Давид Малкин – автор восьми книг и более сотни публикаций, обладатель нескольких престижных литературных премий.
Роман "Король Шломо" входит в серию романов-биографий древнееврейских королей "Золотой век еврейской истории", написанных Давидом Малкиным за 25 лет его жизни в Израиле. Все книги основаны на летописях Танаха ("Ветхого Завета"), сочинениях древних и современных религиозных мыслителей, а также на новых открытиях историков и археологов.
Книга предназначена для широкого круга читателей, интересующихся древнееврейской историей.
Содержание:
От автора 1
Часть I - ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ 1
Часть II - ПРИТЧИ 16
Часть III - КОЭЛET 32
Из интервью 39
Примечания 40
Давид Малкин
Король Шломо
Как всегда – Израилю и Иерусалиму
Вышина небес, глубина морей и сердца царей – непостижимы…
Шломо бен-Давид, "Мишлей" ("Притчи")
Курсивом выделены цитаты из трёх произведений, которые традиция приписывает королю Шломо.
Полужирным шрифтом выделены остальные библейские цитаты.
От автора
Я вижу твоё удивление, читатель: почему "король", а не "царь" и почему Шломо, а не Соломон? Роман написан по-русски, а русская традиция увековечила: "царь Соломон". Но в Иерусалиме, где происходит действие романа, я за двадцать пять лет жизни ни разу не встретил ни единого Саула, Самуила или Соломона. Зато на каждой улице живут Шаули, Шмуэли и Шломо. Постарайся привыкнуть к тому, что персонажи моих романов – евреи и у них "экзотические" имена.
Слово "царь" пришло в русский язык из латыни с именем императора Юлия Цезаря. Царями именовались прежде всего монархи-самодержцы – правители держав. Этот же термин относился и к женщинам: царица Савская , царица Клеопатра, царица Тамара. За что была оказана такая же честь первыми переводчиками Библии на русский язык (с греческого, а не с оригинала!) Шаулю, Давиду и Шломо – не знаю, но термин этот явно не подходит небольшому древнееврейскому государству. Царь – это Иван Грозный, самодержец Руси, но не Давид, управлявший несколькими городами и десятком селений.
От другого имени – Карла Великого – осталось в русском языке слово "король" для европейских монархов периода активного развитая западной истории, периода войн, интриг, перекраивания пограничных земель, бунтов, развития искусства и философии. Таковы были и древнееврейские государства периода, о котором идет речь в моих романах.
И Цезарь, и Карл родились много столетий спустя после Давида, а значит, право выбора между "царством" и "королевством" остаётся за нами с тобой, читатель. Я предпочёл "король", оставив "царство" для Святой земли, но не для смертных её правителей: Царство Божье. Да ведь на современном Ближнем Востоке и нет царей – одни короли: Саудовской Аравии, Иордании, Марокко. Так их и называют газеты.
А "иврим"… Большинство учёных полагают, что именно так называли евреев три тысячи лет назад: "народ, пришедший из-за реки" (вероятно, из-за Евфрата).
Если это и неверно, то другого названия у нас нет: "иудей" тогда означало принадлежность к племени Иуды, "израильтянин" – к одному из северных племён, скорее всего, к Эфраиму. О таком новом слове, как "евреи", в период Первого Храма говорить ещё слишком рано.
Это мучение и для писателя, и для читателя – впервые воспроизводить на иностранном языке (в данном случае – на русском) библейские термины и имена собственные. Но надо же когда-то начинать. Если на иврите написано: Бная бен-Иояда, а в синодальной транскрипции: Ванея, у меня закрадывается подозрение, что монах-грек, переводивший эту Книгу Царств на русский, был не вполне трезв. Так и получилось: написано Бат-Шева – переведено Вирсавия; написано Шмуэль – переведено Самуил и т. д. Но нет у евреев и никогда не было Вирсавий и Ванеев!
При всём уважении к традиции, я вижу, что такой термин, как "колена" не пошёл дальше Библии, а значит, в русском языке не привился; посемя я придаю ему его истинный смысл: "племена", вернув слово "колено" анатомии. Я внимательно слежу за поисками эквивалентных терминов и собственных имён моими коллегами – первопроходцами поневоле (прежде всего, в русскоязычной десятитомной "Еврейской Энциклопедии") и вынужден был в этом романе-жизнеописании короля Шломо смиренно вернуться к "неправильным, но въевшимися в память" терминам и названиям: Египет, филистимляне, Дамаск. Но есть же "красная черта"! Если русскоязычный читатель встречал имя Самей, читая отрывки о завещании короля Давида сыну Шломо, а потом, читая Танах в подлиннике, увидит, что отмщён был Шими – как он должен догадываться, что казнён был именно тот человек, о котором говорил Давид?
Так зачем нам эти загадки при постижении Ветхого Завета?
Исходя из этих соображениям я и предлагаю читателю вместе со мной начать привыкать к тому, что Танах был написан на древнееврейском языке иврите и повествует не о греках или викингах, а о древних евреях, и поэтому не Исус Навин, а Иошуа бин-Нун; и не Фамарь, а Тамар.
Современная наука полагает, что названия месяцев: нисан, адар, ияр и т. д. – древние евреи принесли с собой из вавилонского плена, то есть столетия спустя после описываемых в романе "Король Шломо" событий. Поэтому я принял за основу самый древний из найденных археологами в Эрец-Исраэль календарей, так называемый "Земледельческий календарь из Гезера", где месяцам дано цифровое обозначение. На этот же календарь ссылается Танах: "И Господь говорил Моше в пустыне Синай в Первый месяц второго года после исхода их из земли Египетской…" (Числа, 9:1).
Приблизительную связь между Земледельческим, Вавилонским и современным Грегорианским календарями я постарался свести в следующую таблицу с той лишь целью, чтобы читателю было проще ориентироваться в хронологии событий, описываемых в романах:
Хочу предупредить, что ввиду несовпадения количества дней в месяцах в разных календарях, связь, показанная в таблице, является приблизительной, справочной.
Часть I
ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
Глава 1
Наама допоздна гуляла с маленьким Рехавамом у старой Ивусейской стены. Внезапно она встревожилась: что если Шломо её ждёт? – и быстро пошла домой.
Шломо в задумчивости сидел на полу. Он поднялся навстречу Нааме, обнял её, поцеловал, спросил о сыне, но слушал невнимательно. Наама догадалась, что Шломо очень старался весь этот день, чтобы люди не заметили, как растерян их новый король.
После нескольких фраз он подошёл к дверному проёму, убедился, что стража действительно ушла, вернулся и заговорил, не переставая ходить по комнате.
– Мне было тогда лет пять. Иоав, наш бывший командующий, сажал меня к себе на колени и, разговаривая с Давидом, моим отцом, ерошил мне волосы. Помню его прикосновения. Рука жёсткая, пахнет землёй. Он позволял мне потрогать меч у него на поясе – тот, о котором солдаты рассказывают, будто он смазан змеиным жиром и по приказу Иоава сам выскакивает из ножен.
Один светильник стоял в нише, другой – посреди земляного пола, и Наама боялась, что Шломо заденет его и масло разольётся. Она сидела, поджав под себя ноги, глядела на мужа и слушала.
Шломо опустился на пол рядом с Наамой, приблизил к ней лицо и зашептал:
– А сегодня Иоава убили. Когда я пришёл, его только что вытащили из шатра со священной утварью – он туда убежал и ухватился руками за жертвенник. Бная бен-Иояда воткнул Иоаву нож в шею, вот сюда, и тот даже не вскрикнул. Это мне рассказали, когда я пришёл. Вижу, он лежит на песке – старый, толстый, борода в крови… Почему отец не простил Иоава? Почему не вспомнил, как тот верно служил ему, сколько ран получил на войне и какие победы одерживал?
Шломо замолчал, Наама протянула ему чашку с водой. Он отпил, глядя в пол, вздохнул и продолжал:
– Зачем отец завещал мне эти убийства, Наама! Но если отец так решил, значит, я должен был исполнить его волю. Верно?
Наама притянула его голову к своей груди.
– Верно, мой Шломо. – И заговорила о другом: – Мы с Рехавамом пришли на луг возле старой Ивусейской стены – знаешь, за колодцем? Ему очень понравилось, как там пели девушки. Сидел тихо-тихо, не плакал, ничего не просил, а потом не захотел уходить.
– Я знаю этих девушек?
– Да, – подтвердила Наама, – они танцуют на свадьбах, – и засмеялась, вспомнив: – Они и меня втянули в круг, я тоже с ними танцевала. Что они пели? Вот:
"Оглянись, оглянись, Шуламит!
Как прекрасны ноги твои в сандалиях!"
– "Как прекрасны ноги твои в сандалиях!" – повторил Шломо и поцеловал её колени.
Наама поднялась и, припевая, закружилась вокруг светильника. Шломо хлопал в ладоши в такт её пению, потом спохватился:
– Почему Шуламит? Они что, не знают твоего имени?
– Знают. – Наама, прерывисто дыша, опустилась на пол рядом с мужем. – Наверное, им легче называть меня иудейским именем, а не моим, аммонитским.
– Ну, если так, пусть будет Шуламит.
– Они даже пели… Нет, уже не помню. Кажется, "Отчего так темна твоя кожа?" Нет, не помню. Но я им отвечала:
"Черна я, но красива, дочери Ерушалаима,
как шатры Кейдара <…>
Не смотрите, что я смугла -
это солнце опалило меня!
Братья рассердились на меня и поставили стеречь виноградник". – Девушки смеялись.
Смеялся и Шломо. Потом встал, поцеловал её и зашептал:
– "Как прекрасна ты, подруга моя,
как ты прекрасна!
Глаза твои – голуби".
Обнимая его, она возвращалась к рассказу:
– Ещё я им пела:
"Заклинаю вас, дочери Ерушалаима:
если вы встретите друга моего -
скажите ему, что я больна любовью".
Наама очнулась первой.
– Слышишь? – спросила она.
– Это – горлицы, – сонным шёпотом отозвался Шломо.
– Идём! – тормошила мужа Наама. – Я заметила на берегу Кидрона пастушеский шалаш. Если он не занят, мы с тобой побудем там – как поют наши девушки: "пока не повеял день и не побежали тени". Помнишь, как пахнут во Втором месяце дикие лилии? Они сейчас расцвели перед самым входом в шалаш. Идём, Шломо, скоро полночь!
– Да, – сказал он, но поднимался медленно, шептал: – " Как прекрасна ты средь наслаждений!"
– Почему ты улыбаешься? Скажи мне что-нибудь, Шломо.
– "Стан твой пальме финиковой подобен,
груди твои – гроздьям.
Подумал я: "Заберусь я на пальму,
за её ветви схвачусь,
и да будут груди твои, как грозди виноградные,
запах ноздрей твоих – яблочный… ""
Обнявшись, оба спускались по террасам на берег ручья Кидрон. Холмы вокруг были пронизаны звёздным светом; буря любви вершилась в весенней природе: раскалывались бутоны ночных цветов, ворковали голубки в гнёздах среди камней возле самых ног Наамы и Шломо. Этим утром подул сухой знойный ветер, и к ночи земля покрылась гусницами, розовыми и пушистыми, ползущими по всем тропкам.
Двое шли, обнявшись, и каждый думал:
Он: "Вот зима прошла, дождь миновал, удалился,
цветы показались на земле.
Время пения настало,
и голос горлицы слышен в нашем краю.
На смоковнице созрели плоды;
лоза виноградная зацвела, она благоухает…
Голубка моя, возлюбленная моя!
В расселинах скал, среди их уступов дай мне увидеть твоё лицо, услышать твой голос -
ведь твой голос сладок, а лик твой прекрасен!"
Она: " Друг мой принадлежит мне, а я – ему,
пасущему среди лилий <…>
Он подобен молодому оленю в расселинах гор".
Шалаш оказался незанятым. В темноте ночи вокруг него светились дикие лилии. Ростки их поднялись из луковиц, в коронах белели колокольчатые цветы. Нежный запах и прохлада наполнили талант.
Травы весенней земли стали постелью Шломо и Наамы. Он шептал:
"Как ты прекрасна, подруга моя, как ты прекрасна!
Голуби – очи твои из-под фаты твоей!
Волосы твои – будто козы,
что сбегают с гор Гилада,
зубы твои – стадо храмовых овец,
что вышли из купальни -
все они без порока, и бесплодной нет среди них.
Как алая нить губы твои, и милы твои уста".
Двое запомнили эту ночь навсегда, будто испугались, что ей не суждено повториться.
Глава 2
Над Ерушалаимом задержалась весна. Шёл уже второй её месяц, а стены выстуженных за зиму домов всё ещё не отогрелись.
В комнате горел очаг. Недалеко от него распласталась по земле вислоухая коза. Потрескавшимися от холода губами она брала листики, которые протягивал ей, отрывая от веток, пророк Натан. Он недавно очнулся от дремоты и теперь, сидя на подстилке близ очага, кормил козу и диктовал начинающему писцу – худенькому мальчику в длинной полосатой рубахе:
– Господь наградил своего любимца Давида многими сыновьями. Были они и красивые, и умные, и храбрые, и…
– Добрые, – подсказал писец.
Пророк Натан посмотрел на него, вздохнул и продолжал:
– Но лишь один из них понял замыслы Давида, догадался, за что Бог любит его отца и прощает ему все грехи. Да, это был Шломо. Я говорил Давиду: "Ты не смотри, что он слабенький, этот мальчик. Господь дал ему мудрое сердце, а ты оставь ему власть. Шломо ещё не понимает, но чувствует, что дело отца – от Бога и, значит, его нужно продолжать".
– "Продолжать", – повторил пророк Натан. – Пиши дальше: "Все племена иврим вместе завоёвывали Эрец-Исраэль – землю, которую заповедал Господь праотцу Аврааму и его потомкам. Но когда народ пришёл сюда, судья Иошуа бин-Нун – да будет благословенна его память – разделил землю между племенами, чтобы каждое очистило свой надел от язычников и их капищ, жило в нём, как положено детям Авраама, и защищало эту землю от врагов". Почему ты не пишешь? Потому что ни одно из наших племён не выполнило завет Иошуа бин-Нуна?
– Нет, нет, – сказал мальчик. – Я пишу. Говори дальше.
Пророк Натан потёр рукой лоб.
– Я сбился, – сказал он хмуро. – Пойди поешь, потом продолжим.
Ветер, проникая в дом через щели, раскачивал пламя светильника, и, будто следуя за пламенем, метались мысли Шломо.
"Кто это был? Кто? – в отчаянье думал он, вспоминая ночное видение. – Кто мне сказал: "Твой отец дал людям Псалмы – слова, которыми человек может говорить с Богом. Но люди ещё не смеют произнести их. Поэтому ты должен построить дом Бога, куда иврим придут, чтобы говорить с Ним"? Я должен построить Храм!"
Шломо вдруг это стало так ясно, что он испугался и проснулся. Сел на постели, повторил вслух:
– Я должен построить дом Бога.
Король Шломо позвал слугу и велел ему найти писца, который не спит. Когда писец пришёл, король Шломо продиктовал ему приказ: "После осенних праздников с Божьей помощью начать строить Храм, как завещал нам король Давид. Советнику Ахишару отправиться в Цор к царю Хираму I и передать: король Шломо принимает все его условия и хочет скорее начать строить дом Бога нашего на горе Мориа".
Отпустив писца, король Шломо остался один, смотрел на пламя светильника и думал.
"Я больше не сомневаюсь, что пришла пора строить Храм. Но люди не раз будут спрашивать: зачем. Разве мало есть у иврим жертвенников, которые они называют храмами? Теперь я знаю, что Давид замышлял что-то совсем другое, чего не было ни у иврим, ни у их соседей: дом Бога. С кем мне поделиться своим сновидением? С Наамой? Она будет слушать, ничего не понимать и улыбаться. С моим учителем, пророком Натаном? Завтра я встречусь с ним и буду говорить о Храме.
Храм… Может, Бог посылает мне собеседника? Ведь я всегда просил Его об этом. Когда построю Храм, я спрошу у него: "Почему одна и та же участь предназначена праведнику и нечестивцу, доброму и злому, тому, кто приносит жертвы, и тому, кто забыл Бога? Почему?""
Зная, что ещё долго не уснёт, король Шломо вышел из дома и направился на гору Мориа, чтобы ещё раз осмотреть место, выбранное его отцом для Храма.
Ночь накрыла Ерушалаим такой темнотой, что догадаться, где жилье, можно было только по блеянью овец в загонах.
– На Песах тебе нужно принести мирные жертвы за дом Давида и за весь народ, чтобы укрепилось твоё королевство, – сказал первосвященник Цадок, и Шломо понравился его совет. Он рассказал о нём командующему Бнае бен-Иояде.
– Значит, пойдём в Гив’он, – сказал командующий. – Там и Священный шатёр, в котором Ковчег Завета находился в пустыне Синай, и жертвенник. Народу соберётся очень много, а в Гив’оне есть большой холм – на нём как раз стоят и Священный шатёр, и жертвенник. Устроим праздничное жертвоприношение. Народ разместится у подножья холма и по его склонам.
Ковчег Завета – деревянный ящик, в котором хранились каменные плиты с Десятью Заповедями, данными Богом народу иврим на горе Синай, – Давид перенёс в завоёванный Иву с. Теперь это разросшееся селение стало называться "Город Давида". Священный шатёр и жертвенник оставались в селении Гив’он, в наделе племени Биньямина.
Гив’он находился в двух парсах севернее Ерушалаима. За два дня до Песаха триста молодых священнослужителей с ритуальной посудой и инструментом отправились в Гив’он, чтобы всё подготовить к празднику. Среди них были и музыканты, так что во время пути непрерывно слышались барабаны и бубны.
Со священнослужителями пошёл и сам первосвященник Цадок. Он тоже одобрил выбор Гив’она:
– Там есть большой бассейн с проточной водой и ещё глубокий колодец, а нам нужно омыть перед жертвоприношением двести овец. Да и жертвенник пока переносить некуда.