- Как и я, Павел Зуров случайно покинул дом перед взрывом. Отрядом, действия которого вам известны, командует он. Но мы сейчас прекращаем партизанские действия в тылу и выводим отряд в направлении Перми для соединения с главными силами Добровольческой армии.
- Прекрасно, но… я-то тут при чем?
- Капитан, покидая эти края, хотел бы все же иметь при себе юридические документы на свое поместье. За ними и прибыл к вам, Борис Сергеевич.
- Хм. Отнюдь не простая просьба. Вы же сами, подпоручик, деятельно участвовали в переоформлении документов на подставное лицо. Или забыли про Макария Владимирцева?
- Нет, конечно, не забыл. Но ведь это лишь прозрачная юридическая форма, а настоящим владельцем оставался…
- Позвольте! Операция была проведена дальновидными, профессиональными юристами. Всю недвижимость Георгия Павловича сразу после низложения монархии как бы ликвидировали из опасения конфискации указанного имущества у бывшего крупного жандармского чина. Дом в Ярославле продали поляку, имение переписали на Владимирцева, чтобы юристы могли далее продать Солнцево уже от имени Владимирцева и перевести деньги в швейцарский банк. Но случилась большевистская революция, продажа имения состояться уже не могла. Поместье было передано крестьянскому обществу. Если Советская власть не удержится, конфискация, возможно, будет отменена, но юридическим владельцем Солнцева является все-таки мой подопечный Макар.
- А нельзя задним числом… аннулировать эту сделку, поскольку она потеряла смысл?
- Все было исполнено в государственном порядке, и весь смысл передачи был именно в том, чтобы… не всякий догадался, какова цель операции. Все копии актов, подтверждающих права Владимирцева на Солнцево, находятся у нотариуса г-на Розеггера в Ярославле. Сам г-н Розеггер и его архив уцелели, я справлялся. Вас он хорошо знает. Обратитесь за бумагами туда.
- Ну а ваш… практический совет Павлу Зурову?
- Такой же, как был Зурову-отцу: держать этого юношу поближе к себе. Припугните его, будто красные рыщут по следу солнцевского помещика Владимирцева. Только… стоит ли сейчас овчинка выделки? Вы рискуете быть узнанным.
- Это уж моя печаль. Дело все же о четверти миллиона.
- Пока красные в силе, эта сумма весьма сомнительна. Кстати, где же сейчас дислоцируется зуровский отряд?
- О, вы хотите сразу выведать военную тайну! Вам-то я готов ее открыть! Понимаете, некий Иван Губанов, подъесаул…
- Хромой пулеметчик, что ли?
- Именно! Вот он и подсказал нам отличное укрытие. Понимаете - заволжские скиты! Губанов показал нам дорогу через непроходимое болото. Глушь страшная, полно волков, население реденькое, к богомольцам привычное. Среди скитов нашли один заброшенный, на отшибе. Стены - дуб, срублены на века, крепкий тын, по углам - пулеметы наши на турелях…
- Откуда же турели, подпоручик?
- Это для красного словца. Привязываем пулеметы к тележному колесу… Круговой обстрел.
- Что же там, одни мужчины спасаются?
- Сперва видели одних мужчин, потом оказалось, что в восьми верстах есть и женский скит. Тут даже некоторая опасность есть.
- Почему?
- Да появилась там недавно какая-то новоявленная святая. Только мы стали нашу крепость обживать - привозят к соседям эту чудотворицу. По всей округе разнеслось. Переправа через болота - самая тяжелая, тайная, а все равно тянутся туда к ней усердные богомольцы. Пришлось нам кое-каким камуфляжем заняться. Бородки отпустили, из крепости выходим в подрясниках и скуфейках, Зуров заставил монахов сшить для нас…
- Ну а взглянуть на эту святую не довелось вам?
- Зуров ходил туда с неким ротмистром Сабуриным. Под видом монашествующих странников.
- Небось выдали себя?
- Нет, Зуров и Сабурин - оба недурными артистами оказались, умеют по-простонародному одеться и говорить. Так этот ротмистр Сабурин - уж на что цинический тип, но и то диву дался, как Анастасию-целительницу увидел. Оба решили, что целительница эта не шарлатанка, а просто страстная фанатичка, с большой силой воздействия на простые умы. Притом молода, красива и очень скромна. Держится подкупающе просто, но так строго - что не подступишься. Ей там чуть не звери лесные уже подчинились!
- М-да, прямо лесная сказка о деве Февронии… Чего только на матушке Руси не водится! Что ж, Мишель, рад был вас видеть, прошу передать сердечный привет капитану Зурову. Готов всецело помогать ему в деле с поместьем, но… исход этой внутренней распри в России мне далеко не ясен. Понимаете, Мишель, "народ отвык в нас видеть древнюю отрасль воинственных властителей своих", как сказано у Пушкина. Предложил бы вам гостеприимство, но сами изволите видеть, живем в чужой квартире… Милости просим и впредь заезжать!
Утром следующего зимнего дня к директору Единой советской трудовой школы, что занимала дом бывшей кинешемской реальной гимназии, явилась мать ученика Макария Владимирцева. Запинаясь, она объяснила директору, что сын вынужден прекратить на месяц занятия, не считая каникул.
- По какой причине? - спросил директор хмуро.
- Сестра у меня в Яшме… заболела…
Директор, из прежних учителей-реалистов, сидел в ватной шубе и меховой шапке, так холодно было в кабинете. Да и собирался он на совещание в роно. Стал обматывать голову поверх шапки толстым шарфом, прижал к груди портфель. Мимоходом буркнул секретарю:
- Анна Григорьевна, выдайте гражданке Владимирцевой справку: сын ее Макарий освобождается от занятий на месяц по семейным обстоятельствам…
…В тот же вечер из сеней невзрачного домика на Нижней улице вышли два путника с котомками. Сильно подмораживало, в пустых фабричных окнах Кинешмы пылала оранжевая заря. Город дымил печными трубами, зажигал скупые керосиновые огни. Люди затыкали все щелочки, сберегая домашнее тепло перед зимней ночью.
Один путник, бородатый, в папахе, зашагал вдоль железнодорожного пути к станции, окруженной высокими елями. Там отправлялся поезд на Нерехту. На одной из товарных платформ стояло орудие под чехлом. Красноармеец в шлеме, тулупе и с винтовкой охрип, осаживая мешочников, что пробовали лезть на платформу.
- Браток, помоги! Ополченец я, в Ярославль надобно, в свою часть!.. А этих мы вдвоем живо спихнем!
И бородатый ополченец с котомкой заорал страшным простуженным голосом:
- Осади назад! Видишь, груз воинский! Давай отселе!
Так он и отбыл на воинской платформе, прицепленной к поезду - максиму, а на станции Ермолино его поставили на котловое довольствие части…
Другой же путник, покинувший дом на Нижней улице, был невесел. Черная шапка сползала ему на лоб, валенки пришлись не по росту. Вышла проводить его пожилая женщина в платке, наброшенном на плечи. Потеряв подростка из виду, она вернулась в опустевшую горницу и прилегла на постель, словно еще хранившую тепло того, кто ушел…
Долго без слез и молитвы, словно в оцепенении, следила она взглядом за последним лучом заката, медленно угасавшим в обледенелом оконце. Что-то говорило ее материнскому сердцу, что сын покинул этот дом навсегда.
Глава девятая
"Лихой привет"
1
По дороге из Кинешмы в Яшму, у села Лугового, обогнал Макария Владимирцева обоз яшемских мужиков. Они возвращались домой с городскими покупками к рождеству, кто-то из обозников узнал попова племянника и мужики взяли Макара с собой.
Двигались не спеша - все трактиры и чайные остались позади. До самой Яшмы шагал Макар рядом с нагруженными санями, изредка присаживался на мешки и свертки, но скоро замерзал в своей шубенке и снова топал по снегу.
Утром, на зорьке, увидел он кресты яшемских монастырских храмов и сельских церквей в непривычном зимнем уборе из снега и морозного инея. Под куполами, на карнизах, присыпанных снежком, сидели нахохленные галки, и снизу, казалось, что на церковные главы накинута пушистая горностаевая мантия с черными точечками-хвостиками.
Мальчика he радовала эта рождественская праздничная краса. Он часто озирался назад, не скачут ли следом чекисты поймать и засадить в тюрьму солнцевского помещика Макара, еще к тому же и бывшего кадета. Как страшно говорил давеча про чекистов подпоручик Стельцов! Спасение в бегстве. Поэтому Макар в дороге. Через неделю заедет за ним к тетушке Серафиме сам подпоручик Стельцов. Вместе тронутся дальше, в леса, к белым партизанам…
Обозники выехали из лесу, пустили коней рысью. Миновали пасеку, кладбище и длинную монастырскую стену. Укатанная дорога с разлету выбежала на простор торговой площади и сразу потерялась в ней, как речка в озере.
Вмиг обоза не стало: подводы удалялись во все стороны, исчезали в улочках и прогонах. Остался серед площади один Макарка, продрогший, голодный и несчастный. Уныло побрел к Волге. Вот и откос.
Макарка глянул вниз, ожидая увидеть ту же снежную пустыню, что и в Кинешме, но, к немалому удивлению, увидел нечто совсем другое!
На Волге, вдоль берега, тянулась расчищенная от снега ледяная дорожка, похожая на конькобежную. На дорожке было людно и шумно. Множество яшемских школьников работали там лопатами и метлами. Немало было на льду и взрослых яшемцев. Макарка узнал учительницу Елену Кондратьевну, ее мужа, капитана Дементьева, сельского коммуниста Жилина, милиционера Петра Ивановича и кое-кого из слободских мужиков. По концам дорожки воткнуты были шесты, на них натянуты кумачовые плакаты: "Даешь красное рождество", "Привет агитэскадрилье".
Не успел Макарка оправиться от изумления, как снизу, с реки, раздались еще и звуки веселой музыки. Ребятишки так тесно обступили музыкантов, что их трудно было и узнать в толпе. Но Макарка глядел на ту толпу сверху и мог различить, что играют трое: матрос Клим растягивает мехи русской гармоники, Михаил Жилин дует в трубу и еще какой-то парень в шинели бьет правой рукой в барабан, а в левой держит железную палочку и позванивает о медную тарелку, приделанную к барабану. Лучше, чем на летней ярмарке, это зимой-то!
Все тоскливые мысли как метлой вымело из Макаркиной головы. Он узнавал товарищей летних игр. Вылетели из головы чекисты, дядя Стельцов, забылись холод и усталость. Он завопил: "Ребятки! И я с вами!" - и рванулся вниз по стремянке. Пролетел мимо попова домика, даже и не глянув на него.
Этот бег-полет по стремянке напомнил Макару, как летом, в дни ярмарки, он помог приезжему летчику поспеть на "Князя Пожарского".
- К нам, к нам, Макарушка! - кричали две девочки из группы Елены Кондратьевны. - У нас мальчиков мало!
Им возражали школьники младшего возраста:
- Ишь хитрые! Сами-то какие здоровущие! Вам легко расчищать, а каково нам большие лопаты ворочать? Иди к нам!
Внизу Макар сбросил котомку на снежный отвал, схватил большую лопату, от которой вкусно пахло чуть прихваченной морозцем осиной. За расчистку он принялся так рьяно, что вскоре рядом с Макаровой котомкой лежала и Макарова шубейка. От мальчика валил пар. Наконец Жилин отложил трубу:
- Хватит, ребята! Сколько летчики просили - мы им расчистили. Даже с запасом. Роздых всей команде!
Ребята угостили Макара пирожком с луком. Две молодки притащили из чайной большой самовар. От него шел дымный и парной дух, как от парохода. Прямо на льду молодки стали поить народ горячим медовым сбитнем. Макар еще и в очередь за кружкой стать не успел, как из-за откоса будто налетела снежная буря, и прямо над толпой простерли бело-голубые крылья две искусственные птицы.
До этого дня Макар еще не видел аэропланов - в Ярославле он их проспал, здесь же их отроду не бывало. Аэропланы сделали круг над излучиной Волги и столпившимся народом, потом головной самолет чуть-чуть набрал высоту и пошел на второй круг, а задний устремился прямо на расчищенную дорожку…
От страха Макар зажмурился и заткнул уши, потому что ждал крушения… Когда же отважился глянуть, не превратился ли аппарат в груду обломков и не проваливается ли под ним лед, аэроплан успел уже пробежать треть ледяной дорожки, и летчик в шлеме махал с борта рукой. Сквозь треск и хлопки мотора стали вновь слышны звуки гармоники, трубы и барабана. Толпа запела песню, которую Макар учил в школе: "Вставай, проклятьем заклейменный…" Самолет развернулся и отрулил на боковую площадку. Скоро оба аэроплана стали на ней рядышком. Четверо летчиков в кожаных костюмах, меховых сапогах и огромных рукавицах спрыгнули на лед. Школьники и взрослые сгрудились около аппаратов.
Прибежал и Макарка, с наслаждением вдыхая упоительную волнующую примесь бензина к морозному воздуху. Один из пилотов поднялся на крыло аэроплана, как на трибуну, и стал говорить речь. Он поздравил крестьян села Яшма с добрым начинанием - красным рождеством и стал передавать привезенные подарки - книги для сельских школьников. Пришло, мол, то желанное время, о котором мечтал великий поэт Волги Некрасов, и вот сегодня мужики понесут домой с ледяного аэродрома "не Блюхера и не Милорда глупого", а книги Белинского и Гоголя…
Голос летчика показался Макару знакомым. Теперь он смог разглядеть его в лицо. Да, это был тот человек, кому Макарка показал в дни ярмарки дорогу на пристань, к пароходу…
Летчик попросил минуту тишины и объявил, что сейчас оба аэроплана покатают самых лучших учеников здешней школы. Их по одному, а маленьких по двое поднимут в воздух. На задних сиденьях.
Макарку сразу оттеснили. Он и не пытался протискиваться вперед, не смея и мечтать о таком счастье, как полет. Макар отдал бы за это полжизни, но сам понимал, что двум летчикам едва ли удастся покатать даже всех первых учеников…
И вдруг случилось чудо. Летчик спросил:
- Ребятки! Не знает ли кто из вас Макария Владимирова?
Мальчик остолбенел. Но его тотчас подхватили под руки и потащили к самолетам. Он совсем близко увидел и натянутые струны расчалок, и красный пропеллер, и дутые шины колес, как у мотоциклета, и… лицо пилота в вырезе кожаного шлема.
- Здорово, друг! - услышал он будто сквозь сон. - Что же это ты, брат, даже без пальтишка? Видно, хорошо поработал лопатой на расчистке? Наверху холодно, простыть можешь. Этого парня, ребята, я первым подниму в небо. Я не забыл услуги, которую Макар Владимирцев оказал мне осенью. Помогите-ка ему потеплее одеться. Не забоишься, а Макар?
Нет, Макар, робкий тихоня среди сверстников, сейчас ничуть не боялся. Он воспрянул духом, волновался, но не от страха, от радости!.. Вмиг оказалась на нем шубенка. Учительница укутывала его и теплым шарфом, а милиционер Петр Иванович держал наготове меховой тулупчик, чтобы завернуть в него первого воздушного пассажира-яшемца. Кругом звенели, галдели ребячьи голоса. И вдруг что-то тревожное уловил Макар в этом веселом шуме. Всем существом своим он почувствовал, что над его безмерным счастьем нависает угроза… Она исходит от привычного Макару, но такого ненужного сейчас слова:
- Попадья! Попадья!
И беда грянула! Резкий голос Серафимы Петровны прозвучал совсем близко, покрывая детский галдеж. Из расступившейся толпы шла к Макару, раскинув руки будто для материнского объятия, попадья Серафима Златогорская. Взор ее пылал гневом, способным испепелить крылатых гостей.
- Сейчас же отпустите ребенка, гражданин летатель! Что это вы за моду взяли, детей от родителей увозить? Макарушка, домой! Сию же минуту!
Кругом сделалось тихо. Серафима Петровна уже вцепилась в Макаркино плечо, рванула с него чужую шаль и прихватила при этом шапку с головы.
- Вы можете простудить ребенка, гражданка! - спокойно сказал один из летчиков. - Что ж это вы его на морозе раздели?
- Молчал бы лучше, разбойник! - потеряла остатки спокойствия Серафима Петровна. У нее срывался голос от негодования. - Думаете, мы не понимаем, что затеяно? Ступай, Макарушка, вон и батюшка наш, отец Николай, сам поспешает на выручку тебе. Иди, миленький, иди домой, не позволим мы этим летателям увезти тебя, сердечного.
- Граждане! - обернулся летчик к толпе. - Кто она ему, скажите?
Отец Николай, супруг Серафимы, уже протеснился к аппаратам.
- Кто она ему, - сказал он мягко, - сие не столь важно, ибо она - близкая родственница. И на ней лежит ответственность за ребенка в отсутствие матери. А против желания родственников никому не дозволено вовлекать несовершеннолетнего в неразумные и опасные предприятия.
- Макар! - крикнул летчик мальчику. - Да сам-то ты чего молчишь? Если тебе хочется полетать, скажи это гражданину служителю культа.
Но Макар уже понял, что все погибло. Бледный, неподвижный, с опущенной головою, стоял он без шапки у крыла аэроплана. Слова летчика он понял, но даже не пошевелился и головы не повернул.
- Уведи отрока, Серафима! - отец Николай уже покидал поле боя как победитель.
- Шапку-то ему хоть наденьте, заботливые пастыри! - вслед им бросил летчик.
В наступившей тишине мимо милиционера, еще державшего в руках меховой тулуп, мимо сторонящихся школьников повела попадья убитого горем Макара. Он не заплакал, даже поправил шапку, неудачно нахлобученную ему попадьей на ходу, но во всем его облике было столько отчаяния, что и самим победителям стало не по себе.
Кто-то протянул Макару его котомку. Тот и не заметил этого движения из толпы, но Серафима Петровна тут же ухватила котомку за лямки и понесла сама. Супруг ее старался пропускать мимо ушей оскорбительные возгласы, звучавшие вслед, и еще на лестнице-стремянке, похожей на пароходную сходню, стал пояснять Макару, что нынешний его отказ от греховного, небогоугодного удовольствия зачтется ему в будущем как проявление главной христианской добродетели - смирения.
Говоря все это, протоиерей пламенно мечтал, чтобы авиатор потерпел крушение, чтобы брякнулись о волжский лед и пассажир-постреленок, который полетит вместо Макара, и сам пилот. Но снизу донесся бодрый, уверенный стрекот мотора. Аэроплан выруливал на старт под крики детворы…
Только дома, без свидетелей, супруги Златогорские со всей строгостью допросили Макара. Серафима Петровна извлекла из котомки измятое, но особо тщательно заклеенное письмо, узнала руку Макаровой матери и стала читать. А стекла в доме содрогались от дружной работы моторов и радостных возгласов ребятишек на реке…
…Когда Макар, измученный бессонной ночью в дороге и потрясением на ледяном аэродроме, уснул, Серафима Петровна прочла мужу письмо из Кинешмы.
- Нет, ну ты подумай, отче, до чего малец ребячлив! Кинуть на снегу котомку с таким письмом! Попади они кому хитрому в руки - скольким бы добрым христианам голов не сносить!
- Погоди, Серафима, не трезвонь! - отец Николай хмурился и поеживался. Сколько событий сразу! - Дай-ка письмо.
Он внимательно перечитал приписку, сделанную уже после подписи: "Сима! Пошли весточку новым богомольцам, что брата Михаила старец Борис благословил податься ко святыням ярославским. Назад будет через недельку. Отрок должен дождаться его у тебя. Потом вкупе с отроком брат Михаил пристанет к остальной братии. Если потребуется, пусть богомольцы справляются у Марфы-трактирщицы…" Приписку явно продиктовал Макаркиной матери сам "брат Михаил", то есть подпоручик Стельцов…