеем.