- Да говорят же тебе, нет больше Антонины-сестрицы! Есть монахиня, инокиня скитская, святая целительница Анастасия. В лесах она спасается, а где - то не нам положено ведать!
Глава восьмая
Плавающие и путешествующие
1
На Волге, около Яшмы, уже не горели бакены: навигация закончилась две недели назад. Только гребной паром еще перевозил яшемцев на заволжскую сторону, где открылась лесосплавная контора. Паромщики разбивали у причала тонкий ледок. По нему уже смело расхаживали вороны. Лишь кое-где мелькал на бугристом просторе речного плеса косой парус рыбачьего челна. Ледяной припой по берегам рос изо дня в день, ребятишки уже закидывали с него удочки.
Первую ночь в Яшме Сашке Овчинникову пришлось-таки провести среди богомольцев в монастыре. Идти к старшему брату Ивану просителем не хотелось: не миновать бы тогда прежней лямки по конскому делу. Вел его брат Иван корыстно, нечисто…
Но крестьянские работы закончились, в рыбаки с пустыми руками не примут, в ученики по шорному, валяльному, сапожному делу - великоват, да и душа к этим ремеслам не лежит. В отход либо для настоящего городского учения документы нужны, а они все - дома, у Ивана…
В устье того овражка, что отделяет от села Рыбачью слободку, прилепился домик с застекленной терраской и вывеской "Чайная Бессуднова". За стеклами терраски Сашка с улицы разглядел знакомого милиционера Петра Ивановича. Сашка вошел в чайную. У милиционера от удивления округлились глаза. Сашка уже привыкал к своей роли воскресшего Лазаря и поторопился предупредить обычный поток вопросов. Мол, жив, здоров, чего и вам желаю!
- Ну и чем промышлять думаешь? Опять с братом барышничать? Не та пора, что прежде, не те и ягодки! Присаживайся покуда!
Сашка холодно и отчужденно поглядел на собеседника. На столе появились чайники, сахар и хлеб. Убедительно и твердо Александр сказал:
- В барышные дела братнины я не влезал. Мое дело было - коней ковать, табуны перегонять, от волков, от воров, от огня их беречь. Шкурой своей не дорожил, палат не нажил. Но надоели мне эти конские дела. К другому тянет. Кто у вас сейчас тут партейным начальством?
- Думаешь записаться?
- Думаю. Уже надумал.
- А брат Иван что скажет?
- До его мнениев в этом вопросе мне дела нет.
- Ну смотри, кума, тебе жить… В ячейку пойдем, провожу. Она в сельсовете, на площади. Михаил Жилин секретарем.
Милиционер надел фуражку. Поднялся и Овчинников. С Мишкой Жилиным у него сызмальства была лютая мальчишеская вражда. Избрание Мишки в партейное начальство Сашку обеспокоило, но он зашагал с милиционером в ячейку.
В комнате партийной ячейки с колченогим столом под двумя портретами Овчинников застал самого Жилина и еще двух сельских коммунистов. Когда поутихли шутки насчет чудесного явления Сашки из загробного мира, воскресший напрямик заявил, что пришел насчет работы и жилья, потому что, мол, он уже с июля месяца партейный.
- Чего, чего? - протянул Жилин. - Партейный ты? А ну покажи билет! Кто же тебя, лютого кулака, до партии мог допустить? Ты же Овчинникову Ивану, первому на селе выжиге и богатею, родной брат и самый верный помощник?
- Брат за брата не в ответе, если вместе не крали.
- Вот это дело! Вместе спекулировать ездили, вместе прибыток делили, вместе крестьянским коням порошку в корм подсыпали, ежели не у вас те кони куплены, а теперь, стало быть, не в ответе? А по монастырям шастать да по часовням за это в ответе? Нет уж, братец, за дурачков ты нас не считай. От таких, как вы с Иваном, партию оберегать надо, как яблоню от гусениц. Тебе-то, знамо дело, партийный билет надобен заместо мандата или пропуска. Небось мечтал к белякам примкнуть в Ярославле, а как не выгорело у них дело, к нашим примазался? Беднячком небось какому-нибудь гнилому антилигенту представился, в доверие втерся, а теперь надеешься корни пустить, как осот на ниве? Нет, Овчинников, в партию мы тебе ходу не дадим!
Овчинников обернулся взглянуть, слышит ли эту речь милиционер, но того отозвали в другую комнату. Активисты, сидевшие молча, доверяли секретарю. Поддержки не было.
- Помоев ты на меня вылил тут больше, чем хозяйка твоя в канаву льет. Пустые слова даже в обиду принять не могу.
- Ну-ну, не больно расходись! Здесь тебе не ярмарка, дерьмо за добро выдавать. Предъяви билет или… катись!
- Приняли меня на барже смерти, в Ярославле, а билет на берегу выдать обещали. У белых минуты не был, хотя звали, сразу к красным подался. Кто после меня на барже уцелел, я еще сам не знаю, оглушен был. Съезжу, отыщу тех, кто меня принимал, на то время надобно. А покамест к брату в работники идти не желаю, однако, окромя хлеба с чаем, уже семь ден ничего не ел. Заработок нужен для поправки сил. Насчет же порошка лошадям - брехню эту слышал, но в подлость такую не верю. Ни от Ивана, ни от трактирщиков из "Лихого привета" о порошке намека не имел. Вот и весь мой сказ.
- Куда сейчас пойдешь? - Жилин смягчил резкий тон.
- К тебе не попрошусь, не бойсь!
- Ну вот что, Овчинников Александр! - секретарь поднялся с места. - Напиши заявление. Представь доказательства. Дело не шуточное, сам понимаешь. Две рекомендации представь от близко тебя знающих членов партии. Тогда поставим вопрос на ячейке…
Вместе с милиционером Сашка вышел из сельсовета.
- Может, по старой памяти к зазнобушке бывшей в "Лихой привет" завернешь? - подмигнул Петр Иванович.
Сашку передернуло. Он коротко кивнул милиционеру, бросил: "Нам с тобой не по дороге!" - и побрел было в сторону монастырского кладбища, но тучный Петр Иванович поймал его за руку и удержал силой.
- Постой, постой, брат, не серчай! Совет желаешь мой?
- Ну слушаю.
- Ты Дементьева, капитана, Владимира Даниловича, знаешь? Он в Ярославле, можно сказать, человек свой, там и ячейка его, при пароходстве. Его слово для Жилина самое веское. Постигаешь?
- Он же, верно, с пароходом своим на ремонте в Городце?
- И не угадал! Раненый лежит здесь, в Яшме. На мостике под бандитскую пулю угодил…
- Спасибо, Петр Иванович, подумаю!
Первый сухой снежок слегка присыпал смятые бумажные цветы венков, ленты с черными надписями и хвойные лапы, успевшие пожелтеть. Теперь оба родителя Александра Овчинникова покоятся рядом, как жили…
Сашка сидел на скамеечке внутри ограды. Голову туманила дурнота, одолевала слабость.
Шаги сзади. Неужели брат Иван? Сашка не подготовил себя внутренне к этой встрече - как отказать старшему брату, если начнет просить, чтобы вернулся меньшой к прежнему ремеслу? Но шел к могиле не брат Иван, а подгулявший кладбищенский сторож.
- Александру свет Васильевичу почтение! Постой, постой! Вроде бы я нынче не перепил, а эвон видение какое примерещилось! Чай, за упокой новопреставленного Александра давеча, после поминания, с братом твоим водочкой утешались… Али ты помирать и не собирался еще? Ха-ха-ха! Чего молчишь? Раз пришел на могилку, значит, первое дело - выпить следует. Всухую - какие поминки? Сам господь в небеси возгневается. Премудрость вонме… Я и петь на клиросе, и в хоре, и один могу… А ты, я вижу, гордец. Нехорошо! Знаешь, какие люди ко мне ездиют? И письма мне шлют. Вот на, читай письмо от воздушного летчика. Ты думаешь, он мне кто? Первый друг. Уже второе письмо шлет. Отец протоиерей отвечать не велит. А то, говорит, я тебя живо отсюда в богадельню.
На конверте твердым почерком было выведено: товарищу Хрисанфу Жарикову в Яшме от Сергея Капитоновича Шанина… Московская губерния… Военный учебно-опытный отряд…
Сашка развернул и прочел исписанный листок. Комиссар Отряда Шанин справлялся, нет ли вестей о пропавшей дочери Антонине…
Старик спрятал письмо в карман полушубка.
- Во! Читал? Это я нынче получил. Как мимо почты шел, мне и крикнули: зайди, возьми. Отец Николай не знает про это письмо, а то отобрал бы, как первое. Обижает он меня, яко зверь косматый. От епископа прятал, дабы не осрамил я обители перед преосвященным владыкою. Он тут новенькую в монахини постригал, а я в это время взаперти сидел из-за отца протоиерея… Довлеет дневи злоба его…
2
Владимир Данилович Дементьев, сын яшемского рыбака, был назначен капитаном на самолетский пароход уже при Советской власти. Прежнее начальство не благоволило к политически неблагонадежному судовому командиру.
За выздоравливающим капитаном ухаживала жена, Елена Кондратьевна, бывшая Сашкина учительница. Ее не было дома, когда Дементьев сел за чертеж речного буксира, превращенного в канонерскую лодку. Дементьев посылал свои проекты в штаб Восточного фронта, получил указания о доработке. Свой вынужденный отпуск он и решил, невзирая на протесты жены, использовать для проектирования. Ведь первые действия под Казанью волжской военной флотилии, созданной из подобных судов, прошли успешно. Этот опыт надо изучить и расширить. Сильнее укрепить фальшборты буксиров, кое-где приклепать стальные полосы к стенкам наподобие брони… Эх, заполучить бы с Балтики или хотя бы Каспия нескольких матросов-артиллеристов с боевым опытом!..
На крыльце что-то зашуршало. Не супруга ли возвращается? Нет, видимо, там человек чужой. Тень его падает на оконце в сенях, но странный гость будто прирос к двери и затаился.
В сенях прислонен к стене отлично отточенный топор. Дементьев потянулся за ним, но уловил из-за двери не то вздох, не то стон. Сходить, что ли, в комнату за револьвером или открыть?
Дементьев отодвинул засов, но дверь не поддалась. Словно кто-то решил не выпускать хозяев на улицу.
Владимир Данилович нажал на дверь сильнее - и почти к ногам его рухнул на порог человек в латаной одежде, худой шапке и рваных солдатских ботинках трофейного происхождения.
К удивлению своему, капитан узнал односельчанина. Странный гость оказался трезвым, но почти не мог держаться на ногах.
Когда домой вернулась Елена Кондратьевна вместе с прислугой, на кухне вопреки обыкновению была уже истоплена печь, пахло жареным тряпьем и банным духом. А в столовой сидел бывший ее ученик Саша, бледный, страшно исхудавший, облаченный в капитанский китель и форменные брюки. Капитан угощал гостя ужином собственного изготовления. Владимир Данилович был очень взволнован и сказал жене, что парня нужно поставить на ноги поскорее.
Сама же она должна, не теряя часа, выехать на лошади в Кинешму и там опустить письмо, адресованное в подмосковную летную часть, причем никто во всей Яшме не должен это письмо видеть…
Дня через три после ее возвращения из Кинешмы был еще слух от почтарей, что капитана Дементьева Москва вызывала к телефону. Слышно было из рук вон плохо - кажется, первый раз Яшма с первопрестольной говорила. Только разговор у Дементьева до того непонятный с Москвою получился, что ни телефонистка, ни телеграфист, ни почтари пересказать сельчанам ничего не сумели. Верно, Дементьев все о канонерках своих хлопочет, а сплетницам яшемским в этом деле никакого интересу нет.
Но уж вот над воскресшим Алексашкой довелось им посудачить всласть! Правда, с виду он даже поокреп в доме капитана Дементьева, даже духом повеселел вроде, однако ни в какую ячейку партейную не ходил, как поначалу грозился. Надоел ему, видно, чужой хлеб! Прямехонько явился к брату Ивану, покаялся: мол, хватил беды на чужой стороне, принимай, Иван, обратно! Дома и стены лечат!
Брат Иван, конечное дело, обрадовался, что даровой работник воротился, выпивка у них была большущая. А вскоре сел Сашка на конька доброго и обычным манером подался вниз за конями. Говорили, что он их из Области Войска Донского, что ли, пригнать взялся для монастырского хозяйства.
3
Вид из окна на кинешемский бульвар стал безрадостным. Из-под сугробов видны лишь спинки садовых скамеек, а по дорожкам, вдоль голых лип, разгуливают одни ветры. Злыми налетчиками нападают они из-за Волги на притихший город. Занесенная река похожа на мертвую степь, где родятся бураны. На ее страшном просторе издалека чернеют унылые вешки вдоль тропок да пятна прорубей, откуда возят теперь воду. Вон они, укутанные в шали и платки, ползут женщины с саночками по крутому съезду, шаг за шагом подтягивая салазки с кадушками, боятся расплескать трудно добытую из Волги воду.
Борис Сергеевич Коновальцев всего пять месяцев назад окончательно перебрался в Кинешму. И улицы, и набережная, и бульварчик кажутся ему убогими после Ярославля. Но старейший на Волге город-красавец разрушен, и лучшие его жители рассеяны по стране, как и семья Коновальцевых. Старший сын, поручик Николенька, убит красными во время июльской грозы. Дочь уехала к мужу в Москву, а сам Борис Сергеевич с супругой Анной Григорьевной пока осели в Кинешме до времен лучших.
Кинешемские родственники, приютившие у себя чету Коновальцевых, почли за благо добровольно самоуплотниться, уступив супругам две комнатки окнами на бульвар и отдельное место на общей кухне. Все же свои люди, не какие-нибудь пролетарии всех стран…
Анна Григорьевна ухитрилась вчера в темноте купить возок угля, ворованного на станции. Все были уверены, что Анне Григорьевне подсунули "липу" и все бранили ее за легковерие. А оказался настоящий уголек! Есть ведь даже у жуликов своя совесть! И нынче Борис Сергеевич блаженствует. Растопил печку-буржуйку, добытую на рынке. За печку взяли недешево, пуд муки, но печка - роскошная! Верно, из какого-нибудь графского имения. Круглая, как бочоночек, вся литая из чугуна, с бронзовыми украшениями, колосниками под уголь и скульптурным орлом на крышке. Птица раскрыла хищный клюв и распластала никелированные крылья, готовая вот-вот ринуться на жертву.
Графская печка дала такое тепло, что оконные стекла не слезятся, просохли. Борис Сергеевич глядит на бульвар и на снежные заволжские дали. Из кухни, где хлопочет Анна Григорьевна, пахнет - чем-то вкусным. По случаю воскресного дня не нужно идти на службу. Супруги карточек ради устроились служить: Борис Сергеевич преподавателем хорового пения, до коего он великий охотник, в здешней "муздрастуде", то есть музыкально-драматической студии при клубе, а Анна Григорьевна - секретарем в совтрудшколе. Значит, стала шкрабом - школьным работником…
Борис Сергеевич придвинул кресло поближе к окну и благодушно следил, как, минуя вешки и проруби, ползет по снежной тропке крошечная человеческая фигурка. Поеживаясь в сладкой истоме, Коновальцев уютно философствовал: вот, мол, чернеет среди снегов козявочка, не разберешь даже, мужчина или женщина, а ведь тоже небось сердчишко у нее бьется, в голове какие-нибудь мысли роятся, в тепло ей охота, но гонит ее, козявочку, какая-то житейская надобность, и ползет она, болезная, в человеческий муравейник, город Кинешму… Борис Сергеевич даже поднес к глазам бинокль - единственную вещественную память о сыне-артиллеристе.
В бинокль видно - мужчина. Бородат. Папаха. Котомка за спиною. Вдавил голову в плечи, хоронится от ветра…
Неизвестно, что именно привлекло внимание Бориса Сергеевича к скромной фигурке, но провожал он ее взглядом до тех пор, пока человек с котомкой за плечами не исчез из виду, скрытый краем берегового откоса. Борис Сергеевич тотчас забыл о путнике и задремал. Ему пригрезилось, что он снова управляющий зуровского поместья Солнцево. Кругом лес. И вырастает перед ним высокая башня, откуда вот-вот ринется вниз орел с никелированными крыльями. Уже и клюв раскрыл… Из клюва истекает настойчивый звон… Трень-трень… Орлиный клюв звенит совсем как дверной колокольчик на кухне…
Очнулся. Прислушался. Хлоп - кухонная дверь.
Чужой голос с хрипотцой спрашивает про Коновальцевых… Шаги по коридору…
- Войдите!
Через порог переступает слегка запорошенный снежной пылью бородатый человек в папахе, с котомкой за плечами.
…Встречу бывшего управляющего с бывшим адъютантом нельзя было назвать сердечной. Анна Григорьевна сидела за столом с поджатыми губами. Ведь бедный Николенька зарыт в глинистой почве брошенного ярославского окопа, а вовлекший мальчика в эту безумную авантюру Михаил Стельцов снова явился в дом, на сей раз к мужу. Опять заговорщицкие планы? И как только сумел так быстро отыскать нас в Кинешме? Искал наших родственников, нашел нас самих. Счастлив этой удаче, уплетает за обе щеки и поглядывает, что налито в графинчике… Простая вода из Волги, да-с!
После обеда хозяин и гость ушли в спальню. Анне Григорьевне все слышно в столовой, а в коридор ничего не доносится.
- Ну рассказывайте… Откуда к нам?
- Это, знаете ли, длинная история.
- Да ведь кое-что известно из газет. Вы, что же, участник солнцевского дела?
- Участник.
- Н-да, жаркую вы там учинили баню. Ни села, ни жителей, ни посевов. Даже рощи вокруг села выгорели. Пустыню, стало быть, изволили по себе оставить? Ну-с, а обстрел парохода "Князь Василий Шуйский" и ранение капитана на мостике - тоже ваш подвиг?
- Наш.
- Все это, знаете ли, похоже на эдакие жесты безнадежного отчаяния. По моему разумению - нехорошо-с! Сеете ненависть, беду сами пожнете. Ни к чему благому не приведет!
- Это все дела минувшие. Сейчас надо вперед смотреть.
- А впереди, смею спросить, вы усматриваете маяк надежды?
- Судя по всему, помощь белому движению в России растет. Формируются новые армии. Тот запоздавший к июлю морской десант союзников все-таки высажен в Архангельске, хотя для нас и… несвоевременно. Все-таки 17 кораблей, армада! Эх, кабы мы тогда не опоздали - Москва уже пала бы!
- Желал бы, господин подпоручик, осведомиться, какова цель вашего визита ко мне. Наверно, не для обмена вчерашними новостями?
- Прибыл по заданию нашего командира капитана Павла Зурова.
- Вот как! Значит, Павел Георгиевич жив? Я-то полагал, что под рухнувшим кровом погребены оба, и отец и сын.